Здесь был Шва - Шустерман Нил. Страница 20

— Мы в школе многое изучаем с помощью тактильных ощущений, — предупредила меня Лекси. — У меня весь мир сидит в кончиках пальцев.

Поскольку у неё в этом было преимущество, я выбирал для неё причудливые предметы, например, жеоду [24] или пистутовский протез коленной чашечки. Для меня же Лекси выбирала обычные домашние вещи, потому что единственное, что я могу узнать на ощупь — это выключатель в туалете, когда мне нужно туда в середине ночи. Да и то — в половине случаев я умудряюсь врубить фен.

Как только Шва припёрся после выгула псов, Лекси немедлено пригласила играть и его. Я не сдвинулся с места, так что ему некуда было присесть, но он всё равно влез. Я грозно уставился на него исподлобья.

— Пытаешься испепелить меня взглядом, Энси?

Он знал, почему я так смотрю. Просто дал Лекси понять, что мы с ним на ножах.

— Да ладно вам, — сказала та. — Мы же все друзья!

Я нацепил на глаза повязку, и игра началась. Не игра, а сплошное позорище. В тот момент, когда я опростоволосился в очередной раз, не в силах опознать штопор из швейцарского ножа, к нам подкатил Кроули. Я посмотрел на него из-под повязки. Старикашка одарил меня своим фирменным презрительным взором и проговорил:

— Этот простофиля не способен даже штопор определить! Лексис, общение с таким дурнем может затупить твой интеллект.

Я широко улыбнулся ему и пропел:

— Детки, поприветствуем нашего любимого клоуна!

Старый Весельчак набычился ещё больше.

Когда Кроули укатился и я вручил Лекси следующий таинственный артефакт, она прошептала, так чтобы её обладающий кошачьим слухом дед не услышал:

— Иногда мне кажется, что дедушка умер задолго до моего рождения.

— А? — Я слегка ошалел, услышав такое странное высказывание.

Лекси продолжила громко:

— Хочешь меня провести? Думаешь, я спутаю эту штуку с квортером? — Это она про предмет в своей руке. — Как бы не так! Это доллар Сакагавеи [25].

Само собой, она была права.

Услышав, что дверь в комнату старика закрылась, Лекси проговорила:

— Ты только посмотри, как он здесь живёт, в этой душной пещере! Разве это жизнь? Вот почему я приезжаю к нему в гости. Родители с удовольствием отправили бы меня в другое место, когда уезжают из страны, но я никуда не хочу, только сюда. Не теряю надежды его перевоспитать.

Пока Шва пытался разгадать, что же это у него в руках, я размышлял над тем, что сказала Лекси. Не думаю, что Кроули можно перевоспитать. Папа как-то говорил мне, что люди с годами не меняются, только их бзики становятся ещё бзикастее. Кроули ещё будучи пацаном наверняка считал стакан наполовину пустым и лучше ладил со своей собакой, чем с соседскими ребятами. За семьдесят пять лет жизни полупустой стакан высох, как череп антилопы в пустыне, одиночество превратилось в отшельничество, а одна собака размножилась до четырнадцати.

— Солонка-мельница! — наконец определился Шва.

— А вот и нет, — возразила Лекси. — Это шахматный ферзь.

— Твой дедушка таков, как есть, — сказал я. — Живи своей жизнью, и пусть он живёт как хочет. Или, скорее, не живёт.

— А я не согласен, — встрял Шва. — Я считаю, что человека можно изменить, но для этого часто требуется нанести ему травму.

— Мозговую? — спросил я и тут же раскаялся, вспомнив об отце Шва.

— Травмы бывают всякие, — проговорила Лекси. — Они могут тебя изменить, но не всегда в лучшую сторону.

Она подала мне следующий предмет — что-то, смахивающее на авторучку.

— Ну, если травму специально направить куда надо, — сказал Шва, — то она может изменить тебя к лучшему.

— Ага, навроде радиации, — заметил я.

Оба замолчали, ожидая моих объяснений. Это было проще сказать, чем сделать, поскольку часть моего мозга, отвечающая за интуицию, на три шага опережает ту, что отвечает за мышление. Это как с молнией и громом — сначала одно, затем другое. Но ведь бывает, что молния сверкнёт, а грома так и не последует. Вот и я — выпалю что-нибудь вроде бы умное, а попроси меня объяснить — и будешь ждать, пока вселенная снова не схлопнется в одну точку.

— Так мы слушаем, — подбодрила меня Лекси.

Я тянул время, крутя в пальцах непонятный артефакт.

— Ну, вы знаете, радиация… — И тут до меня дошло разом: и что я имел в виду, и что у меня в руках. — Радиация она как… лазерная указка! — Кажется, на каком-то подсознательном уровне я знал это всё время.

— Я понял, — сказал Шва. — Радиация может быть и смертельной, как после атомной бомбы, и целительной — если её правильно направить и определить верную дозу, она спасает жизнь.

— Точно, — подтвердил я. — Когда у моего дяди обнаружили рак, его отправили на лучевую терапию.

— И как — выжил? — спросила Лекси.

— Да как сказать… В конечном итоге, нет — его мусорная машина переехала.

— Итак, — сказала Лекси, — вот что нужно моему деду — шоковая терапия. Что-нибудь столь же опасное, как радиация, но верно направленное и точно дозированное.

— Ты что-нибудь придумаешь, — сказал я.

— Уж будь спокоен, придумаю.

Я вручил Лекси пластиковую коленную чашечку, но по всему ясно было, что ей не до игры. Она уже ломала голову над тем, как бы почувствительней травмировать собственного дедушку.

— Знаете, одна голова хорошо, а три лучше, — произнёс Шва. — Если мы начнём думать все трое, то изобретём что-нибудь быстрее.

Меня передёрнуло.

— Трое — это уже толпа, — проворчал я. Лекси держала своё мнение при себе.

В ту пятницу вечером Лекси и я остались вдвоём — по пятницам к Шва приходила тётя. Мы с Лекси пошли на концерт в парк, в открытый амфитеатр.

Играли сальсу; не могу сказать, чтобы это был мой любимый жанр, но на живых концертах даже ту музыку, которая тебе не очень нравится, слушать приятно. Думаю, это потому, что когда вокруг тебя сидят восторженные поклонники этой музыки, часть их энтузиазма передаётся тебе. Такое явление называется «осмос [26]» — этот термин я усвоил на уроках естествознания — вернее, осмоил при помощи того же осмоса, потому что головой я этого что-то не припоминаю. Мы с Лекси слушали музыку; моя спутница чуть двигалась в такт, а я беззастенчиво во все глаза смотрел на неё, зная, что она этого не видит.

Места у нас были что надо — в самой середине. В секторе для инвалидов. Должен признать — я ощущал некоторую неловкость, не только потому, что не был инвалидом, но и потому, что Лекси была самым неинвалидным инвалидом, которого я когда-либо в жизни встречал.

— Ну как, тебе нравится? — спросила она в антракте.

Я пожал плечами.

— Да ничего вроде.

Мне и вправду нравилось, но я постарался сказать это так, чтобы не слишком показывать, насколько мне это в действительности нравится, потому что а вдруг если я по-настоящему покажу, как мне это нравится, Лекси, чего доброго, подумает, что я только прикидываюсь и мне это вовсе не нравится?

— Хороший ансамбль, — похвалила Лекси. — Играют слаженно. Я слышу каждого из семерых.

Вот это да. Я пялился на музыкантов добрых полчаса и теперь, когда они ушли на перерыв, не смог бы сказать, сколько же их было на сцене.

— Невероятно! — восхитился я. — Ты прямо экстрасенс! Видишь всё без помощи глаз, одним сознанием.

Она наклонилась погладить Мокси — пёс сидел рядом с ней в проходе и был вполне доволен жизнью до тех пор, пока его гладили каждые пять минут.

— У некоторых хорошо получается быть слепыми, у других — не очень, — сказала Лекси и улыбнулась. — У меня получается просто здорово.

— Отлично. Будем называть тебя «Лексис — это само великолепие».

— Мне нравится.

— А теперь, — провозгласил я, — Лексис Великолепная с помощью своих ультрасонических способностей к перцептивному восприятию… — она хихикнула, — скажет нам, сколько я показываю пальцев.