Завтрашний ветер - Файнберг Владимир Львович. Страница 12

— Правым веслом гребаните!

— Есть правым! — отозвался Владилен Алексеевич.

Мы уже подходили к проливу между первым и вторым островами.

Я глядел, как управляется с вёслами Владилен Алексеевич, и думал, что здорово вот так сидеть, развалясь на корме, без всяких забот, и солнышко уже пригревать начинает, а лодка знай себе плывёт к тайнику.

Меня ещё никто никогда не вёз в лодке. Я всегда грёб сам и всегда почему-то спешил. А тут спешить некуда: рыбу на базар не тащить… Мы уже подплывали к песчаной отмели второго острова, когда я понял, что лучше плыть прямо к тайнику, чем пешком через весь остров тащиться, и велел Владилену Алексеевичу сворачивать в пролив.

Он оглянулся, утёр рукой лоб и повернул лодку.

В проливе мы поплыли медленней. Владилен Алексеевич всё глядел по сторонам на берега островов, реже взмахивал вёслами. Может быть, устал?

— Теперь налево, — сказал я, когда мы вышли в Гниловод, — вдоль этого берега.

Мы были уже совсем близко от моего тайника, когда я увидел под ивой на своём прикормленном месте того самого старика рыболова в высоких сапогах. Он опять закидывал свои удочки в водоросли на середину Гниловода…

«Ловить не знает как, а на чужое место лезет. Как бы котелок не упёр», — подумал я.

Владилен Алексеевич осторожно обогнул его разноцветные поплавки, мёртво стоящие на воде.

Глава 16

История старика рыболова

— Теперь прямо в берег, вон в те кусты, — сказал я.

— Есть, капитан! — Владилен Алексеевич послушно направил лодку в берег.

А старик рыболов замахал мне рукой:

— Мальчик, мальчик, объясни всё-таки, на что ты тогда ловил?!

— Некогда мне, — ответил я и отвернулся.

Лодка носом раздвинула ветки кустов и с ходу вплыла прямо в канавку.

— Здорово! — удивился Владилен Алексеевич. — С реки ни за что не догадаешься! Замаскировано.

— С берега тоже, — сказал я.

Котелок был на месте.

Владилен Алексеевич взглянул на часы.

— А не сделать ли первый привал? Мне, откровенно говоря, что-то есть захотелось…

— И мне, — сознался я.

Я помог ему вылезти из лодки, и скоро у нас уже трещал костёр и в котелке, висящем на проволочных рогульках, вскипала вода для чая.

— Вытаскивай из рюкзака колбасу, сахар и прочую бакалею, — сказал Владилен Алексеевич, а сам стал нарезать хлеб.

Когда мы всё нарезали и разложили на листе газеты возле костра, у меня слюнки побежали.

Вот тут-то к нам из-за кустов и вышагнул тот самый старик в резиновых сапогах.

— Дымок увидел. Не откажите посидеть у костра в компании, а то я здесь на острове один робинзонствую…

— Пожалуйста, — сказал Владилен Алексеевич, — милости просим. Чай закипает. Закуска разложена. Угощайтесь, присаживайтесь.

— С удовольствием! — сказал старик. — Сейчас вернусь.

Он повернулся, раздвинул кусты и скрылся в зарослях.

Вот всё-таки нахальный старик! Почуял, чужим угощением запахло, и сразу припёрся. А Владилен Алексеевич неужели не понял, что ему не просто посидеть с нами хочется, а чужой еды?

— Владилен Алексеевич, — не стерпел я, — что ж это мы ему и колбасы нашей дадим?

— Конечно, — шёпотом ответил он, — у нас ведь много. И потом, цени, когда незнакомый человек доверчиво подходит к твоему костру. Тем более, этот рыбак сейчас расскажет нам свою жизнь.

— Да ну?! — тоже шёпотом сказал я. — Откуда вы знаете?

— Клянусь, — сказал Владилен Алексеевич, — сам удивляюсь. Мне все почему-то рассказывают свою жизнь.

Что мне до жизни какого-то чужого старика, тем более он хочет колбасу нашу слопать! Но я ничего этого не сказал, чтобы Владилен Алексеевич не подумал, будто я жмот.

Чай закипел. Я стал доставать кружки.

— Чего ж две вынул? — спросил Владилен Алексеевич. — Нас ведь трое будет. Отвинти колпачок от термоса — вот и третья.

Старик вернулся с какой-то кастрюлей в руках.

— Обождите чай пить! — сказал он, открывая крышку. — Ещё не остыла. В самый раз.

Там была варёная картошка. Тоже невидаль!

— Вот спасибо! — обрадовался Владилен Алексеевич. — Без картошки, да ещё в мундирах, наша жалкая закуска ничего не стоит. Присаживайтесь. Валера, дай-ка товарищу хлеба и соль пододвинь.

— Не беспокойтесь, картошку я перед рыбалкой уже ел, а вот чайку за компанию выпью.

Владилен Алексеевич отдал ему свою жестяную кружку, а себе взял крышку от термоса, плеснул туда воды, вынул из нагрудного кармана куртки жёлтый флакончик с таблетками…

— Это что у вас, — протянул старик руку к флакончику, — случайно не от стенокардии?

— Совсем от другого, — ответил Владилен Алексеевич, запивая таблетку водой. — А что у вас — сердце?

— Оно, — сказал старик. — Доктора приказали изменить образ жизни. Впервые за рыбалку взялся. Палатка. Робинзон. Словом, активный отдых на природе…

Старик с хрустом отгрыз от куска сахара и прихлебнул из кружки.

— Угощайся, Валерка, — сказал Владилен Алексеевич и взял картошку из кастрюли старика.

Я кивнул, потому что рот у меня был уже набит хлебом и колбасой.

— А сердце своё я испортил за пять минут на всю жизнь, — медленно сказал старик, и тут я посмотрел на Владилена Алексеевича, а Владилен Алексеевич на меня…

«В самом деле чудно, — подумал я, — ведь его никто не просил, он сам начинает рассказывать про свою жизнь».

Я приготовился было снова навалиться на колбасу, да и картошки тоже захотелось, но тут старик начал рассказывать такое, что вся еда вылетела у меня из головы.

— Я, знаете ли, в первый период войны попал в немецкое окружение. Не у меня одного была в ту пору такая судьба, да от этого ведь не легче. Особенно когда ты остался один, а товарищей твоих поубивали, и фронт ушёл куда-то далеко на восток.

По лесам, по опушкам, в основном ночью, я брёл туда, где солнце всходит, — тоже на восток к своим, чтоб перейти линию фронта. Шёл я один целых полтора месяца. Ел сырые грибы, малину… Потом встретил однажды такого же, как я, человека, и дальше мы стали пробираться вместе. Его Петром звали. Фронт уже издалека стал слышен. Артиллерия работала. Ну, нам не терпелось скорей к своим перейти. А ближе к фронту — больше немцев, опасней… По пути была одна полусожжённая деревня. Там ни немцев, ни наших не было. Это я знал точно, потому что встретил в лесу нескольких местных жителей, они и сказали. Вот и пошли мы с Петром через эту пустую деревню в надежде хоть какую-нибудь еду отыскать: оголодали мы страшно…

Входим на околицу. Тихо. Пусто. Поднимаемся в горку по улице. А когда стали спускаться, вдруг видим — прямо посреди улицы фашистский грузовик, а рядом легковая автомашина. От грузовика бензином заправляется. А рядом стоят немцы. Человек шесть. Деваться некуда. Побежишь — сейчас же убьют. Я и говорю Петру: «Прямо на них». Он кивнул. Подходим. А у меня была немецкая зажигалка. Я её вынул, подхожу прямо к офицеру немецкому, прошу бензина налить. Они ничего. Налили в зажигалку бензина, отдают мне. Мы с Петром поворачиваемся уходить. Ну, думаю, пронесло. Только мы двинулись, слышу: «Стой! Документы!»

А документов у нас, кроме моего партийного билета и красноармейской книжки Петра, никаких не было. Всё… Офицер тут же приказал двоим солдатам отвести нас на край деревни и расстрелять.

И вот ведут нас… Воробышки чирикают. И жить остаётся минут десять. По дороге один конвоир увидел брошенную лопату. Он её поднял и, когда мы прошли последний деревенский дом, дал Петру, показал знаками, чтоб мы могилу себе копали.

Начали мы с Петром копать по очереди.

В это время другой конвоир заметил невдалеке колодец. Он что-то сказал своему напарнику и пошёл воду пить. Я сейчас же Петру и говорю: «Бежим к тому вон лесу». А он тихо отвечает: «Ничего не выйдет. Убьют». — «Вот, дуралей, шепчу, ведь всё равно же убьют. Нет выбора».