На качелях между холмами - Самарский Михаил Александрович. Страница 23

— А вы так больше и не женились?

— Да было дело, — сказал старик, — только кто потерпит трех оболтусов? Прожили два года, она и сбежала. Кто будет кормить, обстирывать, учить чужих детей? Кому это надо?

— И вот так всю жизнь прожили один?

— Ну, почему же один? С сыновьями…

— Я имею в виду без жены.

— Да, с женами туго.

— А сейчас? Сейчас ведь можно жениться?

Старик рассмеялся.

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Тринадцать, — сказал я и добавил: — скоро будет.

— Да можно, — цокнул он языком, — все можно. Только кому я теперь нужен вот такой, — он провел ладонью сверху вниз перед собой.

— Я читал, что люди и в семьдесят лет женятся.

— Может, и найду какую бабку. Или она меня найдет. Поживем, увидим.

— Обязательно найдете.

— У тебя мама-папа есть? — спросил Владимир.

— Да, — кивнул я. — И сестра есть, и бабушка с дедушкой.

— Как твоя фамилия?

— Миров.

— А-а-а, — протянул дед. — Так ты внук Михаила Александровича и Лилии Степановны?

— Ну да, — обрадовался я. — Вы с ними знакомы?

— Знаком-знаком, конечно, — закивал старик. — Бывало, вместе с твоим дедом и самогоночку попивали. Хороший у тебя дед.

— Я знаю, — отвечаю. — Да и бабушка у нас неплохая.

— Молодец, Мишка, — Владимир погладил меня по голове. — Своих стариков нужно любить. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что и ты когда-то станешь стариком. Об этом нельзя забывать. Знаешь, какое самое страшное преступление на свете?

— Не-а, — замотал я головой, но тут же предположил: — Наверное, убийство?

— Да, убийство — страшное преступление, но самое страшное — предать своих родителей. Страшнее нету. Ты запомни это, сынок, на всю жизнь. Предать отца и мать — самое страшное преступление. — На глазах у старика снова появились слезы.

— Владимир, может, все еще утрясется? — попытался я успокоить старика. — Может, одумаются…

— Эх, Михаил-Михаил, да что теперь говорить…. Поздно… Ну, Миха, давай, что ли, — старик протянул мне руку. Значит, на Березовой, дом пять живешь, говоришь?

— Угу, — кивнул я, — заходите в гости.

— Спасибо, — говорит Владимир, — ты тоже захаживай, рад буду тебя видеть.

Что-то перехотелось мне в тот день искать этот «мини-рояль», от Владимира я направился домой. Надо же, думал я по дороге, вот тебе и сыновья. Нет, я, конечно, так никогда со своими родителями не поступлю. Как можно? Они же обо мне заботятся, кормят, одевают, обувают. Ругают? Ну, так за дело же. На то они и родители. И папа мой своих родителей тоже любит и, думаю, никогда не бросит их одних. Я и раньше слышал, что есть дети, которые отрекаются от своих матерей и отцов, но вот такой рассказ от самого родителя услышал впервые. Даже с днем рождения не поздравили. Ужас какой. Мне вон, когда десять лет исполнилось, мама с папой такой праздник забабахали, что до сих пор помню. Утром поехали в зоопарк, проведали льва. У нас традиция такая — мы же с папой львы. Только у него день рождения пятнадцатого августа, а у меня — девятого. У меня даже на доме рядом с окном на стене голова льва прикреплена. Красивый такой левка. Папа подарил и пришпандорил его на стену.

Глава 15

Мария к моему приходу уже проснулась, переоделась в шорты и майку. Красиво, конечно, но платье ей идет больше. В шортах она не похожа на ту летающую принцессу. У нас во дворе стоят качели. Большие такие, как диван. Там я и застал свою очаровательную гостью. Машка, разговаривая со мной, сначала опускала глаза. Но постепенно мы забыли о том, что произошло на равнине. Я рассказал ей о новом друге, она очень расстроилась, что сыновья забыли об отце.

— Ты меня познакомишь с ним? — спрашивает, имея в виду Владимира.

— Конечно, познакомлю, — отвечаю.

— Слушай, а давай ему подарок сделаем, — предложила Маша. — Все-таки у человека день рождения.

— Но ведь он уже прошел, — возразил я, хотя идея мне понравилась.

— Ну и что? — Машка смешно сделала губы трубочкой. — Это заранее нельзя подарки дарить, а после — можно, знаешь, как говорят, лучше поздно, чем никогда.

Еще одна Лилия Степановна — «поговорщица». Я согласился, и мы стали думать, какой же подарок сделать старику. Задача оказалась не из легких. Вот вы как думаете, что можно подарить мужчине на шестьдесят лет? Только не говорите глупостей. Не забывайте, у нас клада в огороде нет. Мы решили с Машкой что-то сделать своими руками. Но что?

— Нужно подумать, — говорит Маша. — Нужно хорошенько подумать.

Неожиданно я положил свою руку на руку Марии. Рука ее дернулась, но осталась на месте.

— Не надо, Миша, — тихо произнесла Мария. — Мама может увидеть.

Я тут же повиновался и убрал руку. Но сделал это с большим трудом. Мне хотелось поближе подсесть к Маше, прижаться к ней. Потрогать родинку.

— Тебе нравится на качелях кататься? — спросил я.

— Очень, — говорит Маша. — Но на таких, знаешь, которые летают… На больших.

— Ну да, я их и имел в виду, — улыбнулся я и, похлопав по сиденью, добавил: — Это разве качели? Так, табуретка мягкая.

— Миш, а ты любишь стихи? — неожиданно спросила Мария.

— Смотря какие.

— Ты умеешь хранить тайны?

— Умею, конечно, — говорю.

— Хочешь, я открою тебе свой секрет? — спросила Маша и, не дожидаясь ответа, тут же продолжила: — Я пишу стихи. Но об этом никто не знает.

— А я?

— Ну да, теперь и ты знаешь. Хочешь, я тебе кое-что прочитаю?

— Конечно, хочу, — говорю, а сам думаю: интересно, про любовь будет?

— Ну, тогда слушай. Только пообещай, если не понравятся, скажешь честно. Хорошо?

— Заметано, — пообещал я.

— Про качели, — улыбнулась Маша и тихо стала читать:

Я не сразу нашелся, что сказать. По правде говоря, у меня по телу пробежали мурашки. Ничего глупее я в тот момент не мог спросить, чем:

— Это ты сочинила?

— Ну да, — опустила глаза Мария. — Понравилось?

— Очень, — говорю. И я не соврал. Стихи действительно мне понравились. Тут же вспомнил холмы. Та же песня, тот же мотив. Жизнь — холмы… Но жизнь — еще и качели.

Смерть это только равнины…

— Правда? — спросила для верности Маша, но это, как я понял, так, для того чтобы еще свое ухо понежить.

— Ну, конечно, правда, Маша, — говорю. — Мы же договорились. Красивое стихотворение. А еще есть?

— Есть, но в следующий раз.

— А сейчас что? Что сейчас-то мешает?

— Ничего не мешает, но я не помню их наизусть. А это самое любимое. Ты знаешь, Миша, я хочу писать стихи, как Анна Ахматова или Марина Цветаева. Ты читал их стихи?

— Ну, так, кое-чего, — честно признался я. Ну а зачем кочевряжиться, строить из себя знатока поэзии. — Я больше прозу люблю…

— Почитай, ты обалдеешь, как они красиво пишут…

— …Булгакова, Набокова…

— …это не просто стихи, это, понимаешь…

— …фантастику, приключения…

— …это музыка, которую можно слушать и день и ночь…

Я умолк. Понял, что Машка не слышит меня. Она еще долго говорила о поэзии, музыке, красоте. Но я тоже ее не слышал. Смотрел на нее, и мне вдруг дико захотелось поцеловать ее в родинку. Но нельзя — мама же увидит. Или обе мамы увидят. Разговоров потом не оберешься. Заметив, что Маша потихонечку спускается с небес и вот уже прикасается своей ножкой к земле, я спросил:

— Слушай, Маш, а чего мы тут сидим сиднем? Пошли, погуляем по поселку, что ли.

Мария согласилась. Мы ушли далеко в лес. Туда, где не было мам. Там такие высоченные деревья, что через них даже Бог ничего не увидит.