Пироскаф «Дед Мазай» - Крапивин Владислав Петрович. Страница 2

— Вы меня позвали просто так поругать или по делу?

— По делу! — обрадовалась она. — Да! Известно, что вчера ты проник на кухню, без спроса вытащил из холодильника молоко и пил прямо из бутылки!

— Я хотел со спросом, а тёти Клавы не было… Я разве виноват, что она куда-то провалилась? В рабочее время…

— Как ты рассуждаешь! Ты не имел права!

Сушкин убедительно объяснил:

— Такая жара была. Хотелось холодненького. Я всего два глотка. Жалко, что ли?

— Не жалко, а существует дисциплина… Если каждый начнёт лазать в холодильник… К тому же молоко ледяное! Схватишь ангину, а тёте Клаве придётся отвечать! Скажут: не доглядела!

Внутри у Сушкина щекотнулась смешинка:

— Но она же правда не доглядела. Несмотря на все камеры…

— Что за чушь! Какие камеры?

— Да ладно притворяться-то, — вздохнул Сушкин. — Даже первоклассники знают, что микрокамеры понатыканы во все щели. И что на воспитательских мобильниках виден каждый угол… Даже когда на унитазе сидишь, чувствуешь, как оттуда следят в четыре глаза…

Марина Егоровна постаралась возмутиться изо всех сил:

— Какой! Несусветный! Бред!.. Я сегодня же расскажу про него Венере Мироновне.

— Ладно, — вздохнул Сушкин. — А мне-то что делать? Молоко я все равно теперь обратно из себя не выдою…

Видно, здесь Марине Егоровне почудилась откровенная насмешка.

— Убирайся вон! — Она ухватила Сушкина за лямку, развернула на пороге и дала шлепка. А он развернулся к ней вновь, и… бедная воспитательница увидела перед собой совсем другого Сушкина. С этакой пружинистой обидой в глазах.

— Та-ак… — выговорил Сушкин.

— Что? — слегка растерялась воспитательница.

— Значит, руки распускаем, да? Вы не знаете разве, что детей нельзя трогать даже пальчиком? Весной приходила представительница Комитета «Законы детства». Рассказывала о правах школьников. Если какой-нибудь взрослый заденет ребёнка — это нарушение Всемирной Конвенции. Ребёнок должен подать в Комитет заявление. И этого взрослого… знаете что?

Марина Егоровна, кажется, знала. Но спросила с ехидным любопытством:

— Любопытно, что же?

Сушкин затолкал кулаки в карманы, покачался на расчёсанных ногах и прищурился.

— Если этот взрослый — воспитатель, у него отбирают воспитательский диплом. Можете работать дворником. И то не в детском учреждении…

— Ах, как страшно… — неуверенно сказала Марина Егоровна. И обрадованно спохватилась: — У тебя все равно нет свидетелей!

— Ха! — Сушкин, конечно, не собирался подавать заявление, но за шлепок надо было отыграться. — В каждой дырке камера. И все мотают записи…

Марина Егоровна, кажется, струхнула не на шутку.

— Подумаешь, чуточку хлопнули его… Если бы каждого взрослого наказывали за это, скоро все мамы работали бы дворниками. Потому что любая мама хоть раз в жизни даёт шлепка сыну или дочери…

Сушкин снова качнулся на тощих ногах и глянул на Марину Егоровну, как на неразумную дошкольницу.

— Сравнили! Это же м а м а! Она может, потому что она с любовью. Сперва шлёпнет, потом пожалеет…

— Ну… давай, я тебя тоже пожалею… — неуверенно предложила Марина Егоровна.

Сушкин сказал с грустной гордостью:

— Нет. Вы ведь это не от жалости, а с перепугу… Или… ой… — Сушкина осенила догадка.

— Что… «ой»? — пролепетала Марина Егоровна.

— Может быть, вы э т о меня не случайно?

— Совершенно случайно! — заверила его Марина Егоровна. — Я вовсе не хотела. Я нечаянно…

— Жалко… — опечалился Сушкин. — А то я подумал: вдруг вы решили стать моей приёмной мамой!

Марина Егоровна заморгала.

Сушкин склонил голову к плечу. Глянул, как прицелился.

— А что? По-моему, из вас получилась бы нормальная мама…

В самом деле! Молодая, симпатичная. Не злая. Иногда сердится, но не сильно и не надолго…

— Мы бы поладили, — сказал Сушкин. — А? И тогда… шлёпайте, хоть каждый день. Только не сильно…

Несчастная Марина Егоровна заегозила на стуле, будто хотела вскочить и убежать из-за стола.

— Согласны? — обрадовался Сушкин.

— Но… я не знаю… Это же серьёзный вопрос… Надо подумать… Хотя бы до завтра…

— До завтра можно, — согласился Сушкин. И тоже стал думать: вдруг и правда получится?

Думал весь день, а потом и ночью просыпался два раза. Утром, во время зарядки и завтрака, он все посматривал: не появилась ли Марина Егоровна.

Она не появлялась. А к обеду стало известно, что Марина Егоровна срочно уволилась и тут же уехала из Воробьёвска. Третья группа опять осталась без воспитателя. А Сушкин — без радужных планов на будущее. Словно вылили ему на голову из бутылки холодное молоко.

Золотистое колечко

Как все детдомовские ребята, Сушкин, конечно, мечтал о маме. Своей мамы он не помнил, с младенческого возраста жил в Доме малютки, а потом в детских домах. Ну, жил и не считал себя несчастным, потому что не один такой. Однако, разумеется, завидовал тем, у кого н а с т о я щ и й дом и н а с т о я щ а я мама. И порой думал: «А вдруг…» Такое «вдруг», хотя и редко, но случалось. Появлялись улыбчивые тёти и дяди, выбирали среди здешних девчонок или пацанов себе ребёнка, увозили в свой дом… Так увезли Славика Семёнова, с которым Сушкин дружил во втором классе. Не хотелось им расставаться, Сушкин потом несколько вечеров подряд мочил слезинками подушку. А после решил, что больше не станет заводить слишком крепких друзей. Чтобы потом не горевать…

А на то, чтобы его кто-то взял к себе, как Славика, Сушкин и не надеялся. Кому он нужен такой? Славик был белокурый, кудрявый, улыбчивый, а он, Сушкин… Иногда говорили, что похож на тощего зайца. Два больших передних зуба со щёлкой выдавались из-под губы, бледно-голубые глаза порой косили (если он сердился или волновался). Уши, правда, не длинные, как у зайца, но большие и оттопыренные. Сушкин прикрывал их прямыми белобрысыми прядями. Из-под левой пряди торчал кончик уха с золотистым колечком.

У колечка — особая история. Она случилась из-за имени Сушкина. Вернее, из-за фамилии.

Сушкин — это фамилия. Он требовал, чтобы его звали только так. Потому что имя Сушкину ужасно не нравилось. Оно казалось громоздким и чересчур старинным: Фома.

Везёт же другим ребятам: Серёжам, Вовкам, Славикам, Валеркам! А тут… «Мальчик, как тебя зовут?» — «Ф… Фома…» — «О-о, какое редкое имя!..» Взрослым нравилось добавлять к этому имени слово «неверующий». Мол, в давнее время жил человек Фома, который ничему и никому не верил, со всеми спорил. Об этом сохранились легенды. И если Сушкин с кем-нибудь заводил спор, сразу: «Ну, оно понятно, почему он такой».

Ещё в первом классе Сушкин пытался доказать старшей воспитательнице Венере Мироновне, что в списке с его именем случилась ошибка. Конечно же, там было написано не «Фома», а «Рома», просто принтер случайно отпечатал у буквы лишнее колечко.

Венера Мироновна — сухая дама с поджатыми губами — разъяснила, что Сушкин не прав. Имена в документах пишутся полностью, и в списке значилось бы не «Рома», а «Роман»…

— Поверь мне, Фома, я права…

Если Венера Мироновна считала себя правой, переубедить её можно было только документом, подписанным у большого начальства. А где Сушкин мог взять такой документ? И он долго дулся на старшую воспитательницу, хотя она несколько раз пыталась погладить его по голове. Он сердито уклонялся…

А в конце первого класса случился скандал. На выпускном утреннике читали стихи, и всем известная Зиночка Перевёртова (она часто выступала на концертах) продекламировала:

Это были стихи про мальчишку, который не верил ничему на свете. Он оказался в Африке, и там его сожрал крокодил. Ребята говорили, что в реке Конго «аллигаторов тьма», а Фома: «Не пра… Я не ве…» Ну и вот: «Трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывёт по опасной реке…» Хорошо, что это случилось во сне. Казалось бы, радоваться надо. Но