Судьба Илюши Барабанова - Жариков Леонид Михайлович. Страница 21

Степа ничего этого не сказал и, чтобы переменить разговор, весело предложил:

— Знаешь что? Пойдем к Василию Блаженному в колокола звонить, чертей будем разгонять.

— Каких чертей?

— Тех, что цепь перегрызают. Ты, я вижу, темный человек, ничего не знаешь.

— А ты расскажи.

Степа запер калитку на засов, и друзья пошли. По дороге Степа стал объяснять:

— Мир опутан цепями и на них держится. Черти целый год грызут их и перед пасхой догрызают. А как только в церкви запоют «Христос воскресе» и ударят в колокола, так цепь срастается. В Священном писании сказано, что миру назначено быть две тысячи лет. Вот и посчитай: сейчас одна тысяча девятьсот двадцать первый. Видишь, как мало осталось до конца света. Вот и надо звонить…

— Выдумки все это! — сказал Илюша. — Дядя Петя говорил, что бога вовсе нет. И Ленин в бога не верит.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю… У меня плакат есть, где Ленин сметает с земного шара нечисть и черного попа метелкой бьет.

Степе нечего было сказать в ответ, и он предложил:

— Давай, кто кого обгонит?

— Давай.

Степа бежал огромными, прыгающими шагами и размахивал руками, будто летел на крыльях. Он напряженно вглядывался в землю, боясь споткнуться, и все-таки спотыкался.

Илюша нарочно отстал: пусть думает Степа, что победил, пусть порадуется.

Вход на колокольню начинался с паперти. Небольшая железная дверь была полуоткрыта. Степа шагал привычно через две ступеньки. Илюша едва поспевал за ним. Сначала на лестнице было сумрачно и приходилось ощупывать руками стену. А когда поднялись на верхнюю площадку, открытую всем ветрам, стало светло.

Дикие голуби вспорхнули и, хлопая крыльями, закружились над колокольней. Ветер раскачивал веревки, привязанные к языкам колоколов и колокольцев.

Илюша залюбовался видом на город. С замиранием сердца подошел он к проему колокольни и глянул вниз. Крыши домов казались маленькими, а люди, идущие по улице, вовсе смахивали на муравьев.

Зато вокруг необозримый простор. Куда ни погляди, золотились купола церквей. Стройные звонницы поднимались к облакам.

— Вон в той стороне церковь Козьмы и Демьяна, а дальше Спас на Жировке, а вот это Жёны-мироносицы, а за ней Георгий. Я все церкви знаю. Их в Калуге сорок… А вон там, возле бора, Ока течет. — Степа указывал пальцем вдаль. — Там и Яченка. Ну, давай звонить. Ты бей в большой колокол, а я буду подзванивать маленькими.

Степа поймал концы веревок, перепутал ими пальцы, и колокола заговорили: дилинь-дон, бим-бом!..

Посередине висел самый тяжелый, темный от времени главный колокол. Он был подвешен на крестовине из толстых квадратных брусьев, и если бы сорвался, то накрыл собой Илюшу, Степу и еще двадцать таких, как они. Медные края колокола были украшены узорами и чеканными картинками из жизни святых.

— Бей! — весело закричал Степа.

Илюша ухватился за толстый конец веревки и с трудом раскачал трехпудовый кованый язык, а когда ударил, оглушил сам себя.

Бом!..

Потом раскачивать стало легче. Могучий язык, ударяясь, сам отскакивал от упругой меди. Вместе со Степиными колокольцами получался согласованный перезвон, точно колокола переговаривались.

— Рот открой! — кричал Степа, а сам дергал за веревочки, и колокольцы говорливо перекликались: дилинь-дон! Бум!.. Дилинь-дон! Бум!..

Илюша был счастлив. Он улыбался, лицо раскраснелось. Ему казалось, что от ударов его колокола гудит под ногами вся колокольня. А он все раскачивал язык и ударял то по одному, то по другому краю. Такой гул, гром стоял под колоколом, что Илюше сделалось жарко. Он расстегнул ворот рубашки. При таком громе и вправду все черти разбегутся!

— Бей, не робей! — кричал Степа, подгоняя Илюшу.

Динь-дилинь-дон! Бум!..

Снизу донеслись крики:

— Эй, слазьте с колокольни! Идите в свою церковь звонить!

Степа перестал звонить и спросил у пришельцев:

— А вы кто такие?

Ребятишки узнали прислужника этой церкви и осеклись:

— Это ты, Степа? Разреши позвонить?

— Так-то лучше. Надо попросить, и, если позволю, будете звонить. — Степа говорил мирно, освобождая пальцы, перепутанные веревками. — Из вас такие звонари, что только по шеям с колокольни… Не забудьте закрыть дверь за собой.

Когда Илюша спустился с колокольни, в ушах у него звенело.

— Ну, понравилось? — спросил Степа.

— Интересно…

— Пойдем купаться на Яченку!

Илюше было хорошо со Степой, так хорошо, что не хотелось думать о том, что его ожидает дома.

— Пошли, — решительно сказал он, — показывай, где твоя Яченка.

За мыловаренным заводом Фишера, что примыкал к городскому кладбищу, улица кончилась, и дорога пошла круто вниз, в овраг, образованный двумя зелеными холмами — Симеоновым городищем.

С горы открывался чудесный вид на синеющий вдали бор, на деревню Подзавалье и Лаврентьевский монастырь. Просторный луг с Яченкой простирался между городом и бором до самой Оки, еле видной в туманной дали.

По берегам Яченки чернели прошлогодние огороды. К небу поднимались дымные костры: люди копали землю и жгли старую ботву. По непаханым полям бродили ребятишки с ведрами и железными крюками, откапывали забытую прошлогоднюю картошку. Весна шла тревожная, нещадно палило солнце, и надо было успеть с посадкой, чтобы захватить остатки зимней влаги.

Здесь холмы уже слегка зазеленели. И на все четыре стороны открывался неоглядный простор.

Степа стал спускаться по крутому откосу горы к Яченке, петлявшей по широкому лугу. Он то съезжал, скользя, то скатывался боком. Илюша тоже падал и смеялся.

Подбегая к берегу речки, Степа на ходу стаскивал с себя рубаху, потом снял испачканные в глине штаны, и на нем остался один крестик.

В воздухе еще стояла весенняя сырость, и вода была холодная, мутно-рыжая от половодья. Илюша никак не думал, что Степа рискнет купаться. Но тот с разбегу кинулся в воду и тут же вынырнул, ошалело выпучив глаза и взвизгивая от холода. Он вылез из воды и что было духу помчался вдоль берега. Потом он вернулся и, чтобы согреться, стал горланить песню:

— Где моя рубашка? Илья, давай скорей, а то закоченею!

Дрожа и стуча зубами, Степа присел за бугорком, прячась от ветра. Он никак не мог напялить на мокрые ноги штаны. Илюша стал тереть ему спину, а Степа хохотал и от удовольствия кричал:

— Сильнее три, выше, где лопатки!.. Ух и холоднющая вода! Ты не купайся, а то простудишься. Сейчас согреюсь, погоди…

Илюша обнял Степу, и они сидели, укрывшись от ветра под пригорком.

— Я всегда весной купаюсь первым, а осенью последним, — похвалился Степа. — Давай вместе теперь купаться? У нас здесь хорошо. Скоро лето начнется… Знаешь, как в бору красиво!

Они долго сидели, грея друг друга. И тут Илюша впервые рассказал товарищу о брате Ване, о своей горемычной жизни. Степа слушал внимательно, и по его напряженному лицу было видно, что он близко к сердцу принимает печальную повесть товарища.

— Илюша, давай с тобой дружить на пару? — предложил Степа. — У нас многие так сговариваются и делят все поровну, ничего не жалеют друг для друга, а кто налетит — отбиваются вместе. Хочешь?

— Хочу.

— Будем жить, как два брата.

— Давай, Степа.

— И чтобы никогда не обманывать друг друга.

— Согласен.

Глаза у Степы замерцали от волнения. Он молчал, думая о том, что нашел наконец настоящего друга.

Домой шли обнявшись и переживая каждый по-своему счастливые минуты зародившейся дружбы. У своей калитки Степа остановился и с видом человека, который решился на крайнюю откровенность, сказал: