Вихри волшебства - Джонс Диана Уинн. Страница 15

– Это же родильное отделение, – ахнул Мур, мечтая как можно скорее оказаться подальше отсюда.

Тонино совсем задыхался, но все же выдавил улыбку:

– Знаю. Души все-таки оказались умницами. Господин Таррантул между тем продолжал вопить:

– Остановите их! Не дайте им проникнуть в детей! А не то всему конец!

Он кинулся к стайке душ, занеся сачок.

В душах, как видно, проснулось наконец некоторое разумение. Когда господин Таррантул бросился на них, они стайкой поднялись над его сачком, мотавшимся туда-сюда, и разлетелись в восемь разных сторон. Около секунды господин Таррантул умудрялся держать их в воздухе, размахивая сачком и дико вереща, но потом две души перелетели ему за спину.

Лист плюща и фиговый листок ринулись к двум колыбелькам, словно шутихи. Каждый на мгновение завис над вопящим младенцем, а затем плавно спланировал в разинутый ротик. И листья исчезли. На лицах обоих младенцев появилось выражение полнейшего изумления. А потом они завопили громче прежнего, сморщив мордочки и молотя воздух ручками.

Должно быть, это очень странное чувство, когда вдруг понимаешь, что у тебя две души, но ведь, наверное, это совершенно безвредно. И уж конечно, лучшего убежища от господина Таррантула было не найти.

Мур пихнул Тонино локтем в бок:

– Давай-ка им поможем.

Тонино кивнул. Они успели как раз вовремя – оставшимся душам приходилось туго. Господин Таррантул носился туда-сюда, замахиваясь сачком на мечущиеся души, а большинство новоиспеченных мамаш, несмотря на усталость, уселись в постелях и стали решительно возражать против такого бесчинства. Душ они, кажется, не видели, но не заметить господина Таррантула было трудно.

– Что это вы тут делаете, а? – сердито спросили несколько женщин.

Еще одна заявила:

– Не подпущу этого сумасшедшего к моему малышу!

Она выхватила вопящего младенца из колыбельки как раз в тот миг, когда над ним завис кленовый листок, и прижала его к груди. Кленовому листку пришлось лететь к соседней колыбельке, а там на него обрушился сачок господина Таррантула, который, к счастью, промахнулся.

– Маньяк! – определила мамаша из соседней кровати. – Позовите сестру!

– Я уже, – ответила мамаша из постели напротив. – Я два раза звонила.

– Безобразие! – хором воскликнули несколько мамаш.

А еще несколько закричали на господина Таррантула, грозясь позвать полицию, если он не уберется отсюда подобру-поздорову.

Между тем одна душа за другой уворачивались от господина Таррантула и скрывались в младенческих ртах. И вот уже остались всего две – самая старая и самая новая. Самый старый листок все еще отставал в размере, хотя вроде бы даже немного подрос, и по-прежнему был слабенький и соображал туговато. Он тоже примеривался нырнуть в какого-нибудь младенца, но делал это робко и медленно, а когда рядом с ним ударял сачок господина Таррантула, листок только и мог, что взлететь высоко к потолку, где парил самый новый листок, который, наверное, пытался объяснить старому, что надо делать.

Старый лист снова боязливо спустился, и тут ему на помощь подоспели Мур и Тонино. Господин Таррантул замахнулся сачком, но так и замер с поднятой рукой, потому что двери палаты резко распахнулись и грозный голос пророкотал:

– Покорнейше прошу объяснить, что все это значит?!

Это была мать-настоятельница. Не узнать ее было невозможно, и дело тут было не в размерах накрахмаленного чепца, не в суровости темно-синего одеяния, не в массивном серебряном кресте на прицепленных к поясу четках и даже не в шести футах роста. Это стало ясно сразу. Сила ее личности была такова, что стоило ей пройти по палате, как почти все младенцы перестали вопить.

Большой лист, который был Габриэлем де Виттом, поспешно слетел из-под потолка и уже приготовился вселиться в последнего вопящего младенца. Те мамаши, которые успели сесть, поспешно улеглись обратно, а та, что вынула ребеночка из колыбельки, с виноватым видом сунула, его назад и тоже улеглась. Мур и Тонино, чувствуя себя не менее виновато, замерли с руками по швам и стали отчаянно делать вид, что пришли навестить новенького братика или сестричку. Господин Таррантул разинул безгубый рот, словно мать-настоятельница наложила на него заклятие. Но Мур решил, что это вряд ли волшебство. Когда мать-настоятельница скользнула по нему холодным взором, он сразу понял, что все дело в силе личности. Ему страстно захотелось провалиться сквозь пол.

– Я решительно не желаю знать, милостивый государь, – обратилась мать-настоятельница к господину Таррантулу, – что вы здесь делаете. Я хочу только одного – чтобы вы взяли этот ваш сачок и этих ваших чумазых хулиганов и покинули это помещение. Немедля.

– Конечно, мэм…

Господин Таррантул съежился. Обезьянье лицо перекосила виноватая гримаса. На мгновение даже показалось, что он послушается и уйдет. Но маленькая ошарашенная старая душа, с несчастным видом зависшая под самым потолком, внезапно решила искать спасения у матери-настоятельницы. Она штопором метнулась вниз и очутилась на огромном белом чепце – и там и осталась, трепеща на накрахмаленной верхушке. Господин Таррантул уставился на нее круглыми обезьяньими глазами.

– Вон, милостивый государь, – прогудела мать-настоятельница.

Лицо господина Таррантула сморщилось.

Мур услышал, как тот шепчет:

– Ну что ж, хотя бы одна…

И он снова сделал такое движение, словно что-то бросал.

– Застынь! – каркнул он. Мать-настоятельница сразу стала прямой и неподвижной, как статуя. Младенцы снова завопили.

– Отлично, – сказал господин Таррантул. – Никогда не выносил монашек. Набожные ханжи.

И он привстал на цыпочки, чтобы поймать в сачок усевшуюся на крахмальной верхушке душу. Но чепец матери-настоятельницы оказался слишком высок. Когда господин Таррантул задел его сачком, убор затрясся, мать-настоятельница пошатнулась, и душа, вместо того чтобы оказаться в сачке, слетела вбок, прямо в колыбельку с близнецами. Оба как раз разорались во всю мочь.

Мур с радостью увидел, как душа скрылась в одном из ротиков, но не заметил, в каком именно, потому что господин Таррантул сердито отпихнул его и попытался отцепить колыбельку от кровати.

– Хотя бы эта! – выкрикнул он. – Все придется начать сначала, но пусть будет хотя бы одна!

– Вот еще! – возмутилась мамаша близнецов.

Она выбралась из постели и стала надвигаться на господина Таррантула. Она была огромная. Могучие руки, казалось, вспахали немало полей, замесили тонны теста и отжали горы белья, вследствие чего стали сильнее, чем руки большинства мужчин. Все остальное скрывала просторная белая сорочка с оборкой вокруг ворота, а над оборкой оказалось неожиданно миловидное и очень решительное личико.

Мур окинул ее взглядом и, когда она шествовала мимо, предупредительно сунул ей в руку свой сачок. Она благодарно кивнула и словно бы машинально повернула сачок наоборот, взявшись за него около сетки.

– Отпустите эту колыбельку, – раздельно произнесла она, – а не то пожалеете!

Господин Таррантул поспешно подвесил колыбельку обратно к кровати и отскочил.

– Будем же благоразумны, сударыня, – пролепетал он непереносимо склизким и угодливым голосом. – У вас тут два прелестных младенца. Что, если я дам вам золотой за пару?

– В жизни не слышала ничего более омерзительного! – сказала огромная дама и взмахнула черенком сачка, держа его обеими руками.

Господин Таррантул только успел взвыть «Два золотых!», как черенок сачка стукнулся о его голову со свистом и хрустом. Шляпа господина Таррантула свалилась, обнажив иссохшую бурую лысину, и он с криком отпрянул, пошатнулся и рухнул на мать-настоятельницу. Мур и Тонино едва успели подпереть ее и не дать свалиться, а господин Таррантул с воем соскользнул на пол, цепляясь за ее рясу.

И тут он ударился голым черепом о серебряный крест, висевший у матери-настоятельницы на поясе. Раздался странный треск, в воздухе повис сильный запах. Господин Таррантул передернулся и шмякнулся об пол, как шмякается пустой мешок. И Мур увидел, что у его ног валяется старое бурое неживое нечто, такое сухое и скукоженное, что вполне могло бы сойти за мумию обезьяны. У обезьяны был такой вид, словно она умерла столетия назад.