Девочка Прасковья - Лимонов Анатолий Иванович. Страница 49

же мы как-нибудь созваниваться!

— Спасибо! —

обрадовалась девчонка и вздохнула. — А мне вот нечего тебе подарить.

— Знаешь что, подари мне

свой платочек! Он такой красивый!

— Правда?

— Конечно! Он о тебе

напоминать будет своей буковкой…

— Ну, хорошо, —

согласилась Пашка и передала мне платочек, приложив к нему еще и «Живые

помощи».

— Спасибо! — сказал я,

принимая подарки, и тут вдруг вспомнил, что должен обязательно сознаться

девчонке в том, что посмотрел на нее на болоте.

Ведь я обещал Богу и

святым, что решусь на это, если они оставят Пашку в живых. Но как же это было

трудно и неожиданно, что я аж задохнулся. Я понял, что если скажу ей это, то, возможно, Пашка здорово обидится и перестанет меня уважать, ведь она считает

меня очень хорошим человеком, и после этого признания мы, вероятно, вновь

станем недругами, как и в самом начале нашего знакомства. Как мне не хотелось с

ней так расставаться! И дернуло же меня тогда так опрометчиво поступить… И

еще я понял, что если умолчу и в этот раз, то тогда попросту перестану уважать

сам себя, и это будет еще страшнее нашей размолвки. Эх, будь что будет, я

должен признаться Пашке и ответить сполна за свой последний грех перед ней, хотя бы для очищения души, хотя бы для самого себя… И тогда я сказал: — Паш, я должен тебе кое

в чем признаться…

Она поглядела на меня

как всегда пронзительно, и я от этого взгляда совсем сник. Повернув голову в

сторону гор, я выпалил:

— Понимаешь, там…

тогда… на болотах… Это не дает мне покоя. Там на болоте… когда мы

купались, помнишь?

— Да, а что там? —

как-то тихо и удивленно спросила девчонка.

— Я, знаешь, нарушил

обещание и, подлец этакий, оглянулся на тебя… Прости, пожалуйста… если

сможешь…

Уши мои запылали, как

свечи, от волнения и напряжения аж мурашки побежали по всему телу. И я так и не

осмелился взглянуть ей в глаза. Я замолчал и ожидал, что сейчас среди этого

чудесного дня разразится жуткая буря. Наверняка Пашка вспыхнет и скажет: — Ах, вот ты какой! А я-то

думала! Победоносец… А ты?! Не желаю больше тебя знать и видеть! — и швырнет

в меня мобильник.

Потом вырвет из моих рук

свои подарки и, не оборачиваясь, побежит к самолету. И что удивительно, несмотря ни на что, я был готов принять все это и стерпеть. Однако не успел я

еще как следует впасть в отчаяние (так как пауза после моих слов длилась всего

три секунды), как Пашка, выслушав мое признание, улыбнулась и весело сказала: — Ах вы, мальчишки, не

можете вы не подглядывать! — и тронув меня за плечо, добавила серьезным

голосом: — А ты молодец, что сказал. Спасибо. Я не сержусь на тебя…

И тогда я, окрыленный ее

словами, робко взглянул ей в глаза. Она, немного смутившись, опять шутливо

спросила:

— А я, наверно, очень

некрасивая, да? Мне всегда не нравилась моя фигура…

— Да ты что! —

воскликнул я. — Ты такая! Такая… Ну, короче, как Параскева Пятница!

— Ну, спасибо! —

улыбнулась Прасковья и снова тронула меня за предплечье.

А вот мне в это

мгновение очень захотелось ее поцеловать, так как, несмотря на болезнь и грусть

в глазах, Прасковья показалась мне тогда такой прекрасной! Но я так и не

решился этого сделать. И тут дядька Петро крикнул нам: — Ребятки, пора!

Разбегаемся!

— Ну, счастливо тебе,

Жорка, не грусти! Прости, что улетаю раньше срока… Мы обязательно скоро

встретимся! Хорошо? — тихо проговорила Пашка, отступая от меня.

— Да, Паш, обязательно!

Я сразу же позвоню тебе. Счастливой тебе дороги!

— Угу! — махнула головой

девчонка и, моргнув глазами, повернулась и легко побежала к самолету.

Я стоял и глядел ей

вслед. Моя сказочная фея в сером помятом немодном платье удалялась от меня, паря над изумрудным ковром лесного аэродрома. Ее движения были воздушны, изящны, грациозны… Разлетающиеся в стороны носочки, смешно колыхающиеся

косички… Да, это была моя Пашка, девочка Прасковья… Пилоты запустили

двигатель. Подбежав к трапу, Пашка о чем-то быстро переговорила с дядькой Петро

и, обняв его за шею, быстро чмокнула в густую бороду, а затем легко впорхнула в

салон самолета. Второй пилот стоял рядом и помог ей подняться. Потом запрыгнул

следом и хотел уже убрать трап, как вдруг Пашка остановила его и стала о чем-то

упрашивать.

Дядька Петро пошел в

сторону, подальше от самолета, держа в одной руке панаму, а другой важно

расправляя свои усы. Кажется, он улыбался. Второй пилот развел руками, и

девчонка вновь выбралась из самолета. Потом помахала мне рукой, подзывая к

себе. Жаль, что тетя Клава находилась совсем в другом месте, и я никак не мог

полететь вместе с Пашкой. Тогда зачем же она звала меня? Но я все равно кинулся

к ней изо всех сил.

Подбегая, я едва

затормозил, чтобы не влететь в салон «кукурузника» вместе с девчонкой. Пашка

же, воспользовавшись этим моим замешательством, быстро обняла меня и трижды

по-христиански расцеловала, а затем снова нырнула в самолет. Пилот, посмеиваясь, одним рывком затащил следом за ней и трап. Дверца закрылась, и

самолет начал выруливать на взлетную полосу. Я немного отбежал и посмотрел на

кабину. Летчик Андрей улыбался, глядя на меня. Потом кивнул в сторону салона и

показал мне большой палец правой руки. Я, соглашаясь, махнул ему головой и

помахал руками. «Кукурузник» заревел мотором и, быстренько разбежавшись, резво

взмыл в безоблачную вышину. Я стоял и махал ему вслед. Поднятый машиной ветер

не смог остудить нежного жара поцелуев на моих щеках. Я счастливо улыбался и

все махал и махал до тех пор, пока самолет не превратился в маленькую птичку, а

потом и вовсе затерялся где-то возле изумрудного горизонта.

— Будь всегда счастлива,

Прасковья! — крикнул я и только после этого опустил свои руки.

Когда вновь стало тихо,

я внезапно почувствовал, что с этим неожиданным рейсом улетела добрая половина

меня самого… Ощутив такую ничем не восполнимую легкость внутри себя, я снова

загрустил. И все происходящее стало опять каким-то серым и безразличным. Я все

стоял и глядел на горизонт. И не знаю, сколько бы еще так простоял, если бы на

плечо мне не легла чья-то тяжелая ладонь.

— Ну шо дывыся, хлопэц,

улетела наша гарная дывчина? — сказал дядька Петро, обнимая меня. — Эх, таку

нельзя не любити… Ну шо, Жора, пидем наливо до дому… тэбэ трошки соснуть

трэба… Эх, нэ будэм горэвати, будэм отдыхати! Усе ладно будэ!

Я тоже обнял геолога, и

мы не спеша направились к базе. И я вновь стал ощущать себя счастливым

человеком, и радость опять наполняла мою душу. Нежное марево разливалось по

округе, но мне казалось, что это разливается свет, который всегда излучала

Пашка. Чистый свет добра и любви, свет веры и надежды, свет, без которого не

может жить Настоящий Человек! Я шел, улыбаясь, так как слушал шутки дядьки

Петро, и мне нестерпимо хотелось всех любить, творить только добро, надеяться

на лучшее и благодарить Господа Бога за все, что по Его воле произошло со мной

в эти летние дни… Я шел и тихонько молился…

ЭПИЛОГ

Вот так, ребята, и

закончилась эта удивительнейшая история, о которой я и хотел вам рассказать.

Хотите знать, что же было дальше? Что ж, скажу немножко. В Египет мы, конечно

же, так и не попали. По возвращении домой я действительно приболел, а родители, увидев, как я «сильно исхудал», принялись меня усиленно откармливать. Так почти

весь август и прошел. Но знаете, я вовсе нисколько не расстроился из-за этого.

В последнее время мне все больше хочется поехать не в знойную Гизу, а в

лесоболотную Мещеру, где среди изумрудных деревьев, лазурных туманов, серебряных озер, черничных полян, ореховых зарослей, самоцветных рос, невесомых