Маленькие женщины (другой перевод) - Олкотт Луиза Мэй. Страница 20

– Вы уверены, что там ничего не осталось?

– Я никогда не лгу, сэр.

– Хорошо, я вижу. Теперь берите эту гадость по две в каждую руку и бросайте в окно.

Последовал всеобщий вздох, вызвавший что-то вроде небольшого порыва ветра: исчезла последняя надежда, и угощение было отторгнуто от алчущих уст. Багровая от стыда и гнева, Эми шесть ужасных раз прошла туда и обратно, и каждый раз ей стоило огромных усилий выпу­стить из рук обреченные цукаты – о! какие пухлые и сочные! – и каждый раз доносившийся с улицы крик усиливал мучения девочек, ибо свидетельствовал, что уго­щение приводит в ликование ирландских ребятишек, кото­рые были их заклятыми врагами. Это… это было уже слиш­ком, все бросали негодующие или молящие взгляды на безжалостного мистера Дэвиса, а одна страстная любитель­ница цукатов даже разразилась слезами.

Когда Эми возвратилась из своего последнего похода к окну, мистер Дэвис издал зловещее «Гм!» и сказал самым внушительным тоном:

– Юные леди, вы помните, что я сказал неделю назад. Мне жаль, что так случилось, но я никому не позволяю нарушать установленные мною правила, и я всегда держу слово. Мисс Марч, протяните руку.

Эми вздрогнула и спрятала обе руки за спину, устремив на него умоляющий взгляд, говоривший больше, чем слова, которых она была не в силах произнести. Она была до некоторой степени любимицей «старого Дэвиса», как его называли, и лично я убеждена, что он нарушил бы свое слово, если бы одна неукротимая юная особа не выразила свое глубокое возмущение свистом. Этот свист, каким бы он ни был слабым, еще пуще раздражил вспыльчивого мистера Дэвиса и решил судьбу преступницы.

– Вашу руку, мисс Марч! – было единственным от­ветом на ее безмолвный призыв, и, слишком гордая, чтобы плакать или умолять, Эми сжала губы, с вызовом откинула назад голову и, не дрогнув, приняла несколько обжигающих ударов на свою маленькую ладонь. Ударов было не много, и были они не очень сильными, но для нее это уже не имело значения. Впервые в жизни ее ударили, и Эми считала этот позор ничуть не меньшим, чем если бы от его удара она свалилась с ног. – А теперь вы останетесь у доски и будете стоять здесь до перерыва, – сказал мистер Дэвис, решив довести дело до конца, раз уж начал.

Это было ужасно. Тяжело было бы даже просто отпра­виться на свое место и увидеть жалость на лицах подруг или удовлетворение в глазах немногочисленных врагов, но ока­заться после такого позора лицом к лицу со всей школой представлялось невыносимым, и на секунду у нее появилось чувство, что сейчас она упадет прямо там, где стоит, и зарыдает. Горькое чувство несправедливой обиды и мысль о Дженни Сноу помогли ей преодолеть себя, и, заняв позорное место, она устремила глаза на дымоход печи, поверх того, что теперь казалось морем лиц, и стояла там, такая неподвижная и бледная, что девочкам было очень трудно сосредоточиться на учебе, имея перед глазами эту трагическую фигуру.

В течение последовавших пятнадцати минут гордая и чувствительная девочка страдала от стыда и боли, которых никогда не смогла забыть. Другим все это могло показаться смешным или незначительным происшествием, но для нее это было тяжкое испытание, так как все двенадцать лет жизни ее воспитывали лишь любовью и удары такого рода никогда не обрушивались на нее прежде. Но и саднящая рука, и душевная боль были ничто в сравнении с мучитель­ной мыслью: «Мне придется рассказать об этом дома, и как все они разочаруются во мне!»

Пятнадцать минут показались ей часом, но и они наконец подошли к концу, а слово «Перерыв!» никогда не казалось ей таким желанным.

– Можете идти, мисс Марч, – сказал мистер Дэвис, чувствуя себя неловко.

Не скоро забыл он полный упрека взгляд, который бросила на него Эми, когда, не сказав никому ни слова, Я направилась прямо в переднюю, где схватила свои вещи и покинула это место «навсегда», как пылко заявила она себе самой. Она была в ужасном состоянии, когда пришла домой, а по возвращении старших девочек немедленно было про – ведено бурное семейное собрание. Миссис Марч говорила мало, но выглядела обеспокоенной и утешала свою оскорбленную дочку самым нежным образом. Мег омыла пору­ганную ладонь глицерином и слезами, Бесс почувствовала, что даже ее любимые котята не могут послужить бальзамом ! в подобных горестях, Джо с гневом потребовала безотла­гательного ареста мистера Дэвиса, а Ханна потрясала ку­лаком, посылая проклятия в адрес «негодяя», и разминала картофель к обеду так, словно это он был под ее пестом, Бегство Эми не вызвало никаких вопросов или замечаний со стороны мистера Дэвиса, но наблюдательные девицы заметили, что после перерыва он сделался на редкость добрым, а также и необычайно встревоженным. Перед окон­чанием занятий в классе появилась Джо. Она с самым мрачным выражением лица величественно приблизилась к столу учителя и вручила ему письмо от своей матери, затем собрала вещи Эми и удалилась, тщательно вытерев ботинки о коврик перед дверью, словно желая отряхнуть от своих ног прах этого места.

– Да, ты можешь не ходить в школу, но я хочу, чтобы ты каждый день занималась дома вместе с Бесс, – сказала в тот вечер миссис Марч. – Я против телесных наказаний, особенно для девочек. Мне не нравятся методы обучения и воспитания, которые применяет мистер Дэвис, и я считаю, что общение с девочками, вместе с которыми ты учишься, не приносит тебе пользы, так что мы должны посоветоваться с папой, прежде чем отправить тебя в другую школу.

– Как хорошо! Вот бы все девочки ушли от него и его противная старая школа опустела! Я прямо-таки с ума схожу, как вспомню о моих прелестных цукатах, – вздохнула Эми с видом мученицы.

– Мне не жаль, что ты лишилась их, так как ты на­рушила школьные правила и заслуживала наказания за непослушание, – таков был суровый ответ, изрядно разоча­ровавший юную леди, которая ожидала одного лишь сочув­ствия.

– Неужели ты рада, что я оказалась опозоренной перед всей школой? – воскликнула Эми.

– Я не избрала бы такой способ для исправления твоих недостатков, – ответила мать, – но я не уверена, что нака­зание не принесло тебе большей пользы, чем более мягкий подход. Ты становишься слишком самодовольной, дорогая моя, и пора бы тебе подумать о том, как исправиться. У тебя немало способностей и достоинств, но нет нужды вы­ставлять их напоказ, ибо тщеславие портит даже прекрас­нейшего из гениев. Опасность, что подлинный талант или добродетель долго останутся незамеченными, невелика, но даже если это и случается, сознание того, что человек обладает ими, вполне может его удовлетворить, а самое большое очарование любого одаренного человека в его скромности.

– Именно так! – воскликнул Лори, который играл в шахматы с Джо в углу гостиной. – Я знал одну девочку, у которой были замечательные способности к музыке, а она не знала об этом и даже не догадывалась, какие чудесные мелодии она сочиняет, когда играет в одиночестве, и не поверила бы, если бы кто-нибудь сказал ей об этом.

– Вот бы мне познакомиться с этой милой девочкой! Может быть, она помогла бы мне, а то я такая глупая, – сказала Бесс, стоявшая у него за спиной и слушавшая с живым интересом.

– Ты ее знаешь, и она помогает тебе больше, чем мог бы помочь кто-либо другой, – отвечал Лори, глядя на нее так многозначительно и с таким озорством в веселых черных глазах, что Бесс сделалась очень красной и спрятала лицо в диванную подушку, пораженная этим неожиданным от­крытием.

В награду за эту похвалу Бесс Джо позволила Лори выиграть у нее очередную партию, но им так и не удалось уговорить Бесс после прозвучавшего так неожиданно ком­плимента поиграть для них на рояле. Лори одержал победу и будучи в особенно радостном настроении по этому случаю, запел; в обществе Марчей он редко демонстрировал мрач­ную сторону своего характера.

Когда он ушел, Эми, которая весь вечер была очень задумчива, сказала вдруг, словно захваченная новой не­ожиданной мыслью:

– А Лори талантливый?

– Да, он получил отличное образование и у него боль­шие способности. Он станет замечательным мужчиной, когда вырастет, если только его не избалуют, – отвечала мать.