Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович. Страница 9

— Если не ошибаюсь, уже два. Ночи, — сказал он бесстрастно.

— Без двадцати, — прошамкал дед.

— Я не вас спрашиваю, папаша, — Петр Анисимович сердито повел головой, будто шею давил воротник. — Шли бы вы спать.

— Не твоя забота, — добродушно отрезал дед.

— Последнее время ты стал являться домой несколько поздно, — сказал Петр Анисимович, обращаясь к Косте. — Я требую, чтобы ты прекратил эти свои полуночные бдения.

— Тренировки, папа, — сказал Костя. — Каток просто забит. Приходится оставаться после звонка. Скоро соревнования.

— Гм… Все равно надо как-то укладываться в вечерние часы. Что у тебя в техникуме?

— Порядок.

— Мать волнуется, когда ты задерживаешься, — Петр Анисимович повернулся и пошел к себе.

«Пронесло», — подумал Костя и облегченно вздохнул.

— Ну, а она? Тоже тренируется? — прошамкал дед и не то усмехнулся, не то крякнул.

— Ты о ком? — спросил Костя беспечно.

— Об этой, — дед мотнул головой в сторону стены. — Маленькой.

«Вот ядовитый старик, — подумал Костя беззлобно. — Сидит дома, а все вынюхивает…»

— Она на коньках не бегает.

— Ну-ну, — дед снова заскрипел перышком.

— Деда, у меня завтра практика.

— Ладно, — не поднимая головы, прошамкал дед. — Разбужу.

Костя пошел в комнату, разделся и лег на диван, укрывшись легким шершавым солдатским одеялом. Свет гасить не стал. Все равно дед придет через несколько минут. Не засидится. Тоже поспать любит.

Кровать деда стояла в противоположном углу. Они не мешали друг другу. Дед мог заснуть и проснуться в любое время. Это у него привычка. Еще со службы в угрозыске. Дед мог и вовсе не спать, если понадобится. И не есть, и не пить, как верблюд. Костя не то чтобы не любил деда, а скорее побаивался его. Дед был хитер и обтекаем. И в улыбке его таился яд. Так, по крайней мере, казалось Косте. И от дедовых глаз невозможно было укрыться. Он ладил со всеми в доме, был тих и доброжелателен. Но каждый раз из тихости своей и доброжелательности вытягивал какую-нибудь выгоду для себя.

И мясо ему в магазине давали получше, и в ванной водопроводчик провел для удобства душ на длинном блестящем шланге. И путевку в санаторий давали ему вне очереди. И все обо всех дед знал.

Иногда Косте казалось, что он записывает в свои тетрадочки выведанные мысли и чувства людей. Про запас. А вдруг да пригодятся. И не очень-то доверял деду.

Костя вытянулся, закрыл глаза. И тотчас представил себе лицо Оленьки и рядом миловидное личико Люси. Они стояли рядом и не мешали друг другу. А потом заскользил на коньках Виктор. Коньки его становились все длиннее и длиннее. Костя бросился за ним вдогонку. Засверкал, замельтешил под ногами лед…

Фаина Васильевна привела в класс незнакомого, очень плотного, очень коренастого и лохматого парня.

— Прошу любить и жаловать. Иван Васильевич Соколов будет преподавать у вас литературу. Надеюсь, не стоит напоминать о том, что Ивану Васильевичу на первых порах надо помочь, потому что ему будет нелегко. Он недавно закончил педагогический институт. Сегодня его первый урок. И многое зависит от вас. — Она нахмурилась, погрозила пальцем сидящим на «камчатке» Виктору и Плюхе и ушла, пожелав новому преподавателю успеха.

Иван Васильевич остался один на один с девятым «в», заметно волновался, на щеках проступили бледные розовые пятна. Он открыл журнал, молча стал читать фамилии учеников, стараясь угадать их владельцев. Чтобы успокоиться, надо заняться каким-нибудь конкретным делом, сосредоточиться на чем-нибудь, как учил Станиславский.

Ребята с любопытством и довольно бесцеремонно рассматривали нового учителя. Он был молод, и даже суровое, сосредоточенное выражение лица не делало его старше. Черные волосы стояли дыбом на макушке и возле лба. Видимо, не поддавались расческе. На круглом, чуть одутловатом лице короткий ноздрястый нос, близко посаженные темные, с каким-то лиловым отливом глаза. Кажется, будто все, на что смотрит Иван Васильевич, удивляет его. Серый пиджак плотно облегает крепкое туловище, вот-вот отскочат пуговицы.

— Бычок, — шепотом сказал Володька Коротков.

Рядом сдержанно прыснули. Прозвище показалось метким. Иван Васильевич мельком взглянул в Володькину сторону. Непонятно было, слышал он или не слышал. На всякий случай Володька уткнулся в учебник как ни в чем не бывало.

В классе снова установилась зыбкая тишина.

Наконец Иван Васильевич оторвался от журнала, оглядел ребят, кашлянул и неожиданно пошел по проходу между партами к шкафам. Осмотрел приборы за стеклами. Потом уставился на скелет. Поднял густые, сросшиеся на переносице брови. Спросил:

— А это кто ж такой?

Голос у него был гулкий, густой.

— Это Иван Иванович, — сказал Плюха.

Иван Васильевич посмотрел внимательно на Плюху:

— Спасибо. Значит, мой тезка. Любопытно, каким он был при жизни? Где жил, когда, о чем мечтал, к чему стремился? Был ли счастлив?

Странно, но никогда ребята не задумывались над этим. Может быть, потому, что приобрели Ивана Ивановича, когда были несмышлеными шестиклассниками, и скелет для них был просто скелетом и еще предметом, с помощью которого можно было переплюнуть вредных «ашек». А потом к Ивану Ивановичу привыкли. Он был тем, что он есть, — без прошлого и будущего.

Лева поднял руку.

— Прошу, — сказал Иван Васильевич, — называть свою фамилию и имя, ведь мы с вами еще не знакомы. Пожалуйста.

— Котов Лев, — Лева встал и засопел.

Иван Васильевич терпеливо ждал, что скажет рыжий Котов Лев.

— Он не был счастлив, — сказал Лева так печально, будто говорил о самом себе.

— Почему вы так думаете?

— Он не мог быть счастлив. Он был беден.

— Вот как?

— Богатый человек не пошел бы на скелет.

— Не лишено логики.

Подняла руку Сима. Иван Васильевич кивнул.

— Я — Лузгина Сима, то есть Серафима — полностью. Знаете, он мог быть благородным рыцарем и погибнуть на турнире из-за прекрасной дамы.

Ребята засмеялись.

— И ничего смешного, — обиженно сказала Сима. — Они могли из него сделать скелет.

— Кто «они»?

— Ну, его враги.

— В каком же веке он, по-вашему, жил?

— В пятнадцатом! — выпалила Сима.

— Что ж, он неплохо сохранился для своих лет, — сказал Иван Васильевич и улыбнулся. Лицо его вдруг преобразилось, стало совсем мальчишечьим, белозубым и веселым. И весь девятый «в» улыбнулся в ответ. — Еще у кого какие есть предположения?

— Коротков Владимир… Скорее всего наш Иван Иванович был фашистом. Погиб в России. И из него сделали наглядное пособие.

Ребята загалдели.

— Сам ты фашист!

— Жиргут несчастный!

— Это ж надо додуматься!

— Дайте ему по шее!

— Сам дурак!

— Тихо! — густо сказал Иван Васильевич и, когда ребята успокоились, добавил: — Прежде всего вам надо научиться спорить. На глотку в споре никогда не возьмете. Драться надо не криком, а логикой. Бить фактами. И если чувствуете себя правым — отстаивать позицию до конца. Мне тоже не нравится эта гипотеза. Не нравится хотя бы потому, что неприятно иметь в классе скелет фашиста. Но опровергнуть ее мы с вами не имеем возможности. Нет фактов.

— Веселов Арсений, — Плюха шмыгнул носом. — Я — против. Иван Иванович справедлив, и его все любят. Так какой же он фашист?

В классе поднялся невообразимый шум. Смеялись все: и Иван Васильевич, и сам Плюха, понявший, что сморозил глупость, и даже Иван Иванович, казалось, тихо посмеивается.

Дверь открылась, и в ней появился Петр Анисимович. Осмотрел подозрительно класс. Заметив его, ребята быстро начали стихать. Встали.

— Я шел мимо. Слышу — веселье!

— Мы немного пофантазировали насчет скелета, — объяснил Иван Васильевич улыбаясь.

— Гм… А я полагал, что у вас урок литературы, — Петр Анисимович повернулся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.