Люди, лодки, море - Покровский Александр Михайлович. Страница 24

Папа римский уже не раз пытался договориться с монголами. До братьев Поло в страну монголов в 1245 году был направлен монах Карпини. Он описывает земли русские, через которые проезжал. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями». Он сутками ехал по земле, усеянной черепами и костями людей. Русских, по его свидетельству, монголы держат в жутком рабстве. Так что все было. Историк твой здесь, а это – из глубины веков.

Конечно, пусти сейчас западника в нашу деревню в 100 км от Москвы, и он придет в ужас от туалета во дворе в минус тридцать и воскликнет: «Средневековье! Вот оно, Братство Кольца!»

А нашим все кажется нормой. Так что о «жутком рабстве» судить не берусь, но по деньгам – 10 процентов.

***

Я в «Бегемоте» напридумал всяких несуществующих эпиграфов. Герцог Гиз, автор и исполнитель Варфоломеевой ночи, в своих записках написал: «Бестолковые умрут первыми», а Наполеон у меня сказал: «О героях только незначительное».

А знаешь, что сказал Кюстин о России? «Это единственное государство, где можно сбыть мечту». Помнишь «сбычу мечт»? В 1992 году на Загородном проспекте, по дороге к станции метро «Пушкинская», в разговоре со своим редактором Колей, мы это с ним придумали. И я написал статью в «Час Пик» под таким названием. И что ты думаешь? Все филологи и историки эти эпиграфы проглотили. Мариетта Омаровна Чудакова – великий специалист по Булгакову – мне говорила: «Но Кюстин? За Кюстина тоже вы придумали?» Пришлось признаться, что я.

Со стыдом.

***

Открою секрет: ум тренируется так же, как мышцы. Он тренируется до конца дней твоих. Тренируется речью, письмом, потребностью говорить. Я это открыл. Это мое Ноу Хау. А открыл я это только потому, что другие это открывать не собирались. Им это казалось чушью. Все знают о существовании внутренней речи, но скажи им, что она формируется, развивается, совершенствуется от того, что ты думаешь, читаешь, говоришь, пишешь, и вместе с ней формируется твоя неповторимая личность – они скажут, что они все это знают. Хочется спросить: «Ну, и что же вы?» – а ничего. Они пить лучше будут.

***

Конечно, я люблю сухое, красное, лучше французское, можно португальское, не возбраняется итальянское, хуже молдавское и совсем ни в какую – русское вино. Последнее, с тоски, что оно такое дюже пог-ханное, могу выпить ведро. Чем лучше вино, тем меньше я его могу выпить. Там я не пью, я там вкушаю.

Страну, вместо Касьяныча, я бы вывел. Только надо ли? Потому я и юродствую, колобродю, ерничаю и упражняю ум.

А чего его не упражнять – все равно ведь, куда его деть. Я и сам не знаю, куда я в другой момент понесусь и что выкину в следующую минуту. Это у меня с флота. Мы там ни черта про свою судьбу не знали. Знали только со всей определенностью, что не служить нам в армии шейха Омана. Даже насчет израильтян все предпочитали давать уклончивые ответы, но насчет шейха Омана все были категоричны и с ходу рукой по воздуху все отметали.

И если только женщины не знают, куда они сейчас понесутся и что вытворят, то значит, я тоже баба. И не только я.

Про экономистов мне лучше не говорить. Ой! Тяжелый народ. Ой-ей-ей! Знаете, почему математикам не дают Нобелевской премии? Потому что все у них условно. Одна видимость. А у экономистов все даже не видимость, все чушь. У нас в стране все чушь. Потому мне и весело здесь живется. Внутри чуши я чувствую себя прекрасно.

Меня спрашивают, почему у нас все чушь? Ой, не спрашивайте! Ой, не надо!

Есть министерство экономики – нет экономики. Продолжать дальше или как?

***

С оргазмами нет проблем. Мой сын, когда видит половые сцены по телеку, так сразу начинает смеяться. Мал еще. Не понимает, что секс – дело серьезное. И юмор при сексе ведет к опаданию.

…В. парень стреляный, газами давленый, и вообще тугой. Я ему этого не говорю, конечно. Странно. Служил он недолго, в сравнении с моим 21 годом. Видно, тут что-то было недонатуральное, потому и в жизни много чего неотданного осталось. А мы-то честь на каждом шагу отдавали. Так что наотдавались. У них в Афганистане вроде и смерть рядом ходила, солдатчину смерть здорово выдавливает. Но не выдавила.

У подводников смерть другого рода. Но то, что она всегда рядом, чувствуется. Но мы, в абсолютном своем большинстве, народ веселый. Есть угрюмые, но они и на балете «Лебединое озеро» смеяться не будут.

***

Ушли боевые службы, вернулась романтика.

Вернутся службы, и романтика растает. Я прагматик. Наверное, у меня когда-то была романтика, и она где-то далеко во мне все-таки сидит. Но я ходил в море до середины 80-х. Мы ходили как бешеные. Тяжелый труд. Никакой радости. На берегу – полная ерунда, в море – не полная. И с другими экипажами не очень боялись ходить. Просто не думали об этом. Знали друг друга. И кто на что способен, знали. Превыше всего ценилась грамотность. Лодку только железом и называли. В любви к ней особенно не признавались. Скорее, это было уважение. Она все же большая и уважение внушает. Хотя и недостатков у нее полно. Словом, это почти живое существо. Но относились к нему без особого пафоса. Тогда ко всему относились без особого пафоса. Пафос – это замовское. А тосты «за родной флот» я только среди надводников слышал, и то один раз, с пивом и в бане.

Да, иногда страшно. А с тоски и заплакать можно. И от обиды можно заплакать. Люди же. Не деревянные. И потом, сильные имеют право на слабость. Все время сильными бывают только волы.

Экипаж… Там был хороший человеческий материал. Просто жизнь его таким делала. Многие там и остались. К этой жизни не приспособились. С лодкой была не жизнь, без лодки была не жизнь.

Умерла лодка, и они умерли.

Так, говорите, вернулась романтика… поди ж ты… Значит, тоска по походам… А если по 260 суток ходовых? А если так 10 лет? И вода в чайнике замерзала. К нам же как к рабочей скотине относились. Мы должны были только работать. И сейчас относятся так же. Тогда лодочники были фрондерами. Начальство не любили во всех видах, терпели его только в малых дозах. Со смехом рассказывали, например, что у главкома адъютант – лейтенант, и его главкомовская жена на рынок за продуктами гоняет. «Я бы удавился!» – так говорили.

Орденов желали, но во всем этом была ухмылка. Ордена давали в основном замам, начальникам отдела кадров и прочим. Некоторым командирам тоже перепадали ордена, но их за это прощали. Командирам многое прощали. Собачья у них была жизнь – одна нервотрепка.

Конечно, годы службы – лучшее время. Молодые же были. По молодости все хорошо.

***

Получил электронное письмо от очень серьезной девушки. Там, где «тема», она написала: «я согласна». Лихорадочно шепчу «согласна, согласна», открываю, а она… с моим мнением согласна.

Вот такой коитус.

***

Ш. жаль. Там комплексов много. Вот я маленький, а сам себе кажусь большим. А он маленький и кажется себе еще меньше. И жизнь воспринимает не так. Я вот для себя давно решил, что я – инопланетянин, и меня на этой планете должно все удивлять и радовать: соборы золоченые, дебаты в Думе и лошадиное дерьмо, которое, как только подсыхает, так сразу и развеивается ветром.

А насчет ироничной философии и кружев все верно. Даже жаль, что нашелся только один человек, который понял, что мне просто жить хочется, вот я слова-то и плету, потому что они пьянят.

Я думал, никто не поймет.

Телевизионщиков не люблю. Я люблю стереометрию, а у них – геометрия. Они плоские. Сбоку – в толщину миллиметр. И видят только то, что перед глазами и движется. Как лягушки. А холодные – бррр!

***

Я сейчас занимаюсь чушью. Я сортирую: это чушь, а это пусть полежит, а это опять чушь. Проходит время, и я подбираюсь к тому, что я долгое время считал не чушью, и опять начинается отбор: это чушь, а это пусть полежит… Так жизнь и проходит.

А потом я думаю: «Господи, я же такой хороший! Неужели же я не достоин награды?» Потом я замираю в надежде, что сейчас она сверху свалится, и слушаю свой внутренний голос.