Загадка Большой тропы - Сергеев Дмитрий. Страница 6

Гриша сидел на знакомом уже Воронке, который отличался покладистым норовом.

— С него хоть шкуру напрочь снимай — он и ухом не поведет, — говорил дедушка Кузьма.

Однако это мало утешало: снимать шкуру Гриша не собирался, а сидеть поверх вьюка из четырех спальных мешков неудобно. Мальчик все время опасался, как бы не свалиться. К тому же седло вьючное, без стремян. Вначале Гриша обеими руками держался за переднюю луку и вовсе не трогал повод — благо Воронок не сбивался с тропы. Впереди на гнедой кобыле ехала Наташа. Сейчас Гнедуха особенно выгодно отличалась от остальных коней. Все они толстые, низкорослые, неуклюжие, с тяжелой поступью и тихой тряской рысью. А лошадь под Наташей шагала ходко, хотя вьюки на ней не легче, хорошо слушалась узды и радостно переходила на легкую гарцующую рысь.

— На ней до прошлого года председатель колхоза ездил. А сейчас что-то отдумал, взял себе каурого жеребенка, — сообщил дед Кузьма.

Через час-два Гриша освоился и сидел свободнее. Он уже сам управлял Воронком, мог поправить сбившуюся под сиденьем телогрейку, оглянуться назад, отвести рукой ветки, перегораживающие тропу. Верховая езда начинала казаться несложным и даже приятным занятием. А главное, мальчик мог уже смотреть вокруг, на что вначале у него не оставалось времени, все внимание поглощалось стремлением удержаться в седле, не упасть. Тропа то выходила на самый берег, то ныряла в чащу кустов, и нежная душистая хвоя лиственниц мягко гладила руки и лицо. Смолистый аромат леса, смешанный с теплым потным запахом лошадей, казался приятным, необходимым так же, как окружающие скалы и говорливая река.

Путешествия всегда захватывают. Хочется как можно быстрее увидеть то, что скрывается впереди, за очередным поворотом тропы, за гребнем крутого холма, увидеть снова похожие, но совсем иные скалы, другие ручьи, озера, лиственницы, кедры, замшелые камни… Эта жажда видеть и знать новое сильнее любой другой страсти. Она-то и рождает неутомимых путешественников и исследователей.

Нередко приходилось всем спешиваться и идти, держа коней в поводу. В одном месте понадобилось провести лошадей по узкому уступу над отвесным обрывом к реке. Пугливым коням надевали шоры-наглазники из сыромятной кожи. Тропа делалась все труднее, а долина реки — уже. Порой казалось, что дальше пути нет и река выбивается прямо из-под сдвинутых вплотную скал. Но шаг за шагом приближались к тупику, и вдруг открывался поворот, откуда вырывалась река.

Байкал с утра неугомонно носился по лесу. Его лай слышался то в одной стороне, то в другой. Но под вечер пес становился равнодушным к писку бесчисленных бурундуков и каменушек, не обращал внимания на заманчивые запахи свежих следов, а устало брел под ногами Гнедухи.

Мысли Гриши занимал таинственный ночной пожар. Кто были эти двое и зачем они подожгли дом? В привидения Гриша не верил. Неужели все это останется неразгаданным?

В редких местах, где тропа позволяла, Наташа и Гриша пускали лошадей рядом. Гриша не удержался и рассказал о своем ночном приключении.

— И ты ни слова мне, — упрекнула его Наташа. — А еще говоришь: давай дружить. Друзья ничего не должны скрывать друг от друга.

Гриша не отвечал: упрек Наташи был справедливым.

— Ну хорошо, — решила девочка, — с этого дня мы ничего не станем таить один от другого. Согласен?

— Согласен.

На некоторое время им пришлось разъехаться, но как только появилась возможность, они опять были рядом.

— Ты не боялся пойти один? — возвратилась Наташа к прерванному разговору.

— А чего бояться?

Гриша сейчас сам искренне верил, что вел себя в ту ночь бесстрашно.

— Я бы одна не пошла ночью, — призналась Наташа, — разве с Байкалом.

Чаще Наташа ехала впереди; Гриша с легким чувством зависти смотрел на нее, уверенно сидевшую в седле.

Валентина Гавриловна почти все время держала своего поганого коня неподалеку от Наташиной Гнедухи, и Гриша нет-нет да и перехватывал ее внимательный взгляд. Видимо, она беспокоилась за Наташу, не очень-то полагаясь на ее кавалерийские навыки, но не хотела докучать дочери постоянной опекой.

Оказывается, верховая езда тоже утомляет, особенно с непривычки. В конце дня, соскочив с седла, Гриша едва не вскрикнул: от неожиданной боли у него подкосились ноги. Первые шаги сделал неуверенно, казалось, расслабь немного мышцы — и упадешь на землю, подмяв под себя непослушные, войлочные ноги. Стараясь не показать, как ему нелегко, Гриша делал все, что полагается: разнуздал Воронка, развязал веревки и сбросил на землю спрессованные за дорогу спальные мешки. Седло снимать сразу нельзя, нужно только ослабить подпруги.

Остальные устали, по-видимому, не меньше: все молчат. Один лишь Николай, рабочий, нанятый в Перевальном, бодро покрикивает:

— Живее, Петр! Нашел топор?

Немного погодя, в другой стороне снова слышен его голос:

— А ну, держись, милая! — Это относится к сухой сосне. Мелодично звякнул топор, струнным гулом отозвалась сухостоина, и звонкие удары зачастили в сумеречной тишине.

Через полчаса на высоком сухом берегу речки ряд ком выстроились три брезентовых палатки; в нескольких шагах от них из трескучего костра в звездное небо веером сыпались горячие искры, а в ведрах, подвешенных на тагане, закипала вода.

Спать и есть хотелось почти одинаково, но после ужина отупляющая усталость исчезла, и все задержались у огня. Костер теперь горит ровно, не бросая на ветер искр; жарко тлеют толстые головешки, дрожат синеватые языки пламени, тихо попискивают струйки горячего воздуха, вырываясь из сердцевины поленьев.

Конюх Кузьма Прокопьевич Васильев примостился ближе к огню чинить прошлогодние уздечки. Наташа притулилась головой на колени матери; нагретое жаром костра лицо ее разрумянилось, и все веснушки на щеках погасли. Можно подумать, что она спит: веки опущены, лишь в крохотные щелки поблескивают глаза, отражая нервные взлеты пламени, а на губах, словно забытая, осталась улыбка. Валентина Гавриловна не выглядит усталой, она легонько покачивает голову дочери и тонким прутом щекочет ей шею. Наташа сонно отмахивается рукой и просит:

— Не надо мама. Ну, не надо же.

Рабочие, Николай и Петр, молодые парни, оба из Перевального, сидят напротив Гриши. Петр помогает конюху чинить старую упряжь, Николай пытается выстрогать веселку для повара, но получается она у него неровная, корявая.

Еще сегодня утром в первой ночевке в тайге Гриша только мечтал, рисуя воображением костер, темноту, прохладу, лесные шорохи, однозвучный шум реки… А сейчас все это сбылось наяву, и уже нельзя представить себе, как все могло быть иначе.

От первого костра не хочется уходить.

— Завтра раненько тронемся в путь, — предупреждает Павел Осипович. Он снова стал похож на того человека, каким Гриша знал его в городе: те же серые глаза с морщинистым прищуром, подвижные брови, глубокие пролысины, отходящие ото лба в волосы, и знакомая улыбка на сухих губах.

— Дедушка, ты бы про рудаковский клад рассказал, — предложил Николай, обращаясь к Васильеву.

— Рудаковский клад? — переспросил Братов с явным интересом.

— Нет, нет, — решительно воспротивилась Валентина Гавриловна, — пора спать.

Приключения начались

В палатке ночевали четверо. Николай, Петр, коллектор Прагин и Гриша. Виктор Прагин, несколько полный для своих двадцати двух лет юноша, широкий в плечах, круглолицый. Сочные мясистые губы, крупный нос и всегда немного припухшие подглазья и веки придают ему вид добродушного покладистого парня. Светлые волосы, голубые глаза, редкие белесые брови и ресницы лишают его лицо выразительности. В движениях он медлителен и мастерски умеет находить предлог увильнуть от работы: то начнет переобуваться, когда остальные вьючат лошадей, то станет разыскивать потерянную вещь, тогда как другие ставят палатки и заготовляют дрова на костер. Этому никто не удивляется: леность Виктора всем известна и давно вошла в поговорку.