Пчелиный волк - Веркин Эдуард. Страница 69

Ариэлль прочивилькала что-то на эльфийском и протянула Энлилю Таблетку. Сироткин прижал ее к сердцу, затем ко лбу, затем сказал, что это последний день его неправедной жизни, сегодня ночью Энлиль Сорокин сгинет – и на свет явится долгоживущий, именем Этельберт. Ариэлль растрогалась, но сумела удержать себя в рамках приличий, пожелала Сироткину всяческих успехов в его просветлении, велела мне брать пример и вообще не быть дурнем. Перед уходом Ариэлль вручила Сироткину также нефритовую коробочку с белым гримом и стрелу, как символ его будущего состояния. Весь вечер Сироткин медитировал на кровати, а ближе к ночи удалился во дворик для перерождения. Мне все эти забавы были малоинтересны, я лег спать и отплыл к Морфею. Мне удивительно славно спалось в этот день. Разбудил меня крик пронзительности необыкновенной. Кричала Ариэлль, именно ей принадлежало это приятное колоратурное сопрано с мягкими бархатистыми обертонами. Картины одна страшнее другой пронеслись в моем не проснувшемся еще мозгу. Сироткин не выдержал ярости перерождения и утонул в пруду. Сироткин выдержал перерождение, но переродился не в ортодоксального эльфа, а в колонию полипов в пруду. Сироткин не переродился и из-за горечи разочарования утопился в пруду, и там его съели полипы. Многое, многое пришло в мою многострадальную голову, и только усилием железной эльфийской воли я удержался от паники. По большому счету, мне было плевать на этого низкого негодяя Сироткина, так ему и надо. Я встал и направился в сторону дворика, туда же стекались встревоженные криком Ариэлль подружки из эльфийского народонаселения: кто с луком, кто с секирой, кто с дуршлагом, девчонки, они девчонки и есть.

Протиснувшись сквозь толпу, я напряг зрение и вгляделся в постутреннюю реальность, стоически ожидая встретить приговор судьбы. Но, как это водится, реальность превзошла все мои самые смелые ожидания. Эльфийки стояли плотным полукругом, я обогнул этот полукруг и увидел, и это было прекрасно. Одно из самых прекрасных зрелищ, которые только могут явиться пред очами смертного. Небесные лилии, беззаботно произраставшие в пруду, были бессердечно выполоты, из них на булыжном покрытии двора метровыми буквами было выведено слово. Это не было слово «Любовь», это не было слово «Мир», это не было даже слово «Ирландия», это было слово… Это было слово, обозначающее часть человеческого тела, в которой скрыты самые большие мышцы, слово не совсем уж чтобы неприличное, но употреблять его лишний раз не хочется, а начинается оно на букву «Ж». Половина девчонок как завороженная смотрела на это слово из лилий, будто видели его в первый раз, другая половина смотрела на свою начальницу. В центре всего этого драматизма стояла Ариэлль, по ее спине я понял, что она раздавлена, а когда заглянул в глаза, убедился, что это на самом деле так. Мне не понравились ее глаза, они были изумительно хрустального цвета. Когда случаются такие глаза, девушки берутся за бластеры. Однако слово на букву «Ж» было не единственным безобразным действием, совершенным Сироткиным. С не меньшей фантазией и мастерством Сироткин употребил подаренный с вечера грим. На коричневой стене Энлиль изобразил, как Ариэль целуется с огромной бородавчатой лягушкой, сверху мелким косым почерком было выведено «Когда же ты, наконец, станешь принцем, я так страдаю!» Это вроде как говорила Ариэлль. Сама же нарисованная Ариэлль отличалась тоненькими ручками, кривыми ногами, большим носом и косыми глазами, но портретное сходство тут было совсем неважно. Чтобы всем было понятно, что это Ариэлль, а не Лизавета Чипсоедова, к примеру, Сироткин приладил к рисунку еще одну стрелочку, а к стрелочке приписал следующее: «А это дура Косолапова». Но гораздо оригинальнее, если так можно выразиться, Энлиль поступил со Священной Таблеткой. Он распустил ее на совершенно самостоятельные листы. Из некоторых листов он сложил бумажных лягушек, из других кораблики, из третьих самолетики и дракончиков, опять же с искусством, достойным японских мастеров оригами. Все эти изделия были безо всякого уважения разбросаны по дворику, отчего сам дворик стал похож на помойку бумкомбината. Часть книжных листков была просто разодрана в порыве разрушения и рассыпана по окрестностям мелким бисером, грустным, как снег, печальным, как слеза. Ну а некоторые листы…

Как говорят в книжках, некоторые листы были использованы по назначению. И коробочка для грима была тоже использована по назначению. Это было круто даже для такого мерзавца, каким являлся Энлиль Сироткин, известный провокатор, отмеченный многочисленными нападками на свободных граждан. Это было круто. Но, как сказал классик, нет предела совершенству, век живи, век учись. А вокруг всего этого совершенства с перекошенными рожами стояли ортодоксальные эльфы, прекрасноликие и растерянные от натиска вандализма девушки. Немая сцена. Если бы это видел какой-нибудь композитор-неоклассик, то наверняка посвятил бы этому событию высокохудожественную оперу, «Энлиль и Ариэлль: вопрос разочарования», или что-нибудь в этом духе. А вообще редко мне удавалось в жизни так посмеяться. Я смеялся, наверное, минут двадцать, пока не почувствовал в животе острую боль, а эльфийские красавицы торчали посреди двора каменными столбами и никак не могли прийти в нормальное состояние. Поделом им, поделом! Сепаратизм никого еще не доводил до добра! Потом мне даже стало их жалко – никогда не видел я на человеческом лице столь глубокого разочарования, особенно на лице девочки. Во всем причем разочарования: в жизни, в идеалах, в мужчинах. Вернувшись домой, в тот скучный мир, эти девушки наверняка станут активистками самых радикальных мужененавистнических организаций, пополнят их и без того многочисленные ряды. Энлиль Сироткин сыграл с мужским населением планеты Земля скверную шутку, да высосет муравьед его селезенку, в смысле селезенку Энлиля. А Ариэлль всего комизма сложившейся ситуации не поняла, Ариэлль очень разгневалась. И все остальные девушки тоже разгневались, это даже мягко сказано, что разгневались, они просто озверели самым форменным образом. Девчонки вообще гораздо злее. Парень себя почти всегда может контролировать, девчонка – другое дело. Щелк в башке переключатель, и пожалуйста – сто двадцать ударов мясорубкой по наиболее уязвимым местам. Через некоторое время Ариэлль обрела-таки дар речи и заявила, что отныне Энлиль Сироткин – враг всей Эльфийской Ортодоксальной Лиги и лично ее, Ариэль. И они будут преследовать его всегда, при свете Солнца, Луны, звезд и других светил. Преследовать до тех пор, пока не настигнут, пока не свершится справедливое возмездие и прах этого негодяя не смешается… Дальше пошли сплошные жестокости. Самое мягкое наказание, обещанное Ариэлль Сироткину, заключалось в сдирании кожи и переплетения в эту кожу Священной Таблетки. Я же говорю, девчонки гораздо жестче парней, им только дай волю, со всех кожу сдерут, с помощью мясорубки. А тут еще сработал известный психологам эффект замещения – и девчонки в своем озверении набросились на меня, хотя я ко всем этим безобразиям имел весьма опосредованное отношение. Но им надо было кого-то замочить, вот они и решили замочить меня. К тому же преступление Сироткина усугубилось тем, что он не просто обгадил все, включая Священную Таблетку, он еще увел Силуяна. Силуян отсутствовал. Единственный конь Эльфийской Лиги был угнан главарем конкурирующей организации. Это был удар. Ариэлль быстренько собрала свой Эльфийский Совет прямо в оскверненном дворике, и, как я ни взывал к их справедливости и соблюдению принципов международного права, они быстренько приговорили меня к позорному столбу – и тут же к этому самому столбу привязали, намереваясь предать казни самой жестокой и изощренной. Я уже оплакивал свою короткую жизнь, мне уже даже казалось, что зрю я сквозь дымку грядущего зеленые луга и остальные кисельные берега, и приближалась ко мне уже девочка с косой… Как вдруг Судьба вмешалась. Не знаю, правда, насколько это была Судьба в ее чистом, дистиллированном виде, сдается мне, что к этой Судьбе приложил свою бойкую руку мастер Энлиль Сироткин, подлил он девчонкам в кашу раствор мыла, накрошил кишковорота или еще чего учинил паскудского, не знаю. Но на всех эльфов разом напало желудочное расстройство, причем наиболее жесткой разновидности, когда о забавах возле позорного столба и не думаешь вовсе, а думаешь исключительно о том, как бы не кашлянуть слишком громко. Одним словом, на длительное время я оказался предоставлен самому себе, и время это я терять не стал, отвязался от позорного столба и дернул по болотам. Погони не было. Вот такие приключения… – заключил Коровин. – Судьба, как всегда, ко мне благоволила, Судьба – она выше всяких там Эльфийских Лиг. Неизмеримо выше.