Алые перья стрел (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 161

— Я вышел к берегу за Желтым мысом, там тихо. И смотрю: он приткнулся к камню и вздрагивает — будто на руки просится. Я взял…

Хранитель посмотрел на модель, как на живое существо.

— Молодец, что вернулся домой… Сбежал, да?

— Нет, он не сбежал! — помотал головой мальчик. — Наверно, все было по-другому… Иначе Алешка и Летчик не встретились бы.

— А ты думаешь, они встретились?

— Смотрите! — Мальчик поднял лицо.

Серебристая звездочка вырастала в синеве. Превращалась в самолет.

«Стрекозка» пронеслась над кромкой берега. Летчик и Алешка, перегнувшись через борт кабины, помахали Хранителю и мальчику. Те замахали в ответ… Они делались все меньше и меньше — самолет уходил в высоту. Море под крыльями распахивалось на необъятную ширину, в ней белели паруса…

ОЧЕРКИ

СОЛНЦЕ НАД МОРЕМ

Над Инкерманом, над Северной бухтой, где в смутной дымке замерли синие корабли, стремительно встает солнце. Первый луч, скользнув по заблудившемуся в громадном небе перистому облаку, окрашивает его в темно-розовый цвет. И облако тает. Луч скользит вниз по золотому шпилю Морского клуба, бросает оранжевые блики на круглое здание Панорамы. И вдруг миллион лучей бесшумной лавиной устремляется на город. Солнце уже не красное, а ослепительно белое, небо синее и море тоже синее. Даже удивительно, что оно может быть таким синим.

Утро сияет над Севастополем, над Малаховым курганом. Ветер, летящий с моря, плещет листьями молодых деревьев в аллее Дружбы. Здесь сажают деревья люди разных стран. Сажают каштаны, тополя, клены и акации вместо сожженных войной. И деревья растут, чтобы был мир…

Чуть колышется трава на брустверах бастионов. Колеблется красное пламя вечного огня над башней Малахова кургана. Тускло блестят чугунные стволы морских орудий и пирамиды черных ядер. И на каждом камне лежит суровая и спокойная слава.

О Севастополе написано немало томов: о подвигах его защитников во время двух оборон, о красоте его, о странной привлекательности, которая любого человека заставляет полюбить этот город.

Но нужно самому побывать в Севастополе, чтобы понять все это. Нужно побродить по улицам, где на стенах домов еще видны следы от осколков; белыми переулками, заросшими серой зеленью и лютиками, пройти до руин древнего Херсонеса, побывать на горячих от солнца причалах, где часами сидят с удочками молчаливые старики и мальчишки. Если улов был неплохим, можно завязать разговор, и рыбаки расскажут немало интересного: ребята о сегодняшних делах, старики о прошлом, может быть, о войне…

Севастополь — не только черная бронза памятников, гулкие залы музеев, белая колоннада Графской пристани, знаменитая Панорама и другие достопримечательности, куда, едва успев сойти с поезда, устремляются туристы.

Севастополь — это и вырубленные в скалах тропинки, и крутые лестницы вместо переулков… Плеск моря у подножья Памятника затопленным кораблям, сухой шорох ветра в акациях, неожиданный смех загорелых до черноты ребятишек, которых обдала брызгами озорная волна, сигналы горнистов на военных кораблях — это тоже Севастополь. А еще Севастополь — это матросы, спешащие вечером на последний баркас, рабочие, идущие по утрам в порт, крановщик, машущий кому-то кепкой из-под полуденного неба. Севастополь — это девушки, возвращающиеся с воскресника с лопатами на плече и букетами астр, и маленький первоклассник в большущей бескозырке, восхищенным взором провожающий уходящие в море эсминцы.

Мальчишка сидел на тротуаре, обхватив ободранные в кровь колени, и с ненавистью смотрел на кроватную сетку. Сетка была тяжелая, натянутая на широкую железную раму, с острыми колючками порванной проволоки. Еще одна попытка ребят поднять ее по отвесной тропинке на школьный двор потерпела неудачу. Только ссадин прибавилось.

— Кто вам подарил эту штуку? — спросил я у ребят.

— Никто не подарил. Во дворе нашли, — ответил мальчишка и с досадой толкнул сетку ногой. Сетка ответила дребезжаньем, похожим на презрительный смех.

— В ней железа меньше, чем ржавчины, — сказал светловолосый четвероклассник с поцарапанной щекой. — Но она двор захламляла.

Я помог мальчишкам затащить их находку наверх, в кучу металлолома, и в награду потребовал подробное объяснение, как проехать до Херсонеса.

— Разве вы не севастопольский? — спросили они, провожая меня к автобусной остановке.

— А почему вы решили, что севастопольский?

— Да так… Туристы никогда не помогают. Только ходят с аппаратами… А севастопольцы всегда помогают. Потому что наш город борется за культуру и образцовый порядок.

О решении севастопольцев сделать свой город образцовым известно из газет. И поэтому не удивляешься, видя натянутые поперек улиц лозунги с призывами победить в соревновании симферопольцев и одесситов. Лозунги написаны синей краской на сером полотне. Они не придают улицам парадного вида, они не для красоты. Их задача — всегда напоминать: «Высоко держите честь Севастополя».

Как-то, возвращаясь на катере из Инкермана, я разговорился с пожилым рабочим, бывшим матросом.

— Как же не любить Севастополь, — просто сказала он. — Тем более теперь. Своими руками выстроили заново. Помню, когда наш отряд вошел в город, сердце закипело. Одни руины…

Мы сошли у Графской пристани. Был по-южному черный, расцвеченный фонарями вечер. На площади Нахимова танцевала молодежь. Вальс кружил белые бескозырки, пестрые ковбойки, яркие платья. На тротуаре стояли ребята с красными повязками.

— Скучают, — усмехнулся, кивая на них, мой попутчик. — Одно | время завелись у нас стиляги. Как танцы, так и давай выгибаться.

Что ж, макали их в море. Помогло. А вообще народ у нас хороший.

Каждый севастополец чувствует себя ответственным за весь город. Недаром мальчишки тащили сетку от кровати, чтобы она не захламляла чей-то чужой двор. Однажды я видел, как две школьницы, бросив портфели, подвязывали к деревянной решетке беседки стебелек синего вьюнка, оборванный ветром. Ничего особенного? Конечно. Но как они заметили порванный стебелек в густой зелени?

В Севастополе много цветов. И нигде нет фанерок-объявлений, запрещающих под угрозой штрафа рвать цветы. Наверное, потому, что никому в голову не приходит сорвать на улице астру или гладиолус, так же, как не приходит в голову пойти без билета i в кинотеатр, где нет контролера, или бросить на тротуар окурок.

Цветы гораздо лучше, если они растут. Они и так твои.

А когда здесь кончают строить дом, между будущими жильцами заранее распределяют участки, где те будут сажать цветы. Говорят, что иногда клумбы не увядают до самого Нового года…

Недавно в «Комсомольской правде» был напечатан снимок: ноги марширующих солдат. Видны были даже гвозди на поднятых подошвах. Под командой офицеров с железными крестами идут по Западной Германии солдаты вермахта. Они шагают, спрятав глаза в тень стальных касок…

Глядя на снимок, я вспомнил старую женщину из Севастополя, которая рассказывала мне о войне. Ее зовут Екатерина Дмитриевна. У нее темное от несходящего загара лицо. Когда она чем-нибудь озабочена, лицо пересекают резкие вертикальные морщины. Такие же морщины появляются на лице, когда она говорит про войну.

— Два месяца всего шел немец до Севастополя. А подошел — встал. И восемь месяцев взять не мог… Потом, как оставлять город стали, вывезли нас к Камышовой бухте, а дальше уже не успели. Насмотрелась я на горе человечье. Построили гады нас в колонну и погнали. Жара страшная, и воды ни капли. В воронках была вода, как в колодцах, но к ней не подпускали. Женщина с двумя детишками к солдату подошла, говорит, мальцы хотят пить, руками показывает: «Пусти к воронке». А он — ни да, ни нет. Стоит как истукан с автоматом на брюхе. Ноги расставил, не шевелится. Только она пошла к воде, а он, а он из автомата ей в спину…