Вредитель Витька Черенок - Добряков Владимир Андреевич. Страница 20

— А мне? — нахальным голосом спросил Черенок.

— А тебе — в другой раз! — смеясь и разворачивая конфету, сказала Саша.

Потом тетя Эмма предложила пойти на луг.

— Ура! На луг! На луг! — с такой радостью завопили ребятишки, будто на лугу росла не трава, а шоколадные конфеты.

Витька на луг не поехал. Опять постоял возле Сашиного рисунка, покривил губы. Неожиданно он вскочил в седло и помчался в конец дороги. И странное дело: не свернул на сухую тропку, а поехал напрямик, через лужу. Развернул круто, снова пересек лужу и, оставляя за собой мокрый след, понесся по асфальтовой дороге, вдоль дома. Влажный ребристый след от колес словно перечеркнул все разноцветные рисунки, над которыми только что с таким старанием трудились ребятишки.

А Черенку, как видно, этого было мало. Новый бросок к луже, и новая полоса пересекла рисунки. И казалось, особое удовольствие он испытывал в ту секунду, когда колеса наезжали на рисунок человека, убегавшего с большим ящиком на спине. Витька в этом месте немного притормаживал, будто хотел посильнее измазать рисунок.

— Ты зачем вредишь? — крикнула с пятого этажа Шура. Сердито крикнула, даже ногой топнула.

Витька задрал голову, погрозил кулаком:

— Сиди там, кура-ряба! Не твое дело…

История запутывается

Полторы недели во дворе не смолкал густой шум моторов.

Сначала, с восьми утра до вечера, натужно ревели и рычали два бульдозера. Выравнивая двор, они окончательно засыпали все ямы и канавы. Но при этом оказалось столько лишней земли, что гора, которую бульдозеры навалили на кучу высохших деревьев и кустов, стояла выше второго этажа. Потом на эту гору взобрался гусеничный экскаватор, и тогда шуму стало еще больше. Один за другим подъезжали к горе самосвалы, получали свою порцию земли, смешанной с битым кирпичом, сломанными ветками, корнями, и, фырча, испуская вонючий дым, тяжело и медленно уползали за угол дома.

Гору растащили за два дня. И тогда приехали другие самосвалы — с желтой щебенкой — и принялись кучами высыпать ее на ровной поверхности двора. И опять загудел бульдозер — теперь уже маленький, юркий, с ковшом, разинутым, словно пасть рыбы. Он храбро наскакивал на кучи щебня, отступал, снова наскакивал и в конце концов укладывал щебень ровными лентами. А следом приезжали новые самосвалы. Они вываливали на щебенку горячий асфальт, который рабочие без промедления разбрасывали лопатами. Асфальт еще дымился, а его уже гладко утюжил степенный и важный тихоход с тяжелыми стальными катками вместо колес.

И когда пестрый двор, иссеченный гладкими стрелами асфальтовых дорожек и широкой площадкой в центре, казалось, замер наконец и утих, то началось новое наступление. Опять сплошной вереницей потянулись машины. Они были гружены чистым, маслянистым черноземом.

На рыжеватой глинистой поверхности двора кучи привезенного грунта лежали нарядные, праздничные и до того черные, что и свежий асфальт по сравнению с ними выглядел серым.

Кучи такого же чернозема свалили и под самыми окнами первого этажа — для газонов.

Многие жильцы с удовольствием наблюдали с балконов за этим шумным, безостановочным наступлением самосвалов, доверху груженных сочным черноземом.

— На такой-то земельке как на дрожжах будет все расти! — радостно переговаривались они между собой.

И Саша стояла на балконе, захваченная необычным зрелищем. Вдруг она увидела внизу Шуру. Та присела возле кучи земли и, набирая ее совком, принялась наполнять большую кастрюлю.

«Я ведь тоже хотела цветы сажать», — вспомнила Саша. Она схватила полиэтиленовое ведерко, свою детскую лопатку и поскакала по лестнице вниз.

— Это ты для цветов? — присаживаясь рядом с Шурой, спросила она.

— Да, — не взглянув на нее, сказала Шура.

— А у тебя какие цветы есть? — не смущаясь ее сдержанным ответом, продолжала расспрашивать Саша.

— Всякие.

— Ну, а все-таки. Можешь назвать?

— Могу. Традесканция, бегония, примула, фикус, ежиковый кактус, кактус огурцом.

— Ого-го! — удивилась Саша. — Целый ботанический сад. А цветы с длинными лиловыми листьями у тебя есть? Могу дать отросток. Еще фонарики могу дать. Они так красиво цветут, будто настоящие красные фонарики.

— Я знаю. Красивые.

— Приходи сейчас ко мне, — сказала Саша. — Сразу и возьмешь, какие понравятся.

— А тебя не заругают? — настороженно спросила Шура.

— За что?

— За цветы.

— Ой, да что ты! И слова даже не скажут… Обожди меня. Насыплю еще немного земли и помогу тебе нести.

По лестнице они поднимались медленно. Одну ручку кастрюли держала Саша, другую — Шура. Тяжелое ведерко с землей Саша поставила у своей двери, на площадке четвертого этажа, и пошла с Шурой дальше.

— Я сама, — попыталась было возразить та, но Саша и слушать не захотела. Когда поднялись на пятый этаж, она сказала:

— Я здесь тебя подожду. Выходи.

Ничего не ответила Шура. Отперла ключом замок, вошла в переднюю, а дверь за собой притворила.

Наверное, с минуту простояла Саша у закрытой двери. Взглянула на часы. Может быть, Шура не слышала, как она сказала, что будет ждать ее? Однако напомнить о себе и постучать в дверь Саша не решилась.

Она уже собралась уходить, когда щелкнул замок и показалась Шура.

— А кто у тебя дома? — спросила она.

— Никого. Я одна, — сказала Саша.

В передней Шура сняла тапочки и осталась босиком.

— Надень мои шлепанцы, — предложила Саша.

— Не надо.

— Надень все-таки, простудишься.

— Мне не холодно.

Тогда и Саша, из солидарности, стащила свои носки и тоже осталась босиком. Пол действительно был нехолодный.

— Ладно, можно и так, — рассмеялась она. — Ну, что ты хочешь посмотреть, цветы?

Войдя в большую комнату, где у стены длинными рядами, до самого верху, теснились корешки книг, Шура замерла, широко раскрыла глаза.

— Как в библиотеке, — прошептала она.

— А у вас дома много книг? — спросила Саша. И пожалела, что спросила. На узеньком, бледном лице Шуры снова появилось какое-то замкнутое, недоброе, почти враждебное выражение. Саше даже показалось, что Шура хочет уйти. Но нет, постояла Шура, помолчала, глядя в одну точку, и неожиданно со злостью проговорила:

— Нет у нас дома книг!

— Совсем нет? — скорее машинально, чем удивленно, спросила Саша.

— Да, совсем нет. Совсем! — Шура сердито уставилась на Сашу. — Что еще хочешь узнать?

Саша растерялась.

— Не надо, Шура, не говори. Я ни о чем не хочу спрашивать. Тебе это неприятно. Я вижу… Вот посмотри лучше, какие фонарики. На той квартире они почти не цвели. А здесь, на солнышке, скоро, наверное, зацветут. Как ты считаешь?

Шура тронула пальцами круглый зеленый листочек с тонюсенькими прожилками и тихим, печальным голосом проговорила:

— Отец никогда не покупает книг. — Помолчала и добавила: — Книг! Даже ни одной игрушки не купил мне… Ни разу не купил…

Саша подумала: «Наверное, отец не родной ей». Но спрашивать об этом не стала. А Шура, начав говорить, вдруг почувствовала, что ей хочется все-все рассказать этой доброй и ласковой девочке.

— Помнишь, я плакала на лестнице, когда вы с Женей про часы меня спросили?.. Мне так обидно стало. Вам часы подарили, а у меня дома никто и не вспомнил, что учебный год кончился и я перешла в пятый класс. Я нарочно дневник на стол положила. Думала, посмотрят. А отец пришел пьяный, клеенку со стола сбросил и ботинком на дневник наступил. Обертку даже порвал…

И снова Саша ничего не сказала, не спросила. Лишь, затаив дыхание, смотрела и смотрела на Шуру.

— Счастливая Тома, моя сестра, — продолжала Шура. — Закончила восемь классов и уехала в Курск. В профтехучилище поступила. Могла бы и здесь учиться, но специально уехала. Подальше от дома, от отца. Я тоже уеду. Скорей бы только восемь классов кончить… Я боюсь отца… В прошлое воскресенье напился и сказал, чтобы все убирались из дому. Потом замахнулся на маму, и я заплакала. А он закричал маме: «Зажми щенку глотку, пока не задушил…» И мама его боится. У нас еще тетя моя жила. Тоже уехала. Измучилась… Я с Леной Сажиной за одной партой сидела. У нее неродной отец, а как ей живется! Одевают хорошо, никогда не обижают, отец зимой на лыжах с ней ходил. А у меня и родной, да какая жизнь с ним… Ох, сколько еще времени, пока восьмой класс закончу…