Принцесса на час - Гордиенко Галина Анатольевна. Страница 2
Герцогиня вдруг улыбнулась, лицо ее мгновенно помолодело, будто и не было этого кошмарного года. Не было нестерпимого одиночества, нежелания жить – вставать каждый день из чувства долга, что-то делать из чувства долга, говорить из чувства долга, кому-то улыбаться…
И она с неожиданной робостью предложила:
– Пусть так: русская девочка Катя уснет в пятницу в своей постели, а проснется в субботу в нашем замке маленькой герцогиней. Или принцессой, одно и то же, по сути. Впереди как раз рождественские праздники…
Сердце Орсли забилось с неожиданной для его лет силой, сухие смуглые пальцы задрожали, и дворецкий поспешно заложил руки за спину. Склонил голову и с деланым равнодушием произнес:
– Как скажете, ваша светлость.
– Только непременно получите согласие ее родителей! – голос вдовствующей герцогини Хостанской оживленно зазвенел. – Вряд ли они будут против недели каникул для единственной дочери, если прочтут это письмо…
ГЛАВА 2 КАТЯ ИВЛЕВА
Будильник звенел пронзительно, Катя никак не могла его нащупать. Шлепала ладонью по прикроватной тумбочке и все промахивалась и промахивалась.
Она с трудом открыла глаза и села в постели. Со злостью посмотрела на тумбочку и рассмеялась: будильник держала в руках мама.
– Так вот почему я не сумела его прихлопнуть, – пробормотала Катя хрипловатым со сна голосом.
– Именно, – кивнула мама. – Зато сегодня ты не будешь метаться по квартире, перебросив язык через плечо! В кои-то веки нормально позавтракаешь и без спешки соберешь ранец.
– Подумаешь…
– Вот и подумаешь! – рассердилась вдруг мама, кивнув на разбросанные по столу учебники. – Сколько раз говорила – готовься к школе с вечера, незачем с утра носиться как оглашенная!
– Ма, ну что ты опять… – Катя сладко зевнула . – Каждый день одно и то же, одно и то же…
– Думаешь, приятно все это повторять? – язвительно хмыкнула мама. – Да я язык уже стерла! В жизни не видела такой лентяйки, вот честное слово! Лень, Катька, точно вперед тебя родилась, я раньше никогда не понимала этой пословицы, зато теперь…
– И что теперь?! – оскорбленно выкрикнула Катя.
– Прочувствовала каждое словечко!
Мама поставила будильник на тумбочку. Покосилась на единственную дочь и поспешно отвернулась, пряча улыбку: мрачная Катька сопела как паровоз, неохотно заправляя постель. Тощая, все позвонки отчетливо видны, голенастая, темно-русые волосы после сна веером стоят вокруг головы…
– Не дуйся, – примирительно заметила мама. – Сегодня на завтрак твои любимые оладышки.
– Оладышки! – раздраженно фыркнула Катя. – Вначале расстроила…
– Катька, не ворчи! Тебе что, сто лет завтра исполнится?
Катя проводила взглядом смеющуюся маму и с досадой подумала: «Если бы не революция! Вот ведь не повезло...»
При маме этих слов она уже не говорила. Мама сразу начинала сердиться. И на нее, Катю, и на собственного отца, который легкомысленно рассказал внучке, кем были ее прадеды. Еще и фотографии старинные показал и какие-то пожелтевшие бумаги, сохранившиеся в семье с позапрошлого века.
Вот дочь с ума и сошла: как же, она дворянских корней, подайте ей платья бальные, драгоценностей побольше, дом-усадьбу, непременно с колоннами, как на старой фотографии, а главное – почтительных слуг, раз по рождению положены.
При этом Катька – что больше всего поражало Антонину Романовну – совершенно игнорировала других своих предков, а ведь среди них были не только казаки и купцы, но и самые настоящие крепостные. Дочь быстренько списала их наличие на проклятую революцию – все она виновата! – и выбросила из головы.
Катя подошла к зеркалу. Придирчиво осмотрела себя и поморщилась: да-а, паршивенько! Ее знатные предки в гробах бы перевернулись, предстань она перед ними в таком затрапезном виде, как только мама не понимает?
Дешевка, не вещи…
А ведь она – самая настоящая дворянка!
Катя обиженно шмыгнула носом: мама совершенно не желала с ней считаться. Покупала всю одежду на рынке или в недорогих магазинах. Катя фирменные джинсы видела лишь в рекламе или на однокласснице Верке Сидоренко, толстой, как корова, такой же добродушной и глупой.
Вот бы ей, Кате, такие джинсы!
Мама же только смеялась – мол, дворянство в старину могли дать за заслуги перед Отечеством кому угодно, как и лишить за предательство, леность или бездарность. Дворянство – это не только знатные предки, но и воспитание, и обязательства перед Родиной, и трудная служба на ее благо, и…
Что б она понимала! Будто Катя книг не читала или фильмов не смотрела.
Дворянство – это… балы! Это прекрасные платья! Это сон до полудня! Это слуги, сдувающие с тебя пыль! Это путешествия по всему миру! Это простолюдины, почтительно заглядывающие тебе в рот! Это драгоценности! Это…
Катя судорожно вздохнула, прогоняя глупые, пораженческие мысли: никогда-никогда!!! – ей не жить такой чудной, такой сказочной жизнью. Так что придется сейчас жевать за завтраком простые оладышки, а не глотать живьем таинственных устриц или наслаждаться трепангами, интересно, что это такое? А потом придется тащиться в самую обычную районную школу в самых обычных джинсах, сшитых трудолюбивыми китайцами.
Не повезло ей!
Вот родись она, Катя, году эдак в тысяча девятьсот – тьфу, пропасть, а революция?! – нет, лучше – в тысяча восемьсот пятидесятом…
***
В школу сегодня Катя шла неохотно, можно сказать, переступая через собственное «я». Одноклассники казались людьми примитивными, неинтересными, даже странно – что она раньше в них находила? Еще и дружила с Ленкой Плющенко, сейчас и не верится. И Васька Гончаров ей нравился, а у него мать – обычная медсестра, отец – крановщик…
Катя презрительно фыркнула: когда она спросила Ваську о предках, он лишь плечами пожал – мол, никогда не интересовался. Вот дедушки-бабушки – это святое, о них он все знает, а дальше…
И понятно, кого волнуют простые работяги? Вот были б предки у Васьки аристократами, как у нее, Кати, другое дело. Тогда б Васька с гордостью их перечислил.
Катя переступила порог класса и брезгливо поморщилась: с кем приходится общаться? Плебеи, все до одного плебеи!
А все из-за папы с мамой. Наверняка ведь есть в городе лицеи или гимназии, где учатся такие как она, люди с благородной кровью, жаль, родители и слышать об этом не хотят. Папа смеется, а мама сердится и обзывает Катю всякими непонятными словами. Обвиняет в снобизме, например. Оба в один голос заверяют, что у Кати очень хорошая школа. С сильными учителями и великолепными традициями. И она – она, Катя! – должна гордиться, что там учится.
Гордиться – надо же…
Было б чем!
Катя бросила ранец на стол и сожалеюще покосилась на ближайшую подругу: лицо у Ленки… Простое-простое, никакой изюминки, можно сказать – крестьянское. Круглое, как луна. Глазки голубенькие, бровки над ними – смешными домиками, такие светлые, их с двух шагов не разглядеть, ресницы – жалкие коротенькие щеточки, розовые, как у поросенка. Правда, волосы у Ленки – ничего, пшенично-белые, густые, но и их дурочка Плющенко стягивает в тугие детские косы. Никак не поймет: они уже девушки, вот-вот по тринадцать исполнится, им нельзя причесываться как первоклассницам и так же одеваться.
Катя фыркнула: Ленка – такой крутой наив! Словно не в двадцать первом веке живет, а в девятнадцатом. Эдакая тургеневская дева – спокойная, доброжелательная, медлительная, вечно мечтающая о чем-то, будто не живет, а спит.
Катя снисходительно кивнула на Ленино приветствие. Поискала взглядом Ваську и недовольно скривилась: Гончарова невесть с чего занесло к столу Наташки Подгорной. Сидит рядом и что-то оживленно рассказывает. А Наташка внимательно слушает, будто и нет ничего необычного в Васькином поведении.