После первой смерти - Блок Лоуренс. Страница 4

Я представил себе телефонный разговор. "Тетя Кэролайн? Это Алекс. Вы, наверное, слышали, что меня освободили. Да, несколько месяцев назад. Нет, я не преподаю больше. Нет, ничуть. Я, собственно, из-за чего звоню... Дело в том, что я опять взялся за старое. Ну. Да, пошел и убил еще одну девушку. Перерезал ей горло, совсем как первой.

Так, собственно, что я звоню... Дело в том, что теперь я не буду сдаваться полиции. По крайней мере, пока. Честно говоря, я надеялся, что смогу перекантоваться у вас в Чилликоте. Совсем недолго, чтобы просто собраться с духом..."

Да-а-а.

До убийства — до первого убийства, убийства Евангелины Грант — у меня была жена. Мой арест и суд стали для нее настоящим испытанием, но она держалась молодцом. Я все время чувствовал поддержку Гвен. Кажется, она искренне простила мне убийство Евангелины Грант, а вот измену — нет. В общем, она оставалась верной и преданной, пока я благополучно не оказался по ту сторону. В тюрьме она дважды навещала меня, потом в Алабаме оформила развод, переехала на Западное побережье, встретила кого-то в Лос-Анджелесе и вышла за него замуж. Я не помнил ее новой фамилии, хотя, наверное, раньше ее знал.

К Гвен я обратиться не мог. Были еще друзья, хотя их осталось мало, и еще меньше их жило в Нью-Йорке. По выходе из тюрьмы я обзвонил несколько человек. Из них я повидался только с Дугом Макьюэном, да и то раза два-три. В том, чтобы завести новых друзей, я преуспел немногим больше, чем в том, чтобы сохранить старых. В тюрьме я не нажил врагов, но и тесной дружбы ни с кем не водил. Как-то раз на улице я столкнулся с бывшим товарищем по тюрьме, и мы разошлись не обменявшись и словом. В другой раз ко мне зашел Турок Вильямс. Он предложил мне работу, но, видимо, не потому, что подозревал во мне талант к продаже больших партий героина, а руководствуясь соображениями благодарности. Мои действия по собственному освобождению открыли дверь и его камеры. К тому же я помог ему подать апелляцию.

Я не взялся за эту работу, вероятно, к большому его облегчению. После того я с ним больше не виделся. Он жил где-то в Гарлеме. У меня в квартире на Девятой улице он оставил номер своего телефона. Этот номер, наверное, и сейчас можно было там найти.

Да. Квартира. Ведь дом, если руководствоваться более распространенным определением, также и то место, где вешаешь свою шляпу, а свою уже на протяжении примерно десяти недель я вешал по адресу Восточный район, Девятая улица, между авеню В и С, в той части Нью-Йорка, которая обычно называется Нижний Ист-Сайд, а людьми романтического склада именуется Ист-Виллидж — Восточной Деревней.

Я решил ехать туда. Не то чтобы там меня ждали неотложные дела, но это был мой единственный шанс. С минуты на минуту кто-нибудь из служащих отеля «Максфилд» постучится в дверь моей комнаты, чтобы напомнить, что пора освободить номер. Поняв, что жилец уже съехал, он возьмет ключ и откроет комнату. А может быть, это сделает уборщица. Так или иначе тело девушки будет обнаружено, и через полчаса или около того прибудет полиция. Идентификация моих отпечатков потребует еще несколько часов (мою личность смогут установить еще быстрее, если в карманах брошенной одежды найдут что-то из личных вещей или если я поселился в гостинице под своим настоящим именем). Пройдет совсем немного времени, и, быть может, уже сегодня днем или, возможно, только завтра утром полиция будет стучать в дверь моей квартиры.

Возвращаться в квартиру было рискованно. А мне туда непременно нужно было попасть. Там была одежда — в ней я смотрелся много лучше, чем в вещах, одолженных у Эдварда Болеслава. Денег там не было — вся наличность находилась в моем бумажнике, а он пропал, — зато была чековая книжка. Впрочем, это вряд ли мне поможет. В воскресенье чек нигде не обналичишь, а завтра утром, когда откроется банк, полиция уже будет знать обо мне и идти в банк будет опасно. Но из-за одежды стоило рискнуть. Безразмерная рубашка и висевшие на мне мешком штаны бросались в глаза окружающим. Кроме того, маленькие ботинки Эда сильно жали ноги.

Я стал прикидывать, что сейчас для меня важнее: время или деньги. Это было все равно что сравнивать яблоки с бананами. Наконец я взял такси до своего дома. Вместе с чаевыми это стоило мне двух долларов из моих $4.56. Такое решение показалось мне меньшим злом. Тащиться на метро к восточной оконечности Девятой улицы просто не было смысла. До какой бы станции я ни поехал, все равно большую часть пути нужно было проделать пешком. Такое путешествие было не для моих ног, да еще в этих ботинках, а кроме того, время было дорого. Я поймал такси и, сев на заднее сиденье, принялся наблюдать за счетчиком. Мучаясь от головной боли, я курил и изо всех сил старался не думать, не строить планов и ни о чем не вспоминать.

Ключа у меня, разумеется, не оказалось. Пришлось разбудить коменданта. Вместе с ним мы преодолели три безрадостных лестничных пролета — он ворча, а я оправдываясь. Потом он открыл мне дверь и попросил впредь брать с собой ключ. Я посчитал излишним говорить ему, что ключа, который всегда нужно брать с собой, у меня нет и что я никогда не вернусь в эту квартиру. Он ушел, а я снял одежду Эдварда Болеслава, принял душ (Здесь все еще чувствуется запах крови! Все благовония Аравии...) и переоделся в свою. Это была вполне приличная одежда: серый костюм из блестящей синтетики, белая рубашка, черные ботинки, неприметный галстук в полоску. После того как я принял душ (но до того, как оделся, — сложно все время расставлять события в хронологическом порядке), я побрился и причесался. Теперь я чувствовал себя на удивление непринужденно. Во время бритья моя рука не дрожала. Я даже не порезался, так как и в спокойном состоянии, не обремененный чувством вины или похмельем, всегда демонстрирую такого рода чудеса ловкости. Я был совершенно спокоен, пока не взглянул на себя в зеркало. Передо мной предстал аккуратно одетый и аккуратно причесанный человек. Хоть и не красавец, но уж, во всяком случае, не полный урод. Я криво улыбнулся своему отражению, попытался подмигнуть, и вдруг внезапно земля ушла у меня из-под ног.

Кажется, я разрыдался. Не знаю. Был момент, когда мой ум помрачился, потом я сидел на своей узенькой кровати, обхватив голову руками и тупо уставившись в пол.

Странные вещи вспоминаются при странных обстоятельствах. Я вспомнил свою последнюю встречу с Мортоном Дж. Пиллионом, надзирателем в тюрьме, где я провел четыре года. Это был щуплый человечек, похожий на птицу, с седыми волосами и розовым лицом. С первого момента нашего знакомства меня не оставляло чувство, что он совершенно не подходит для этой роли. Тюремный надзиратель должен быть скорее похож на Броде-рика Крофорда [1], а Пиллион смахивал на Уолли Кокса [2] в старости.

— Знаешь, Алекс, — сказал он, — мне будет тебя не хватать. Нет, ты не обязан отвечать мне любезностью. Небось не терпится выйти отсюда?

— Не знаю, — ответил я.

— Ты даже не обязан сидеть здесь со мной и разговаривать, — продолжал он. — Тебя полагается сразу же освободить. Таковы инструкции. Ты ведь не просто заключенный, который отмотал срок и на прощание, хочет или нет, должен побалакать со стариком. Ошибки в ходе следствия, признание, полученное незаконным путем, и прочее. Свободный человек. Не терпится отделаться от меня, а, Алекс?

— Нет.

— Что ты сейчас чувствуешь?

— Не знаю.

— Ясно. — Он протянул мне сигарету и спички. — В таких случаях обычно болтают много всякой ерунды о долге перед обществом, который заключенный заплатил сполна. Мне эти слова не очень нравятся, но они верно выражают мысль. А ведь ты не заплатил свой долг, верно, Алекс? Ты совершил убийство, а теперь мы тебя отпускаем. — Он вздохнул, качнул головой. — Знаешь уже, чем займешься?

— Поищу работу. Не знаю, правда, какую.

— Да, конечно, ты же преподаватель...