Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 106

— Как же не разделяются? Здесь же уточнение! “Косым”, а потом еще “андреевским”! Иначе получится, что бывают и другие, не косые андреевские кресты!

— А их не бывает?

— Представьте себе, нет!

— Тогда вообще зачем слово “косым”? Оно лишнее.

— Оно не лишнее, потому что не каждый знает, что такое “андреевский крест”.

— Да! Например, такой темный человек, как я!

— Я не сказала, что вы темный человек. Но запятая-то нужна.

— А я считаю, что нет! Если недовольна, иди жалуйся завучу!

К завучу я не пошла (ненормальная, что ли?), но пошла к директору Якову Николаевичу. Он преподавал русский старшеклассникам и руководил литературным кружком, в который я одно время ходила. Яков Николаевич послушал, прочитал, поскреб седую бородку.

— Ладно, Мезенцева, иди пока… Тетрадку оставь…

На следующий день в начале урока Олимпиада молча кинула мне тетрадь на парту. Запятая в ней была “реставрирована” толстым красным фломастером, но четверка на пятерку не исправлена, а рядом с ней алела большущая надпись: “Ненужное многословие, неоправданные “красоты” стиля!”

Ну и ладно! Своего я все же добилась. А Пять Колец с той поры все свои речи начинала словами: “Конечно, я не такой эрудит, как Евгения Мезенцева, но скажу что…”

Правда в этом учебном году она улыбалась мне, как и остальным.

Но не долго…

Класс у нас какой-то пестрый. Недружный. Наверно, потому, что очень разные люди. Скажем, Левка Пень (пень пнём!) и маленький музыкант по прозвищу Ласковый Май (настоящее имя — Март, Мартик) — что общего? Или вечный призер математических олимпиад Вадик Светличный и тип из компании “тёртых” Федька Булыскин — Синий Буль (или просто Синий, или чаще всего просто Буль)?

Среди девчонок тоже особой дружбы никогда не наблюдалось. У меня вообще-то со всеми в классе были нормальные отношения, однако по настоящему дружили мы втроем: Люка Минтаева, Кристина Брусницына и я. Но в прошлом году Кристинка уехала в Самару, остались мы вдвоем.

Мальчишки иногда поддразнивали меня за мой рост, но необидно. Только Синий Буль меня не любил по-настоящему — за то, что я отлупила его в третьем классе. Придумал мне кличку “Лосиха” (как после этого было не подружиться с Лосенком?) Никто эту кличку не поддерживал, но Буль меня никак иначе не называл.

Был он не самый рослый в классе, но крепкий. И с особым “уголовным” взглядом из-под набыченного лба. А губы всегда шевелящиеся, мокрые и розовые, как дождевые черви. Впрочем, некоторым девчонкам Буль нравился. Даже после того, как в прошлом году крепко подзалетел со своими дружками, когда в школе наконец “распотрошили” рэкетирскую компанию.

Оказывается, в эту банду входила куча народа! Самые старшие из одиннадцатого, а младшие — аж из третьего. Они обложили данью чуть не половину ребят и трясли с них немалые деньги. Но наконец дело дало сбой. Рэкетиры “наехали” на новичка-восьмиклассника, а его папа оказался крупный милицейский чин. Уж за своих-то милиция всегда готова заступиться, началась “раскрутка”. Трое самых старших чуть не загремели в колонию, но потом их родители, видать, “распоясали кошельки”. Про Буля девчонки шепотом говорили, что ему “светит спецшкола”, и вздыхали. Олимпиада закатывала глаза и вопрошала: “Достукался, голубчик?”

Но Синий Буль ни до чего не достукался, только притих на время, потом стал вести себя как раньше.

Ему нравилось изводить тех, кто послабее и боязливее. Правда, самых тихих, вроде Мартика, он не трогал, нет интереса, а многих других донимал по очереди. Не то чтобы бил по-настоящему, а “доставал” — тычками, придирками, всякими похабными насмешками. И никто не решался дать сдачи. “У него же “крыша”! Дружки “тёртые”!

Я, глядя на это, несколько раз говорила: “Буль, доиграешься…” А он: “Заткнись, Лосиха! Вмажу по сопатке — соплями умоешься!” Ладно, я терпела до поры, до того сентябрьского дня, когда он полез к Стаканчику.

Стаканчик был новичок, пришел к нам первого сентября. Звали его Никита Стаканов, потому сразу и окрестили Стаканчиком. Он и не спорил даже — возможно, в прежней школе было такое же прозвище или похожее… Хотя на стаканчик он не был похож. Худой, довольно длинный, с прямыми почти белыми волосами, в круглых очках… Мне нравятся мальчишки в очках — наверно, потому, что рядом со мной всегда был Илья. А теперь вот еще и Пашка… И Стаканчик показался симпатичным. Спокойный такой, с тихим голосом, с какими-то виноватыми бледно-голубыми глазами. Прямо скажем, не боец. А Булю такие и нужны.

Буль и его дружки — Юрка Хомов (Хомяк) и Вовка Рыбников (Вовочка) — начали “трогать” Стаканчика с первого дня. То рюкзак его распотрошат, то самого вдвинут в угол и малость помнут, то на доске нарисуют стакан с ручками-ножками… ну и со всякими гадостями. “А это не мы! Чё всегда на нас бочку катят! Кто видел?!” Как всегда “никто не видел”.

А гад Вовочка даже строчки срифмовал:

Я раза два Булю говорила:

— Не надоело? Доскребешь ведь…

— Лосиха, сгинь, утомила…

Восьмого сентября (я запомнила число, потому что День солидарности журналистов) Буль и дружки на перемене прижали Стаканчика у доски. Не знаю, чего Буль хотел, только тянул сладким голоском:

— Стаканчик, стеклянненький мой, ну не упрямься. Это же моя ма-аленькая просьба… Ах, Стакашечек… — И тянул к его лицу растопыренную пятерню. Стаканчик снял очки, сунул в нагрудный карман и пытался защититься локтем. Ничего не отвечал. И драться, конечно, не умел. Был он повыше Буля, но тот шире в два раз да и не один к тому же — Вовочка и Хомяк пританцовывали рядом. Вдруг, я увидела, что Стаканчик взглянул на меня. Виновато так — словно извинялся за то, что он совсем беспомощный. И я сзади потрогала Буля за плечо.

— Синий, сократись.

— Лосиха! Любовь моя стародавняя! — Он согнул колени, растопырил локти, а ладони вывернул скрюченными пальцами вверх. Будто ловил что-то в пригоршни. А потом: — Хочешь, я тебе лосиное вымя отстригу? — и два пальца, как ножницы, потянул ко мне. Ну, будто специально!..

Он красиво так полетел — по диагонали, головой в открытую дверь, прямо под ноги любимой нашей Олимпиаде Андриановне.

— А-а-а! Булыскин! Ты опять за свое!…

Тот — в натуральный рёв:

— Чё опять Булыскин?! Она мне руку чуть не искалечила! Психопатка!

— Что такое?! Кто искалечил?! Все по местам!

И пошла разборка. И, конечно же, Булыскин “просто пошутил со Стакановым, нельзя, что ли?”, а “эта жердина ни с того, ни с сего как набросится со спины! Научилась где-то бандитским приемчикам…”

— Да врет же он! — взвилась Люка. Но ее когда кто слушает? “Она всю жизнь заодно с этой Мезенцевой!”

— Стаканов, в чем дело? Ты всего неделю в нашем классе, и уже… Что у вас случилось с Булыскиным?

— Непохоже, чтобы он шутил, — негромко сказал Стаканчик.

По лицу Олимпиады видно было, как она “делает расклад”. Булыскин, он хотя и замешан был в нехорошем, зато папа у него менеджер в фирме “Торгтаволга”, а у Стаканова кто? Кажется, мелкий конторщик в страховой компании…

— Если у тебя, Стаканов, какой-то конфликт с одноклассником, решить его можно было, не прибегая к помощи девочек.

— Я не успел… — все так же негромко скал Стаканчик.

Мальчишки загоготали.

— Да, он не успел, — подтвердила я. — Мне удалось раньше. Буль, я ведь предупреждала…

— Мезенцева, прекрати! Ты… чуть не оторвала ему пальцы.

— В другой раз полезет к кому-нибудь — совсем оторву.

— Что-о?!

— Пальцы, — сказала я. — А вы что думали?

— Вон из класса!!

2

В коридоре я погуляла туда-сюда, потом спустилась на второй этаж — там был удобный закуток с лавочкой. Если место свободно, можно отдохнуть. Лавочка была не занята. Я села. Зевнула. Внутри у меня было совершенное спокойствие. И только позади этого спокойствия — тонкая натянутая струнка.