Закон для дракона - Булычев Кир. Страница 2

– Джим, не запугивай доктора, – сказал Лескин. Голос у него был высокий и чуть капризный.

– Как спустимся, я вами займусь, – пообещал Павлыш. – Через два дня и следов не останется.

При этих словах Лескин окончательно проснулся и проговорил назидательно:

– Вы нетактичны, молодой человек. Стрешний – замечательный врач.

– Я не хотел поставить под сомнение…

– А я повторяю, что Стрешний – отличный врач и делал все, что было в человеческих силах. Вы же, не зная наших условий…

Павлыш хотел было огрызнуться, потому что считал себя тоже неплохим врачом, но сдержался. Лескин, вернее всего, ревновал. Стрешний был его другом. А Павлыш выступал в роли безусого лейтенанта, которого прислали во взвод, где вчера ранили любимого командира.

У Лескина было длинное мятое лицо с мягким, обвислым носом, но большего никак не разберешь: лицо разрисовано грязью, словно у индейца, вышедшего на тропу войны.

– Рация у нас слабенькая, – провел отвлекающий маневр пилот Джим, который явно был человеком миролюбивым, что вообще свойственно гигантам. – Экспедиционная, второй вариант. Мы уж так обрадовались, что вы к нам идете. Очень боялись, что доктор не выдержит. А этот юноша вместо вас – толковый?

– Он третий механик, – объяснил Павлыш. – По второй специальности – хирург.

Павлыш не стал делиться с новыми знакомыми своими сомнениями и тревогами.

Катер замер. Кресло снова прижалось к спине. Павлыш нащупал на груди пряжку. Лескин протянул руку в серой перчатке, чтобы помочь. Пилот Джим уже поднялся и опустил штору на пульт.

– С приездом, – произнес он. – К счастью, моросит…

Рядом с ним Павлыш чувствовал себя недомерком.

Лескин подобрал сумку Павлыша.

– Не спешите, – сказал он, – нас встретят.

В дверь постучали. Три раза. Джим пробрался назад, чтобы открыть грузовой люк. Лескин поторопил:

– Не задерживайтесь.

Павлыш шагнул через порожек, и Лескин, поддерживая его под локоть, настойчиво, словно хотел посекретничать, потащил к вездеходу, стоявшему в трех шагах от катера. Люк вездехода был распахнут, перед ним стоял мальчишка, измазанный, как и остальные, глядел на небо и не обратил на Павлыша никакого внимания. Джим вытаскивал контейнер, Павлыш хотел было ему помочь, но здесь это было не положено – Лескин втолкнул его в вездеход, в обычный экспедиционный вездеход, обжитой, словно дом.

Джим и мальчишка вталкивали в люк громоздкий контейнер, и это было непросто. Они спешили. Лескин уселся у открытого верхнего люка, глядел наружу и молчал.

Когда погрузка окончилась, маленький водитель обернулся к Павлышу и сказал глубоким, красивым голосом:

– Здравствуйте, доктор. Я Татьяна-маленькая.

Павлыш представился, еле удержавшись от желания сообщить, что никогда еще не видел столь грязной женской физиономии.

Татьяна-маленькая уверенно уселась на место водителя и рванула так, что Павлыш чуть было не врезался головой в контейнер. Он подумал, что не успел даже заметить, какая здесь погода. Вездеход подкидывало на ухабах. Они не удосужились сделать дорогу.

Вездеход проехал ровную площадку и резко остановился. Свет за иллюминаторами изменился. Стал теплым, желтым.

– Вот и приехали, – обрадовала Татьяна.

Павлыш отметил, что его спутники сразу расслабились, словно напряжение, владевшее ими, исчезло.

– Помогите подхватить контейнер, – сказал Джим. – Обидно будет разбить что-нибудь, когда мы уже приехали домой.

– Там, кстати, селедка, – сообщил Павлыш. – И черный хлеб.

– Селедка, – сладострастно произнес Джим. – Я сам понесу ящик, как скупой рыцарь свой любимый сундучок.

Татьяна открыла люк, и никто не мешал Павлышу выйти первым.

Вездеход стоял в гараже, сооруженном надежно, как крепостной бастион. Двери были закрыты. Гараж освещен ярко, и с первого взгляда видно, что он удобен и даже уютен, как бывают уютны рабочие кабинеты или мастерские, хозяева которых не заботятся о впечатлении на окружающих, а просто живут здесь и трудятся.

Перед вездеходом стояла тонкая женщина с короткими, легкими, вьющимися темными волосами, которые опускались челкой на лоб. У нее было маленькое лицо с острым подбородком и большими глазами, с губами полными и чуть загнутыми кверху в уголках. Она гляделась принципиальной чистюлей – ни на комбинезоне, ни на лице, ни на узких ладонях не было ни пятнышка грязи. С водой здесь в порядке, отметил Павлыш.

– Доктор Павлыш? – спросила она, но не стала ждать ответа. – Здравствуйте. Меня зовут Нина Равва. Я начальник станции. Вы будете жить в комнате, где раньше жил Стрешний. Отдохните, потом пообедаете с нами.

– Спасибо, – ответил Павлыш, поборов соблазн подчеркнуть, как приятно встретить чистого человека.

Что-то загрохотало по крыше, словно на нее рухнул камнепад. Задрожали лампы. Одна из них лопнула, и посыпались осколки.

Все замерли, ждали. Камнепад продолжался.

– Что это? – спросил Павлыш, но никто не услышал.

– Пошли! – крикнул Джим. – Он теперь не скоро угомонится.

– Сколько раз я говорил, – напомнил Лескин, – чтобы покрасить крышу в зеленый цвет.

– Надо бы… – начала Татьяна-маленькая, но Нина ее перебила:

– И не думай. – Они друг друга отлично понимали.

Павлыш обратил внимание на широкую полосу пластыря на лбу Татьяны и, когда та провожала его до комнаты, предложил ей:

– Если у вас царапина, загляните ко мне, а то загноится.

– У меня почти зажило, – ответила Таня, но Павлыш не поверил.

– И вообще, шрам украшает разведчика. Совершенно не понимаю Нину, которая даже челку отпустила, чтобы никто не видел, как ей дракон по лбу полоснул. Хорошо еще, что глаз цел.

Они остановились перед дверью.

– Заходите, – сказала Таня. – Здесь жил Стрешний. Только ничего не перекладывайте на столе. Доктор вам этого не простит. Он аккуратный.

– Обед через полчаса, – известила Татьяна. – Мы проходили мимо столовой. Третья дверь от вас. Запомните?

– Спасибо, а где госпиталь?

– Вам все Нина расскажет. Вы за больных не беспокойтесь. Если бы дело только в них, мы бы вас не звали. Будут другие, – закончила она убежденно и тут же переменила тему: – В шкафу вещи Стрешнего. Вы можете пользоваться. Он не обидится. Там накомарник и так далее.

Татьяна исчезла.

Оставшись один, Павлыш решил переодеться. Он прибыл в синем повседневном мундире Дальней Службы и походил на попугая среди воробьев. Он распаковал сумку, достал мыло, щетку. По раковине суетливо бегали маленькие насекомые, похожие на черных муравьишек. Павлыш смыл их струей воды, умылся, потом подошел к окну. Сквозь решетку был виден склон холма, на вершине которого и стояла станция. По склону, убегавшему вниз, к лесу, рос мелкий кустарник, среди которого поднимались редкие коренастые деревья. А дальше, до горизонта, тянулась скучная серо-зеленая равнина. Далеко, в дымке, можно было разглядеть еще один холм. Километрах в трех по равнине текла река, отражавшая светлые сизые облака, полупрозрачные, пропускавшие солнечный свет, отчего все предметы отбрасывали легкие расплывчатые тени, а сами оставались бесплотными и невесомыми. Площадка перед станцией была пуста, лишь у края ее, над столбом с каким-то прибором, вился рой насекомых.

В келье оставались следы пребывания Стрешнего. На столе лежали книги, разрозненные листки, кассеты. В углу валялся свернутый грязный комбинезон. Но койка была аккуратно застелена.

Среди бумаг на столе лежала толстая книга в зеленом переплете. Павлыш открыл ее. Доктор оказался консерватором. Он не только вел дневник, но вел его от руки. Почерк доктора показался Павлышу легким для чтения, буквы округлые, каждая отдельно.

Глаза помимо воли побежали по первым строчкам: «Мой дневник не может представлять ни научной, ни литературной ценности. Скорее это средство организовать собственные мысли…»