Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 149

Все эти тексты в редакции не только вернули на наш компьютер но и распечатали на лазерном принтере, на прекрасной меловой бумаге. Потому что наш-то домашний принтер был старенький, матричный, “скрипучка”, на каждую страницу тратил по три минуты…

Мы читали, передавая листы друг другу. Мама то и дело плакала. Впрочем, это потом. А сперва, после телепередачи и статьи, мама несколько дней пребывала “очередной раз в очередной панике”. Она говорила, что те, кто хотел дискету, теперь не оставят Илью в покое, и ему “можно ходить по улицам только с охраной”.

— А где ее взять?.. И все это в разгар летней сессии!

Илья успокаивал:

— Теперь-то абсолютно нечего бояться! Они же не совсем дураки. Понимают: если со мной что-то случится, сразу станет ясно, чьих рук это дело.

Мама отвечала, что от этой ясности ей не будет легче, если…

Что за “если” она даже боялась произнести. Я, по правде говоря, ее понимала, хотя бодро успокаивала…

Но в конце концов, кажется, все улеглось.

2

Летние дни бежали один за другим.

Илья благополучно сдал сессию, но вдруг заговорил, что, возможно, переведется с философского на факультет журналистики. Это ему советуют в редакции “Голосов”, обещают помочь в переговорах с университетским начальством.

Мама опять впала в панику:

— Зачем тебе это надо?!

— Затем, что абстрактная философия без проникновения в жизнь сейчас мало что дает. Надо копаться в гуще событий…

— Ты докопаешься! Ты знаешь, что журналист — одна из самых опасных профессий в наши дни?

— А какая — не опасная? Вчера психованый папаша-бизнесмен покалечил пожилую учительницу-репетиторшу за то, что “не так разговаривала” с его недорослем… А на улице Трубников ворюги прибили в его собственном саду старичка-цветовода… А если я начну вращаться в издательских кругах, это поможет напечатать папину книжку…

Книжка, если ее когда-нибудь напечатают, получится тоненькая… Но все равно хорошая! Это я все больше понимала, когда перечитывала папины рассказы.

Во вступлении к рассказам папа написал:

“…Иногда лежу, закрыв глаза, вспоминаю, что было, и думаю так. Если есть рай и если я заслужу, чтобы попасть туда, пусть не будет там розовых кущ, радужного сияния и вечной музыки, пусть все будет проще и лучше. Наша старая улица Герцена с тополями, желтая россыпь лютиков у заборов, река под обрывом, лог с полынными зарослями, где так замечательно играть в индейцев… И пусть я сам буду такой “индеец” десяти лет отроду. И не надо мне ничего нынешнего — ни компьютеров с интернетом, ни сериалов с драконами и мафиози, ни пепси-колы, ни возможности смотреть в прямом эфире мировые первенства, ни игрушек с электонной начинкой… Для радости жизни мне хватило бы нашего деревянного кинотеатра “Победа” на косогоре недалеко от пристани, где идут фильмы про мушкетеров, про “неуловимых” и про вечного друга всех ребят Буратино…

А главное — чтобы рядом были друзья: Толик Скворцов, Алешка Полынин, Анютка Розова, Марат Хакимов… И чтобы дома ждала мама…

А еще (и это, наверно, труднее всего, но в раю, может быть, выполнимо) я хочу, чтобы рядом были дети и Валентина. “Как же! — воскликнет читатель. — Разве это возможно, если ты сам будешь всего лишь мальчишкой?” Но все-таки пусть они будут! Пусть как сестренки и брат, лишь бы были!.. И я шепчу: “Господи, если это можно, сделай так…”. После всего, что я видел во взрослой жизни, я не хочу ничего другого…”

“Господи, сделай для него это… — шептала я, глотая слезы и перечитывая папины страницы. — Пусть он теперь будет там …”

Газета тем временем стала печатать папины рассказы. Не в каждом номере, но часто.

Да, рассказов было семь.

“Еловые качели” — про дружбу с третьеклассницей Анюткой.

“Мама, я пришел!” — как отправились на самодельной лодке вниз по Туре, застряли из-за поломки весел и вернулись только к ночи… Ну, задержались, да. Плавания не бывают без трудностей. Вон как досталось капитану Далю и его товарищам на пароходе “Луиза” и шхуне “Сибирь”! Про эту экспедицию рассказывал весной учитель географии Александр Павлович, большой знаток сибирской истории… Мамы этих моряков, наверно, тоже беспокоились, но ведь после возвращения не грозили устроить взбучку и не выпускать все лето из дома…

“Здравствуйте, Анна Даниловна!” — про молодую учительницу, в которую мальчишки из пятого “А” влюбились все хором и для которой добывали цветы в саду вредной бабки Каблучихи, а та оказалась ее, Анны Даниловны, тетушкой.

“Чемпион Егорушка” — про то, как уступили победу в соревновании из самодельных луков самому маленькому пацаненку, у которого недавно случилась беда — ушел отец.

“Подумаешь, Пантелеев!” — как в классе не дрогнул никто, когда толпа педагогов во главе с завучем допрашивала всех вместе и поодиночке: кто на школьном гараже нарисовал портрет вредной “ботанички” Алевтины. Все знали, кто , но дали друг другу слово молчать. Потому что отчим излупил бы до полусмерти “художника” Шурика Лоскуткина. Всех держали в классе с обеда до позднего вечера и грозили двойками за четверть. Маленький новичок Валерка Велихов расплакался, но и он молчал… И что там писатель Пантелеев с его известным рассказом “Честное слово”…

Еще был рассказ “Синева” — как хорошо лежать в траве и просто так смотреть в небо, где подрагивает на ветру белый змей, которого запустили с крыши ребята из соседнего квартала.

И наконец “Говорящий скворец Игорёша”. Это — о приключениях в Дементьевском доме. Давним летом, когда Сережке Мезенцову только исполнилось двенадцать лет.

Старый таинственный дом с подвалом манил мальчишек давно. Во-первых, неизвестно, кто там жил. Всё какие-то странные молчаливые люди, а ребят совсем не было. А про подвал говорили, что раньше он был первым этажом, а потом постепенно осел в податливом грунте. Очень даже возможно, что от давних (которые еще “в царское время”) жильцов — начальника пароходства Дементьева и его большого семейства — остались замурованные в стенах клады или какие-нибудь “корабельные” вещи. Они пригодились бы для самодельной шхуны “Атлантида” (на которой едва ли доберешься до Лондона, как Михаил Дементьев, но до села Верхний Бор можно). Алешка Полынин рассказывал, что будто бы Дементьев собирал коллекцию якорей от разных кораблей и пароходов — больших и маленьких. Может, они и сейчас в подвале, куда им деваться-то? Вообще-то Алешка был известный сочинитель, но ведь каждый знает, что в сказках есть доля правды. И как хорошо было бы прихватить из подвала хотя бы самый маленький якорь (все равно ведь никому он там не нужен!).

3

“…Мы пробрались к дому в сумерки. Хотя какие сумерки в конце июня в нашем сибирском краю! Почти что белая ночь. Ночь эта пахла теплыми лопухами и бурьяном в котором мы притаились, ожидая удобного момента. В серовато-синем небе розовели облака и висела круглая луна, которая не давала никакого света. Она казалась нарисованной желтым карандашом.

По всем правилам индейско-партизанского искусства мы пересекли заросший двор (совершенно пустой и тихий) и оказались у темной амбразуры, которая когда-то была окном первого этажа. Теперь в амбразуре не осталось ни стекол, ни рам. Веяло из черного нутра сыростью и опасностью.

Чем бы ни веяло, а надо делать то, что задумали. Я оставил в подорожниках сандалии и первый перевалился через нижний край окна — он был на уровне поросшей лебедою земли. Первым — чтобы Анютка не успела понять, как я боюсь. Мой страх перед таким Анюткиным пониманием был больше страха перед мокрой неизвестностью. Я повис в пахнущей остывшей баней темноте, болтнул ногами и разжал руки… Плюх-бульк!

На мне были пионерские шорты, совсем коротенькие, но все же они обмакнулись в воду, потому что ее оказалось гораздо выше колен. Хорошо, что не зацепило карман с фонариком, который мама подарила на недавний день рождения. Вода, вопреки ожиданию, была теплая, будто подогретая. Эта теплота слегка растопила мой заледеневший в животе страх. Я выцарапал фонарь из кармана, включил. Сперва ничего не разглядел, только заметались на черной взбудораженной воде ослепительные зигзаги.