Приключения послушного Владика - Добряков Владимир Андреевич. Страница 25

— Витька сказал, что носом в землю поедем. А я сказал, что в цирке по десять человек ездят.

— Неужели по десять? — спросил Иван Петрович.

— Можно и двадцать посадить, — небрежно заметил Егорка. — Раму только длинную сделать.

— Ну, а что еще про велосипед спрашивали? — Лежавший больше всего почему-то заинтересовался велосипедом.

— Витька сказал, что в цирке за деньги что хочешь покажут.

— Так, так… — Иван Петрович задумался. — Ну, большой совет, доставайте из своих сундучков мудрые мысли. Что будем делать с Витькой?.. Сережа, ты стоумовая голова, начинай.

— Нет, — помотал «стоумовой», мудрой головой Сережка. — В моем сундучке пусто. Не знаю, дядя Ваня.

— А ты, командир?

— Если отлупить его, как ты говоришь, не годится, то я… Я тоже тогда не знаю.

— У представительницы прекрасного пола какие соображения?.. Дочка!

— А?.. — Наташа будто очнулась, не слышала. Она и в самом деле не слышала. Задумалась Наташа. Вспомнился весенний день в школе. Рамы в тот день на переменке раскрыли, горячему солнышку радовались. Она высунулась из окна, головой покрутила, косы с белыми бантами птицами выпорхнули, с подоконника на улицу свесились. И тут внизу, под деревом, увидела Витьку. Даже не самого Витьку, а глаза его. Что было в глазах Витьки, широко распахнутых и смотревших на нее, Наташа и сама не поняла. Только поняла, вернее почувствовала, что застала мальчишку врасплох. И секунды не прошло — Витька отвернулся, хлопнул какого-то пацаненка по спине и побежал к школьным дверям.

— Дочка, — повторил отец, — а как ты собираешься воевать с вредителем и обидчиком? Ты же войну объявила.

— Да, собираюсь, — сказала Наташа. — Бить, конечно, нельзя Витьку и уговаривать смешно. Это правильно Егорка говорит. Надо в милицию сообщить. Я давно думаю об этом. Пусть вызовут отца в милицию — тогда он лучше нас придумает, что со своим Витькой делать.

— Видите, мужчины, — сказал Иван Петрович, — какой алмаз из сундучка достала… Владик, а твое мнение? Ты человек рассудительный, разобрался, что к чему. Да и побить тебя, видишь, собираются. Как думаешь бороться?

— Он двадцать приемов самбо знает! — Приободрившийся Толик засмеялся.

А Владик его смеха не поддержал. Даже тени улыбки не мелькнуло на лице. До улыбки ли? Дядя Ваня спрашивает его мнение. И не какой-то пустяковый вопрос задает, а хочет услышать от него серьезный совет. Еще какой серьезный! И Сережка, и сам командир ничего не могли сказать. Теперь от него ждут слова. Не помнил Владик, чтобы дома кто-нибудь интересовался его мнением. Особенно мама. Только и слышал от нее: «Сделай, выполняй, торопись, молодец!» Хорошо, если дяде Ване и ребятам интересно его мнение, то он скажет.

— Никаких приемов я не знаю, — проговорил Владик. — Это Егорка придумал… А с Наташей согласен: правильно, надо в милиции рассказать. Там, в милиции, строго. И отца вызовут, и Витьку. Допросят, протокол напишут. Сразу притихнет Витька. Ведь бывает, человек просто стекло разобьет, и то в милицию забирают. А Витька такое творит… А драться, я считаю, глупо. Кулаками что докажешь? Что силы больше. И все. А что прав или умный — кулаком разве докажешь?

Вслух Иван Петрович не стал хвалить Владика, но так посмотрел на ребят — они поняли, что хотел он сказать: слушайте, мол, на ус мотайте, соображает парнишка, и отличник к тому же.

— Толик, а ты, как пострадавший, что посоветуешь?

— Я? — Толик потер чуть опухший нос и вдруг вспомнил свое недавнее удивление, когда сидел на кухне у Витьки и разговаривал с ним. Ведь впервые Витька так разговаривал. Это уж потом отчего-то разозлился. — Не надо ходить в милицию, — вздохнул Толик. — Да он и не хотел меня бить. Так просто получилось… Вроде нечаянно. — Толик разгладил пальцем свернувшийся кончик красного галстука. — И из-за галстука…

— Вот именно! — вскочила Наташа. — Из-за галстука! Скажи, что трусишь. Боишься, что Витька милицию тебе не простит? Не бойся. Я сама пойду в милицию. И Витьке скажу об этом. Что не ты, скажу, ходил в милицию, а я. — Наташа замолчала, увидела, что бант на косе вот-вот развяжется, затянула его потуже и добавила: — Пойми, Толик, мы же не мстим ему. Помогаем.

Розовый сон

По ночам Иван Петрович спал плохо. Известно — крепко спится тому, кто набегается, хорошо на работе потрудится. Тогда всему телу, каждой жилочке, мускулу отдых требуется. А какой бегун да работник Иван Петрович! День лежит, ночь лежит. Вот и одолевает его бессонница.

Но пуще всего отгоняют сон мысли. И радости в тех мыслях — с наперсток не наберешь. Днем еще бодрится, разговаривает, ребят потешает, виду старается не подать, что трудно ему, ну и — газета, телевизор. Можно жить! А долгой ночью один на один остается, в тягучей тишине, с ее случайными и редкими звуками, шорохами, один на один с невеселыми мыслями.

На другой кровати чутко спит жена. Удивительно, до чего чутко спит. Стоит ему вздохнуть погромче или скрипнет под ним панцирная сетка — Нина Михайловна уже голову с подушки поднимает. Послушает немного и, если поймет, что он не спит, спросит тихо:

— Ваня, что-то нужно тебе?

Не раз он просил жену:

— Ложись в другой комнате. Ведь не сон у тебя, а морока. Тебе же вставать рано, бежать на работу.

Нина Михайловна подойдет, губы его сожмет пальцами.

— Ванюша, хватит. Лишаю слова. — И добавит серьезно: — В другой-то комнате, за стенкой, и вовсе спать не буду. Как не поймешь?

— Вконец ты со мной изведешься, — вздохнет Иван Петрович.

— Выступающий! Регламент! — опять пошутит Нина Михайловна. Она понимает — не шутить нельзя. Только так ей и удается держаться, не впасть в отчаяние. Да и ему тоже.

Обычно лишь под утро, когда рассвет немного отжимает от бледного окна с перекрестием рамы темноту комнаты, лишь тогда на полтора-два часа забывается он крепким сном.

Хорошие часы. Иван Петрович ожидает их с надеждой. В это время его посещают сны. Всякие они бывают, но больше отчего-то приятные, радостные. Часто видит себя молодым и здоровым. То за рулем сидит, под колеса бежит дорога, лошади пасутся на лугах. То вместе с женой идут по лесу, грибы собирают. И такой приметит под елкой боровик, что сердце замрет.

А сегодня он увидел розовый сон. Все было почему-то окрашено розовым. Или это ему потом уже причудилось, когда проснулся. Розовая трава, розовая вода в озере. Будто он еще парень, только из армии вернулся, а Нина еще не жена его, а невеста. Идут будто они по берегу озера, взявшись за руки, и говорят, говорят о чем-то. А потом на лодке Кирюшин откуда-то появился Василь. И такой тоже нарядный, в розовой рубахе, шелковым шнуром подпоясан, с гармошкой. И зовет он Нину в лодку, чтобы к нему садилась. И весело что-то играет на гармошке. Да все подмигивает: иди сюда.

А Нина рукой отмахивается: не хочу, мол. И к нему, Ване, прижимается, шепчет: «Ванюша, любимый».

От этих слов Иван Петрович и пробудился. Солнце уже взошло, в комнате было розово, празднично. Может, потому сразу и весь сон окрасился в памяти розовым цветом?

Жена спала, положив руку под румяную щеку, чуть-чуть приоткрыв рот, и столько было в этом девчоночьего, родного, что в душе его поднялась все затопляющая волна нежности.

Да разве тридцать пять ей? Разве вместе прожили они уже полтора десятка лет? Разве случилось с ним страшное несчастье? А вдруг совсем легко откинет сейчас одеяло и встанет на ноги? И так ему захотелось этого, так поверилось! Он напряг на бедре мускул, вдохнул в грудь побольше воздуха и… тут же осознал, ощутил, что это было лишь порывом его воли, давней привычки нога даже не дрогнула, оставалась неподвижной, неподвластной ему.

Нет, жизнь не перехитришь. Это бывает только в сказках. Он скован болезнью. Нине — тридцать пять. И каштановые кудри ее серебром посеклись. Даже отсюда видно. Не мудрено — столько навалилось на ее плечи. Но терпит, держится. А нужно ли терпеть? Ей же всего тридцать пять. Разве это много? Волосы подкрасит, будут как прежде. Вполне за молодую сойдет. Так имеет ли он право мешать ей, ломать ее жизнь? Сотни раз задавал он себе эти вопросы. Где выход?