Будьте бдительны! Сборник рассказов - Верещагин Олег Николаевич. Страница 22

- Вот, - надсотник Хвощёв подал Боже окровавленную пулю. - Прошла навылет и срикошетировала о камни. Я подобрал случайно.

- Угу, - Боже покатал пулю в грязных пальцах. - Точка триста. Справа, значит…

- Справа, - кивнул надсотник, - и прямо в цель. Пять сантиметров щель, а он попал… Слушай, - лицо офицера вдруг стало злым, он заломил на затылок вишнёвый с посеревшими нитками когда-то белых выпушек берет, - ты собираешься его убивать, братушка херов, или просто так - мамон налёживаешь?!

Боже спокойно встал и пошёл прочь. Хвощев догнал его, схватил за плечо:

- Я тебе вопрос задал, боец! Он ранил нашего командира!

- Приготовьтесь к тому, что это не последняя жертва, - черногорский акцент делал речь Боже, который так и не повернулся, рокочущей и странноватой. - И уберите руку, пожалуйста. Мне надо идти.

- Только и можете - корчить из себя суперменов, снайпера! - Хвощёв тряхнул не сопротивляющегося парнишку. - В конце концов, он и твоего отца убил! Делай что-нибудь - или проваливай, пусть этим займётся кто-то из наших!

- Я ваш, - Боже спокойно улыбнулся. - И вам придётся смириться со мной. А делать "что-нибудь" я не собираюсь, потому что я доложен его убить. Рисковать собой я тоже не собираюсь. Я дороже любой из ваших полусотен.

В тот же миг Хвощёв сильным ударом сшиб его с ног - и мгновенно остыл, как остывают почти все русские, поняв, что совершили что-то несправедливое. Дружинники, замершие на миг, незамедлительно постарались сделать вид, что ничего не случилось. Полковника уже отвели в тыл. Надсотник тяжело дышал, сжимал и разжимал кулаки; лицо его было растерянным.

Боже поднялся, потёр скулу и флегматично сказал:

- Ну, я пойду.

Пулю из руки он так и не выпустил.

Оболочка точки триста прорвалась, высунулся твёрдый сердечник. Боже хмыкнул - это ему вдруг напомнило член в боевом положении. Разворотила челюсть, прошла насквозь… До позиций дроздовцев было шестьсот метров. Различить на таком расстоянии через пятисантиметровую щель человека и попасть ему в голову - это больше чем превосходно.

Окна. Развалины.

Солнце садилось - ярко-алое, задымлённое, августовское. На правом фланге шёл бой - настоящий, не перестрелка, похоже, хорваты атаковали казаков.

Этот стрелок - виртуоз.

Так. Стоп. Это кто ещё?

Трое турок пробирались через развалины метрах в ста. Двое несли разобранный браунинг, третий шёл впереди, озирался, держа наготове G3 с подствольником.

Этого нам совсем не надо. Если они тут усядутся, то позиция накроется.

Боже отложил бинокль к аккуратно - затвором вверх, прицел закрыт замшевым чехлом - устроенной сбоку "мосинке". Взял "винторез", устроил его в выемке камня. Приложился - быстро и плотно, целясь в левый висок последнему турку. Чуть ниже… в левую щёку…

Выстрел. Выстрел. Выстрел.

Зря отец не любил этого оружия. В городе на короткой дистанции, да если целей много - самое то.

Ещё две или три секунды Боже смотрел на лежащие около упавшего пулемёта трупы. Осторожно откатил в щель раскалённые гильзы.

ОН видел, как погибли турки. ОН не мог не видеть. ОН сейчас наблюдает в прицел. Смотрит внимательно. Ищет. Для остальных это просто убийство - война она и есть война. Но ОН знает, что этих троих убил Боже. И знает, что Боже за ним охотится.

Окна. Развалины.

"Апач" грохнулся в середине площади, взмётывая вверх обломки, по сторонам - пыль. В бинокль Боже видел, как на казачьей баррикаде, задирая юбки, скачет и явно что-то кричит молодая женщина. Но видимость после падения упала до нуля, подходила темнота, и Боже отложил бинокль и уснул.

Он спал глубоко, бесшумно дыша, не двигаясь, но каждые три минуты открывал глаза и секунд десять-пятнадцать вслушивался и всматривался в грохочущую смесь огня и тьмы снаружи своего участка.

Перед рассветом была атака. Но турки не умели воевать в темноте, и Боже видел, как они десятками гибли в нескольких заранее устроенных казаками "огневых коридорах". Он не думал о "своих" и "чужих". Война сейчас его не касалась совершенно. Где-то впереди, метрах в четырёхстах, была цель. Вот и всё.

Глядя в бинокль, Боже ел из банки консервированные сардины, запивая водой, в которой разболтал кучу таблеток глюкозы. Вода стала противной, и он вспомнил родник над селом. Маленький, с ледяной вкусной водой, с иконой Богоматери, врезанной в камень в незапамятные времена. Мама водила его туда за руку и научила молиться, прежде чем попить. Всего несколько слов…

Вот ОН.

Человек в сером лохматом камуфляже лежал в развалинах воздухозаборника. Странно было, что Боже не заметил его раньше. Сейчас он отчётливо видел голову, плечо, спину, винтовку - английскую "супер магнум", замаскированную лохмотьями ткани. Человек лежал совершенно неподвижно, и Боже, нашарив его висок риской прицела, не стал стрелять.

Кукла. Будем вести себя так, словно это кукла. Может быть, это и есть кукла. Мы подождём выстрела (который будет означать чью-то смерть - конечно…) Тогда всё определится.

Триста пятьдесят метров. Боже выставил дальность. Вот так. Ветер дул по площади, он выставил и поправку. И окаменел.

Вражеский снайпер тоже был неподвижен. Он хорошо замаскировался. Боже не мог себе не признаться, что, в принципе, мог и не заметить его раньше. Может, он тут и лежал. А может - приполз сюда ночью, а до этого стрелял из окон. А что он неподвижен - скорей пошевелится кукла, чем хороший снайпер.

Лица не видно. Оно было закрыто маской, чуть колышущейся. Не факт, что от дыхания.

Со стороны казаков подал голос "утёс". Он бил беспощадно, нудно, руша в щебень остатки бетонной стены…

Будет стрелять в пулемётчиков?

Не будет? Боже не стал бы…

Или всё-таки это кукла?

Нет?..

Да?..

Пулемёт умолк. Мухи вились над трупами убитых вчера турок - казаки обобрали их, со многих даже обувь сняли (дружинники этим брезговали), но убирать не стали, конечно, не в своём же тылу. Боже пришлось принюхиваться, чтобы различить запах гниения. Он настолько пропитал всё вокруг, что стал неразличим, а это плохо, когда так "садится" обоняние…