Билет на погост - Блок Лоуренс. Страница 19

— Я не могу ждать так долго.

— Почему?

— Потому что хочу начать его поиски.

— Значит, фотография тебе нужна позарез.

— Хотя бы карандашный набросок.

Джо внимательно посмотрел на меня.

— А это неплохая идея, — сказал он. — Ты имеешь в виду одного из наших художников?

— Надеюсь, ты знаешь кого-нибудь, кто согласится на это?

— За небольшую плату?

— Конечно.

— Да, это я могу устроить. Ты посидишь с художником, а он с твоих слов нарисует портрет того, кого ты не видел уже двенадцать лет.

— Это лицо забыть невозможно.

— Угу.

— Да и в связи с его арестом в деле должно было быть фото.

— У тебя нет копии?

— Нет, но я могу посмотреть микрофильм в библиотеке. Он освежит память.

— А потом ты посидишь с художником?

— Хоть сейчас он наверняка выглядит иначе — столько лет прошло! — но приблизительное сходство, надеюсь, получится.

— Хороший художник сможет его немного состарить, они умеют это делать.

— Чего только они не умеют делать! Возможно, вам стоит встретиться втроем — тебе, художнику и этой...

— Элейн.

— Да, верно, Элейн.

— Я не думал об этом, — сказал я, — но в принципе это хорошая идея.

— Да, я просто переполнен хорошими идеями, это моя работа. В принципе у меня есть трое таких парней на примете, но я сначала должен договориться с ними. Как ты посмотришь, если это обойдется тебе в сотню баксов?

— Нормально, можно и больше, если потребуется.

— Сотни более чем достаточно. — Джо взялся за телефон. — Это отличный художник, — сказал он, набирая номер. — И что особенно важно: такая задача его наверняка заинтересует.

Глава 7

Рэй Галиндес больше напоминал полицейского, чем художника, — среднего роста, коренастый, с густыми бровями, из-под которых выглядывали карие, как у коккер-спаниеля, глаза. Сначала я решил, что ему чуть меньше сорока, но грузность и осанистость делали его старше своих лет, и через несколько минут я мысленно сделал его моложе лет на десять — двенадцать.

Как мы и договаривались, он встретился с нами у Элейн в тот вечер ровно в семь тридцать. Я пришел пораньше, чтобы успеть выпить чашечку кофе. Сам Галиндес от кофе отказался; тогда Элейн предложила пиво.

— Возможно, потом, мэм, — вежливо ответил он. — Сейчас я не отказался бы от стакана воды.

К нам он обращался «сэр» и «мэм»; пока я объяснял ему суть проблемы, он задумчиво водил карандашом по мольберту. Затем он попросил меня на словах описать Мотли.

— Ну что же, это вполне возможно, — ответил он, выслушав меня. — Вы описали вполне запоминающуюся определенную личность, а это намного упрощает мою работу. Ничего нет хуже, когда свидетель говорит: «Вы знаете, это был самый обыкновенный человек, похожий на любого другого». Как правило, это означает одно из двух: либо подозреваемый действительно не имеет никаких характерных черт, либо свидетель в действительности не увидел то, на что смотрел. Такое часто встречается, когда они принадлежат к разным расам. Белый свидетель, видевший черного подозреваемого, запоминает только то, что тот черный. Люди видят цвет и не видят всего остального.

Прежде чем заняться рисунком, Галиндес попросил нас еще раз, закрыв глаза, припомнить внешность Мотли.

— Чем больше вы вспомните деталей, — сказал он, — тем подробнее получится рисунок.

После этого он взял в руки мягкий карандаш, резинку и приступил к рисунку. Днем я сбегал в библиотеку на Сорок второй улице и нашел в старых газетах две фотографии Мотли: одна из них была сделана при его аресте, другая — во время суда. Не знаю, нужно ли было мне что-либо освежать в памяти, но они определенно помогли вновь воочию представить его себе.

Я с удивлением и восхищением наблюдал за тем, как постепенно на бумаге проступали черты лица. Художник попросил нас показать ему, где поправить получившийся набросок, взял в руки резинку, что-то немного изменил, и постепенно рисунок стал как две капли воды походить на Мотли — такого, каким мы его запомнили. Когда все замечания были учтены, Галиндес произнес подобающую случаю речь.

— Уже на этом рисунке, — сказал он, — человек выглядит несколько старше своих двадцати восьми лет — частично потому, что, как нам известно, ему сейчас примерно сорок или сорок один, и наш мозг непроизвольно подправляет собственную память. С возрастом черты лица изменяются только в одну сторону — они становятся более рельефными, выступающими. Нарисуйте карикатуру на человека, и через десять — двадцать лет она отнюдь не будет казаться преувеличением. Моя учительница любила повторять, что с возрастом мы становимся похожи на собственные карикатуры. Что касается нашего рисунка, то мы слегка увеличим нос, немного утопим глаза под бровями... — Рассказ сопровождался короткими, быстрыми движениями карандаша и резинки по бумаге, слегка затемнявшими рисунок в одних местах и чуть-чуть уточнявшими линии — в других; демонстрация была вполне убедительной.

— Кроме того, давит груз возраста, — продолжил он, — изменяя черты лица здесь и там. — Еще одно легкое движение резинкой, незаметный штришок карандашом. — И еще — линия волос; в этом вопросе у нас полная неясность. Сохранил ли он свою шевелюру? Может, сейчас он лысый, как яйцо? Мы ничего не знаем об этом. Разумно предположить, что у него, как и у большинства мужчин в его возрасте, появились залысины. Это отнюдь не означает, что он сколько-нибудь заметно облысел — просто эта линия слегка изменилась и отступила назад... Примерно вот так.

Затем он коснулся уголков глаз, слегка загнул книзу кончики губ, чуть резче обозначил скулы; подержал рисунок на вытянутой руке, потом еще несколько раз тронул его карандашом и резинкой.

— Ну что? — спросил наконец он. — Можно в рамку — и на стену?

Закончив работу, Галиндес не стал отказываться от предложенного Элейн «Хайнекена», а мы с ней выпили пополам бутылку «Перрьера». Гость немного рассказал о себе — сначала неохотно, но Элейн мастерски сумела разговорить его, сказывался профессиональный талант. Галиндес рассказал, что с детства умел неплохо рисовать и настолько свыкся с этим, что никогда и не думал зарабатывать этим деньги. Ему всегда хотелось стать полицейским: в департаменте служил его любимый дядюшка, так что он смог пройти вступительные экзамены сразу же по окончании двухлетних курсов в колледже Кингсборо.

На службе он развлекался, рисуя карикатуры на сослуживцев, пока однажды не пришлось подменить отсутствовавшего штатного художника и составить со слов жертвы портрет насильника. Теперь он был завален подобной работой, она нравилась ему, но вместе с тем у него появилось ощущение, что рано или поздно работу в полиции придется бросить — возможности для самовыражения, которые она предоставляла, были не слишком велики, а он чувствовал в себе силы на большее. Окончательный выбор Галиндес еще не сделал и сейчас находился на распутье.

Элейн предложила ему второй бокал пива, но он отказался, поблагодарил меня за две полусотенные купюры, которые я ему вручил, и попросил нас поставить его в известность о том, как будут идти дела.

— Хотелось бы взглянуть на него, — объяснил он, — или хотя бы на фотографию. Интересно, насколько я оказался прав. Иногда бывает, что пойманный преступник ничего общего с моим портретом не имеет, а иногда любой признает, что я будто с натуры его рисовал.

Галиндес попрощался и ушел; Элейн закрыла за ним дверь и методично заперла все замки и засовы.

— Я чувствую себя дурочкой, когда делаю это, — призналась она, — но все равно ничего не могу с собой поделать.

— Некоторые ставят по полдюжины замков на каждую дверь, устанавливают сигнализацию и все такое, хотя никто не угрожает им расправой.

— Приятно думать. А он славный парень, этот Рэй. Интересно, уйдет он из полиции или нет?..

— Трудно сказать.

— А кем бы ты хотел стать, кроме как полицейским?

— Я даже полицейским стать не собирался. Это как-то само собой получилось: я еще во время учебы в Академии понял, что рожден именно для этой работы, но раньше ни о чем подобном и не подозревал. Ребенком я мечтал стать Джо Ди-Маджио, но об этом тогда мечтал каждый мальчишка. Я ничего не предпринимал в этом направлении.