Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 9
— Я сперва через лес. А потом по дороге на попутной машине…
— Ночью через лес? Я бы помер, — честно сказал Сережка Гольденбаум. Он имел право признаться в такой слабости, потому что был храбрым яхтенным матросом.
Рыжик объяснил очень серьезно:
— Я же не мог же помереть, потому что как бы тогда я добрался сюда?
— А что за попутная машина? — спросил Корнеич.
— Ой… — Рыжик торопливо встал. Взял Корнеича за руку. — Я забыл, пойдем…
За открытыми воротами базы серебрилась под солнцем иномарка, а ближе к мысу, уже на территории, стоял кругловатый и лысоватый дядя в пестрой рубахе. Смотрел с терпеливым ожиданием.
Рыжик подтянул к нему Корнеича (остальные стали поодаль).
— Вот. Это… он меня привез…
Дядя шевельнулся, и в этом движении ощутилось нечто строевое.
— Подполковник Смолянцев. Виктор Максимович.
Корнеич наклонил голову:
— Командир парусной флотилии "Эспада" Вострецов…
— Я смотрю, у вас тут целая морская держава, —сказал подполковник Смолянцев доброжелательно.
— Держава не держава, но кое-что есть… Спасибо вам за нашего барабанщика. — Корнеич левой рукой прижал к себе Рыжика, а правую протянул Виктору Максимовичу. Подполковник и старший флагман обменялись несколько торжественным рукопожатием.
— По правде говоря, ваш барабанщик сперва поставил меня в затруднительное положение, — добродушно сообщил подполковник. — Он с истинно офицерской прямотой проинформировал меня, что покинул лагерь без санкции начальства. С точки зрения логики и законности я должен был бы его доставить обратно, в заботливые объятия воспитателей. Но он заверил меня, что спешит к очень хорошим друзьям, которые справедливо решат, что с ним делать.
— Уже решили, — сказал Корнеич и потормошил на Рыжике ершики искрящихся волос. — В лагерь мы его в любом случае больше не отдадим. У нас есть правило: не делать дважды одну и ту же глупость… — (Рыжик благодарно шевельнулся.)
— Весьма отрадно. Значит, я могу быть спокоен за своего… попутчика?
— Стопроцентно… На всякий случай вот вам мои данные… — Корнеич из нагрудного кармана штурманки извлек визитную карточку.
— Благодарю. Тогда и я… — И подполковник полез в карман своих штатских джинсов…
Подбежала Ольга с брезентовой сумкой, ухватила Рыжика:
— Ну-ка, пошли… "пища кровососущих"…
И все, кроме Корнеича, двинулись за ними, к эллингу. Рыжик интересовал друзей больше подполковника в штатском. Ольга велела Рыжику:
— Садись… Мцыри.
Рыжик не знал, наверно, кто такой Мцыри, но послушно сел в тени эллинга на вкопанную скамейку. Ольга стала деловитой и строгой. Выдавила из тюбика на ладонь пахучую гусеницу, растерла в ладонях, растянула на Рыжике оранжевый ворот и принялась натирать ему шею, щеки, уши. Потом велела оказавшимся рядом Словко и Владику Казанцеву держать "обглоданного беглеца" за щиколотки — "чтобы конечности были прямые". И начала втирать мазь в коричневые изжаленные ноги, по всей длине. Рыжик заерзал:
— Щекотно…
— Терпи. А то скоро изведешься. Сейчас-то еще ничего, а к вечеру знаешь какая чесотка начнется… Не мог, что ли, одеться как следует, когда удирал?
Рыжик печально засопел.
— Джинсы в чемодане, а он на складе… Я натерся кремом "Тайга", он сперва помогал, а потом перестал…
— "Тайга" это муть на простокваше, — сказал Владик Казанцев. — Лучше всего "Антижало", помогает от любых кусачих тварей.
Кто-то среди окружавших возразил, что "Антижалом" только уключины смазывать, а вот есть жидкость, которая… Ну и так далее. Тут же разгорелся спор, какое средство самое надежное для защиты от комаров, мошки и оводов. Махали в воздухе руками и ногами, показывая, что на них вовсе нет следов от укусов. Только Рыжик сидел теперь не двигаясь и непонятно смотрел перед собой. Словко ладонями ощущал, как в тонкой щиколотке Рыжика твердым шариком колотится тревожный пульс.
Потом они с Рыжиком встретились глазами. И в глазах барабанщика было: "Теперь-то все хорошо, да… Но что будет дальше?"
"И дальше будет хорошо. Не бойся", — сказал ему Словко. Тоже глазами. Рыжик опустил веки, будто спрятал недоверчивость.
Словко и Рыжик не были друзьями. Да, в сентябре Словко с ребятами помог Рыжику управиться с колесом, затем они позвали мальчишку в отряд. Ну а дальше началась у каждого отдельная жизнь. Целый год учились в разные смены. В отряде встречались только по выходным и в каникулы, на общих сборах. Конечно, радовались друг другу, хлопали ладонью о ладонь в рукопожатиях, Словко порой спрашивал: "Как колесо?" Рыжик смущенно говорил, что "вертится"…
Словко не столько видел сам, сколько узнавал со стороны, что Рыжик всей душой — преданно и стремительно — врастает в жизнь "Эспады". В сентябре он успел обрести кой-какой опыт хождения на яхтах, научился управляться со стакель-шкотами. Осенью и зимой быстрее других новичков одолел морскую программу первого года и сдал зачеты на звание яхтенного матроса (а ведь, казалось бы, малыш еще, третьеклассник). Уже в ноябре ему закрыли кандидатский стаж. С нового года барабанщики начали учить его своему мастерству ("наш человек"), а на сборе в честь Весеннего равноденствия повзрослевший Юрик Сазонов передал Рыжику Кандаурову свой барабан. И вскоре Сережка Гольденбаум (человек, стремившийся к постоянной справедливости) заявил, что пусть ведущим барабанщиком будет не он, а Рыжик.
— Потому что у него получается лучше!
Чтобы не обижать Сережку, решили: пусть будут оба, по очереди. И с той поры на линейках ("через раз") Рыжик выводил в "каминный" зал и вел вдоль строя знаменную группу…
В общем, все складывалось хорошо. Только близко они со Словко не подружились (да и не так-то это просто, все же разница в три года). Было обычное отрядное товарищество. А близкого друга найти нелегко. Такого, как Олежка Тюменцев, Жек, год назад уехавший с родителями в Калининград. Как прощались, лучше не вспоминать…
Но теперь Словко беспокоился за Рыжика, будто за крепкого друга. Или даже за братишку (которого у Словко никогда не было). Рыжкина тревога передавалась ему в ладони толчками пульса…
Краем глаза Словко увидел, как уехала серебристая иномарка, а за Корнеичем пришел из рубки молодой инструктор моршколы Володя. И Корнеич двинулся за Володей.
Рубка — это просторное стеклянное строение на бетонных столбах. Оно служило и кают-компанией, и кабинетом начальника базы, и диспетчерской будкой. Там стояла на треноге подзорная труба (видно было почти все озеро, до Шамана), висел на стенке телефон. С земли вела в рубку крутая лесенка-трап. Корнеичу с его протезом подниматься было нелегко, он лишний раз туда и не лазил. Но сейчас, кажется, случилось что-то важное, поскольку Корнеич решительными толчками стал одолевать трап (Володя подстраховывал сзади). Словко нервами-струнками ощутил: дело связано с Рыжиком…
Словко не ошибся. Звонила мать Рыжика. Из Сочи. Корнеич, как взял трубку, так сразу представил ее — взвинченную, со слезинками на крашеных ресницах, с отчаянным страхом на лице, который она прячет за злой решительностью тона.
— Даниил Корнеевич? Надеюсь, вам уже известно, что произошло?
— Известно, — кивнул телефону Корнеич, из всех сил подавляя в голосе нотки невольного злорадства.
— Где он?
— Да вон сидит на берегу. Мажут его от комаров…
— Господи… Он живой?
Корнеич сказал с удовольствием:
— Ну, Роза Станиславовна. Подумайте, какой смысл мазать покойника?.. К вам что, дозвонились из лагеря?
— Вот именно! На мой сотовый…
— Кретины, — констатировал Корнеич. — Не проще ли было позвонить сюда?
— Откуда им известен ваш телефон!.. К тому же, они предпочитают иметь дело с родителями!
— Логично, — хмыкнул Корнеич.
Голос Рыжкиной мамы обрел некоторую уверенность (вперемешку с раздражением):