Здесь был Шва - Шустерман Нил. Страница 44

И вот сижу я в кабинке в «Фугетта-бургере», стараясь не смотреть на держатель для туалетной бумаги производства «Пистут Пластикс». И, естественно, мой взгляд падает на надписи, которые народ оставил на стенках. В этих туалетных каракулях яснее, чем в каких-либо других местах, проявляют себя гены наших древних дальних родичей-неандертальцев; недаром в нашей школе мы называем мужские сортиры «Читальными залами имени Уэнделла Тиггора». Туалеты «Фугетта-бургера» оригинальностью в этом плане не отличаются: неразборчивые телефонные номера, стишки, начинающиеся со строчки «Я здесь сидел и горько плакал» и так далее. И тут при взгляде на всю эту ахинею, во мне зарождается необоримое желание внести свою лепту в сортирные скрижали. Вынимаю из кармана шариковую ручку и начинаю рисовать на стенке. Художник из меня — от слова «худо», но лица мне удаются неплохо. И я рисую его лицо: всего несколько простых линий, торчащие вихры… А под рисунком надпись: «Здесь был Шва». И чтобы уже не оставалось никаких сомнений, рисую ему на лбу перевёрнутую букву «е» — в словарях этот знак называется «шва».

Вот так просто.

К моменту расставания с туалетом «Фугетта-бургера», я был уже не просто Энси, а Человеком с Миссией. В соседней аптеке я купил чёрный несмываемый маркер — не какой-нибудь там тощенький и жалкий, а отличный, толстый и солидный. И понеслась душа. Я нарисовал лицо Шва на автобусной остановке, только на этот раз оно вышло куда более внушительным — с таким-то маркером. Повторил на скамейке в парке. Сошёл в подземку и принялся запечатлевать Шва на всех вагонах подряд. Кое-кто из пассажиров завозникал, «вандализм», мол, и всё такое, но я не обращал ни на кого внимания, потому что был глубоко убеждён: то, что я делаю — не граффити, не бессмысленное пачканье стенок; те вещи делаются, чтобы пометить территорию, как у собак. Я же ставил не свои метки, а Шва. «Здесь был Шва» — вот что я писал везде. И мне было глубоко до лампочки, что говорят люди; мне было по барабану, что меня могли поймать — потому что делал я благородное дело, и Боже помоги тому, кто решился бы мне помешать!

В тот день я изобразил сотни Шва по всему Бруклину, а когда наконец заявился домой, руки у меня были чёрными, как у трубочиста. У меня было чувство, будто я пробежал марафон — такая, знаете, смесь крайней усталости с ощущением, что свершил что-то невероятное.

Было уже начало двенадцатого, и мама ждала у двери.

— Ты где шлялся? — закричала она. — Мы уже собирались в полицию звонить!

— Я совершал акты вандализма на автобусных остановках и в общественных уборных! — гордо заявил я. Мама немедленно засадила меня под домашний арест до заката цивилизации, и я принял наказание как мужчина.

Папа сидел в гостиной и смотрел телевизор, на коленях у него дремала Кристина. Фрэнки дрых после дня общественных работ. Я передал папе приглашение Старикана Кроули. Сказал, что он услышит нечто важное. Папа уставился на меня с выражением лица, означающим «что такое?», а я ответил ему выражением лица, означающим «лучше не спрашивай».

В своей спальне я не сразу завалился в постель, у меня было ещё одно важное дело. Я вышел в Интернет, загрузил телефонный каталог Квинса. Маргарет Тейлор. Та, что продаёт дом Шва. В каталоге значилось пятьдесят Маргарет Тейлор и двести шестьдесят семь М. Тейлоров. На следующее утро я принялся звонить.

22. Мой анонимный вклад в поп-культуру и телефонный счёт, который придётся оплатить моим родителям

— Здравствуйте, это Маргарет Тейлор?

— Да это я.

— Это вы продаёте дом в Бруклине?

— В Бруклине? Боюсь, что нет.

— Окей. Большое спасибо.

Шва не объявился ни на этой неделе, ни на следующей, ни на той, что за ней. Меня это не удивило. Я отправился в школьную канцелярию узнать, не переправили ли документы Шва в другую школу, но выяснилось, что его досье пропало неизвестно куда. Это меня тоже не удивило. А вот что удивило — так это лицо Шва, нарисованное на стене «Читального зала имени Уэнделла Тиггора». Оно было похоже на те рожицы, что я малевал по всему городу, но в этом туалете я не рисовал. К тому же надпись — «Здесь был Шва» — была сделана почерком и близко не похожим на мой.

— Здравствуйте, можно поговорить с Маргарет Тейлор?

— Это я. Чем могу быть полезной?

— Я слышал, вы продаёте дом в Бруклине.

— Деточка, если бы я владела недвижимостью г д е у г о д н о, уж я бы не стала её продавать.

Как-то ночью мне приснился Шва. Я стою посреди Таймс-сквер. Мимо проходит автобус и на его борту вместо рекламы очередного бродвейского шоу красуется физиономия Шва. Я бросаю взгляд на автобусную остановку — и там тоже Шва. Я поднимаю глаза к небу — и там на рекламном воздушном шаре Goodyear вижу то же лицо. И наконец на гигантском электронном табло Таймс-сквера — видео всё с тем же Шва.

«Энси! — кричит Шва с громадного экрана. — Энси, скажи им, чтобы посмотрели на меня! Заставь их посмотреть на меня, Энси!» Я оглядываюсь по сторонам: вокруг толчётся масса народу, тыщ четырнадцать, не меньше, и ни один не смотрит на табло. «Заставь их, Энси! Сделай так, чтобы они посмотрели на меня!»

А потом я внезапно переношусь в гондолу воздушного шара Goodyear, и вместе со мной там вся команда Нью-Йорк Джетс. И Дарт Вейдер. Ну, вы знаете, как оно бывает в снах.

Сидя в тот день в школьном автобусе, я всё думал о своём сне. Ни в автобусе по дороге в школу, ни в том, что вёз меня домой, не было рисунков Шва. Но в окно я заметил кое-что странное. Шёл снег — собственно, лишь снежная пыль. Такая, что ложится, но до следующего утра не доживает. С холодного автомобильного капота можно, пожалуй, наскрести пару снежков, но не стоит.

Так вот, сижу я смотрю в окно, думаю о Лекси и о том, что её родители вот-вот, в любой день, вернутся домой, гадаю, не зашлют ли они свою дочь куда-нибудь в частный интернат на не обозначенный на карте остров, лишь бы подальше от меня, и вдруг… На заднем стекле припаркованного «шевроле» вижу нарисованную на тонком слое снежка перевёрнутую букву «е» — знак «шва». Выхожу на ближайшей остановке, тороплюсь обратно к «шевроле», но того уже и след простыл.

— Здравствуйте, я бы хотел поговорить с М. Тейлор.

— Слушаю вас. А кто это?

— Простите, сэр. Ошибся номером.

Мама уже начала склоняться к мысли, что я чокнулся, потому что каждый вечер, как ненормальный, вишу на телефоне. Она подумала, что это временное помешательство — одно из проявлений пубертатного периода. К угрям и запаху пота прибавилась, похоже, телефонозависимость. А вот я смотрел на это иначе. Я чувствовал, что это наказание. Мне воздавалось за то, как беззастенчиво я использовал Шва, когда мы обнаружили эффект его имени, и за то, как безжалостно я оттёр его в сторону, когда дело коснулось отношений с Лекси. И за то, что не взял его с собой к Ночному Мяснику — до того как он выбросил кучу денег на рекламный щит. И теперь, в который раз стоически поднимая трубку и набирая номер, я чувствовал что-то вроде мазохистского удовольствия от обрушившейся на меня кары. Я воспринимал её как некую извращённую честь. Висение на телефоне стало частью моей повседневной жизни, чем-то, что я проделывал, не задумываясь; вот точно так же, выходя на улицу, я повсюду искал знаки шва. И находил их великое множество. Наверно, Кристина тоже, потому что она нарисовала перевёрнутую «е» на коробочке с завтраком, который брала с собой в школу. Я так же не мог объяснить происходящее, как не мог объяснить, что за странная сила заставляет меня каждый вечер садиться у телефона и звонить.

— Здравствуйте. Это М. Тейлор?

— Да.

— А «М» случайно не значит «Маргарет»?

— Да, именно это оно и значит. Чем могу помочь?