Барабашка - это я: Повести - Мурашова Екатерина Вадимовна. Страница 17

А бывают дни — наоборот. Совсем другие.

Я раньше думала, что это и правда сами дни такие. Делятся где-то и кем-то на обычные и необычные, а потом к нам приходят. Но потом, когда подросла, поняла, что все это у меня внутри и мой самый обыкновенный день для кого-то может оказаться самым-пресамым необыкновенным.

То воскресенье, когда мы с Васькой и Жекой собрались на прогулку, было необыкновенным. Все дома были розовыми, желтыми, белыми и голубыми, все люди — красивыми, а когда мы проходили по аллее вдоль Университета, то вдруг услышали музыку. Подняли головы и увидели, что в глубине сада у раскрытого окна стоит женщина в широком халате и играет на трубе. Что-то такое радостное и печальное одновременно.

— Чего это такое? Больница, что ль? — спросил Васька.

— Нет, роддом, — ответила я, взглянув на вывеску.

— Вот это да! — не то удивился, не то восхитился Васька и, подумав, добавил: — Должно, музыкантом будет…

Мы шли по городу, вокруг было полно всяких памятников. Я как-то никогда не задумывалась над тем, как их много, и сейчас прямо поразилась. Куда ни глянь — везде памятники или здание какое-нибудь историческое. Жека шел задрав кверху голову, постоянно спотыкался и везде в лепных украшениях домов видел каких-то зверюшек, которых мы с Васькой не замечали.

— Ой, смотрите, какой лев!.. Ой, орлы какие страшные! А это кто такие — на задние лапки встали? Кошки, да? Куницы? А чего это они держат?

Я, как могла, объясняла и видела в этот день гораздо больше, чем обычно. Благодаря Жеке и тому, что был такой день.

Проходя по улицам, я все время пыталась вспомнить, что я слышала про эти дома и памятники от мамы, во время экскурсий, на которые таскала меня бабушка, и что читала в книге «Знаешь ли ты свой город?». И мне было очень стыдно, потому что оказалось, что я не помню почти ничего, а если что и помню, то все какие-то мелочи, не имеющие к делу никакого отношения. Самое главное — кто и когда построил — я забыла начисто. На всякий случай я перечислила Ваське всех известных мне архитекторов, а Васька спросил, был ли среди них хоть один русский. Я поднапряглась и вспомнила, что был, — Захаров. Васька очень обрадовался и спросил, что этот Захаров построил. Я наугад сказала, что Адмиралтейство.

Васька несколько секунд, сощурясь, смотрел на блестящий адмиралтейский шпиль, потом сплюнул сквозь щель в передних зубах и сказал:

— Ничего! Подходяще!

На площади Декабристов я вспомнила, что Медного всадника делали целых два скульптора — мужчина и женщина.

— Представляешь, все — мужик, а голову — женщина, — сказала я Ваське. — Жаль только, фамилии забыла.

— Ничего, — сказал Васька. — А чью голову, лошади или этого — Петра?

Я смутилась, потом подумала и честно сказала:

— Не знаю. Но, наверное, лошади. Она, наверное, специалистка была по лошадям. А Петра — что ж, если все остальное сделал, чего голову-то кому-то другому отдавать?.. А еще знаешь, — почему-то вспомнила я, — есть такая картина — «Мишки в сосновом лесу». Так там тоже два художника рисовали. Один, Шишкин, лес, а другой — мишек. Видно, Шишкин мишек рисовать не умел.

— Шишки в сосновом лесу, — сказал Жека и засмеялся.

Мы с Васькой тоже улыбнулись.

Про Медного всадника я вспомнила еще, что он стоит на трех точках опоры, третья — хвост, но никто этого не замечает и все думают, что на двух. Про здание двенадцати коллегий — нынешний Университет, что Меншиков вместо двенадцати отдельных домов построил один большой, а на сэкономленные деньги отгрохал себе шикарный дворец.

— Молодец! — восхитился находчивостью Меншикова Васька. — Ловкий мужик!

Для Жеки я рассказала, как разводятся мосты и для чего зажигают факелы на Ростральных колоннах. Больше всего Жеку поразила колонна Александрийская. Он долго ходил вокруг нее и все спрашивал:

— Это андел, да?

Про колонну я уж совсем ничего приличного не помнила, только смешное: будто в одном из старых путеводителей по Петербургу было написано, что ангел на колонне изображен в натуральную величину. Я рассказала это Жеке и Ваське, и они оба совершенно одинаково пожали плечами — не поняли, что тут смешного.

Тогда я наконец вспомнила, что колонну поставили в честь победы русской армии над Наполеоном.

— Слушай, — спросил Васька. — А ты чего, когда вырастешь, этой будешь, которые экскурсии водят?

— Экскурсоводом, что ли?

Васька кивнул.

— Да нет, не собиралась вроде.

— Жаль! — сказал Васька.

— Чего это?

— А так… — Васька смотрел куда-то в сторону. — Я себе так представил: вот приехал я из Сибири. Ну, взрослый уже. Сажусь, на ентом, на пароходике покататься. А там — ты. Тоже, ясно дело, взрослая. «Посмотрите направо, посмотрите налево…» Потом все уже разошлись, а я сижу. Тогда ты мне говоришь: «Гражданин, немедленно покиньте пароход!»

— Ну, а ты? — заинтересовалась я.

— А я и говорю: «Неужто не признала меня, Ольга?»

— А я говорю: «И чего это я вас должна признавать?» — включилась в игру я.

— А я и говорю: «Эх, Ольга, как была дурой, так дурой и осталась… То ж я, Васька!»

— Ну я, конечно, сразу обрадуюсь, расспрашивать начну: «Как ты? Где ты?»

— И мы с тобой опять на ентом пароходе поедем. И ты все опять будешь рассказывать. Мне. Вот как сейчас… А у меня к тому времени в Сибири уже работа дельная будет и от людей уважение… И дом там… И огород…

— И жена, и двое детей, — щедро дорисовала я, — Мальчик и девочка.

Внезапно Васька нахмурился.

— Не будет у меня никакой жены, — мрачно сказал он.

— Почему? — удивилась я.

— Не будет, и все.

— Ну и как хочешь. — Я даже обиделась немного. — А только ничего в этом такого нет. Все женятся, когда вырастают.

Васька зло сощурил глаза и хотел было что-то сказать, но тут в наш разговор вмешался Жека, до сих пор внимательно прислушивавшийся.

— А я где тогда буду? — с каким-то даже испугом спросил он.

— Ну вот мы встретимся с Васькой, покатаемся на пароходе, а потом пойдем вдвоем к тебе в гости, — придумала я. — Твоя мама испечет пирог, а ты напоишь нас чаем…

— И мы пойдем в гости к Родьке! — быстро докончил Жека.

— Ага, — с удовольствием согласилась я, украдкой наблюдая за Васькой — злится он еще или нет.

Но Жека, к моему удивлению, не кончил.

— …В Невскую лавру, — продолжал он. — А Родька к тому времени станет главным попом и будет ходить в золотом плаще, и все другие попы, и кто в церковь приходит будут его слушаться. А тут он увидит нас и как закричит: «А! Вот и вы пришли! Наконец-то и вас Бог принес!»

Рассказать, что будет дальше, Жеке не удалось, потому что мы с Васькой захохотали и повалились на ступеньку у подножия Александрийской колонны.

У эрмитажного крыльца я остановилась и, протянув руку, сказала:

— Вот! Атланты! Те самые.

— Сила! — прошептал Васька, задрав голову.

Жека долго молчал, потом погладил огромный блестящий палец и сказал тихо и задумчиво:

— Какие они… прекрасные…

И я почувствовала, что после Жекиных слов мне говорить ничего не надо.

У Адмиралтейства Жека долго не хотел уходить от фонтана, стоял как зачарованный и смотрел наверх, туда, где переламывалась и рассыпалась в бесчисленные брызги прозрачная холодная струя.

— Он чего, фонтанов никогда не видел? — спросила я у Васьки.

— Откуда ж ему? — Васька пожал плечами.

— Летом в Петергоф съездим, — пообещала я Жеке. — Там фонтанов этих… ну, как поездов на вокзале. И все разные.

На Невском было столько народу, что Жека крепче вцепился в мою руку, а Васька вжал голову в плечи и тревожно оглядывался по сторонам. Прямо на тротуаре сидели художники и рисовали портреты со всех желающих.

— А ну пойдем поглядим, — решительно сказал Васька и, схватив меня за руку, потащил в самую толчею. — В жизни живых художников не видал.

Васька с Жекой долго разглядывали портреты и картины, выставленные для продажи. Я разглядывала людей. Вдруг один из художников, молодой и длинноволосый, дернул другого за полу полосатого пиджака и сказал, указывая пальцем на Ваську: