О зверьках и зверюшах - Лукьянова Ирина. Страница 13

Зверюша вздохнула и пошла к ручью мыть посуду.

Вечером, когда зверюша неожиданно заснула у костра, зверек осторожно перетащил ее в хижину и укрыл одеялом. Пока он тащил одеяло, сложенное в углу, из него выскочил какой-то листок. Зверек вышел с ним наружу и присел у костра. Перед ним был аккуратно нарисованный зверюшей план острова. На плане были тщательно очерчены границы волшебных плодородных земель, предложены места для сжигания и закапывания мусора, обозначены посадки, чудесные деревья («Федино часовое дерево») и кусты. Повсюду зверюша сделала свои примечания: «Здесь растут большие желтые цветы». «Прожорливые маленькие крабы». «Гнездо баклана». «Полосатые камни». «Здесь ветер поет в дырке в скале». «Белые кусты с черными бабочками». «Водопад». «Кусачая крапивища». «Песчаный безветренный пляжик».

Федя аккуратно сложил карту, вернул ее на место, под зверюшин мешок в углу, затем разгреб палкой угли, вынул рыбу, которую он час назад обмазал глиной и запек, и закопал ее в землю возле пуговичного дерева.

На следующее утро Федя кормил Ильку печеной рыбой с куста. Тут уж она не могла отказаться, потому что рыба с самого начала была не живая, а печеная.

Весна была такая быстрая, что очень скоро выдохлась, истощив свои придумки, и уступила место ровному и спокойному лету. Лето длилось и не собиралось кончаться; повсеместно цвели цветы, зверюшин огородик исправно плодоносил, яблоня вымахала огромная, яблоки быстро вызрели и временами глухо хлопались оземь. Зверьки по-прежнему жили в своей цветущей хижине, только сделали над ней крышу из огромных жестких листьев и вокруг нее ров для отвода дождевой воды: они не любили мокнуть и безо всякого удовольствия вспоминали обстоятельства, которые привели их на этот остров. От этих воспоминаний зверек обыкновенно делался очень зол. Он бегал вокруг хижины, выкрикивая всякие обидные слова (обычно он ехидно интересовался у зверюши, отчего ее Бог, с которым она так обстоятельно беседует каждое утро и каждый вечер, не торопится их спасать). Зверюша вообще-то предполагала, отчего, но не спешила делиться догадками со зверьком, а то бы он раззверьковствовался так, что пришлось бы его останавливать с помощью большого тропического ливня.

— Не знаю, — отвечала зверюша, глядя на зверька большими-пребольшими глазами. — Я ведь не все на свете знаю. На все воля Божья.

— Это отговорки! — сердился зверек. — Ты говоришь «воля Божья», чтобы прикрыть свою собственную интеллектуальную трусость.

Надо сказать, что зверюши вообще не особенно храбры. Они, наоборот, довольно робки и застенчивы, и к тому же искренне считают себя не особенно умными и слегка трусливыми. Так что замечание про интеллектуальную трусость попало в цель. Зверюша потупилась и стала с удвоенной энергией штопать зверьковый носок, отчего-то особенно тщательно вытирая усы.

Зверек посмотрел на зверюшу, чтобы добавить ехидностей, но сразу понял, что это было бы очень глупо, и вдруг почувствовал себя гадким, и ему стало ужасно жалко зверюшу, и досадно на себя из-за этой жалости, и еще больше досадно оттого, что из-за каких-то пустяков он совершенно потерял душевное равновесие, когда его обрести так трудно…

— Черт знает что такое делается! — ругнулся зверек и выскочил из хижины. На горизонте виднелась белая точка.

— Илька! — завопил Федя. — Беги сюда! Корабль!

Илька немедленно выскочила, уже с совершенно сухими глазами, и тотчас принялась за дело. Белая точка немного увеличилась, а у зверьков уже был готов костер.

Дым поднимался к небу, зверьки бегали по берегу, махали лапами, ветками и одежками, кричали, как сумасшедшие. Увидев, что корабль повернул и становится все больше, они крепко обнялись, расцеловались, запрыгали, заплясали, а выдохшись, упали на песок.

— Ффух, — выдохнула зверюша, причесывая лапой усы. — Давай собираться.

Зверек посмотрел на ее взлохмаченную мордочку с тщательно причесанными усами и повалился на песок от смеха. Илька поглядела на него и тоже захохотала.

Когда к острову причалила шлюпка с веселыми зверьками-матросами в белой форме, Федя с Илькой уже сидели на увязанном мешке, умытые и спокойные.

— Странные дела, — сказал вместо приветствия главный зверек из лодки. — Откуда здесь остров? Ни на одной карте нет.

И подозрительно посмотрел на островитян.

— Мы не знаем, — хором сказали Федя и Илька. Они в последнее время стали часто говорить хором.

— Зверюша? — сердито посмотрел главный зверек на Ильку. — Зверюша на корабле — плохая примета.

Илька хотела сказать, что приметы — это глупость, но вместо этого просто назвала себя.

— А я боцман, звать Михалыч, — пробурчал главный зверек.

— А я Федя, — сказал Федя и смутился.

Матросы вытащили шлюпку на берег и стали расхаживать повсюду, заглядываясь на чудеса острова.

— Пойдемте, я все вам покажу, — спохватилась зверюша.

Она показала им свой огород, и бумажное дерево, и пуговичное, и рыбное, и часовое, и все сорвали себе с дерева по часам.

Зверька и зверюшу отвезли на корабль, где с ними долго беседовал капитан, который никак не мог понять, откуда здесь, в знакомом море на знакомом пустом месте, взялся чудесный остров. Феде и Ильке дали по отдельной каюте, но наутро все вместе снова поехали на остров: капитан распорядился пополнить запасы пресной воды и продовольствия, а Илька предложила собрать урожай с огорода и волшебных деревьев.

Пока матросы собирали плоды, зверек Федя помогал им увязывать мешки. Он очень соскучился по обществу зверьков и сейчас с удовольствием зверьковствовал, хрипло поругивался с важным видом и презрительно поплевывал сквозь зубы. Хотя кое-что в их разговорах уже казалось ему неправильным, ненужным и нехорошим. «Фу, глупая зверюша, — думал он с усмешкой, — совсем мне мозги запушила». Илька тем временем ходила по острову, прощаясь со своими временными владениями. Среди любимого песчаного пляжика она с грустью заметила прорастающие из песка зеленые стекла: кто-то из матросов вчера разбил здесь бутылку. Илька выполола осколки, которые уже успели пустить мощные жесткие корни глубоко в песок. Сложила их в мешок, чтобы унести в мусорную яму на каменистой площадке. На зеленой полянке среди земляники и мягкой травы вымахали три вонючих окурочных деревца. Илька очень устала, пока выдергивала их из земли и увязывала, чтобы тоже унести в мусор.

Возле мусорной площадки два матроса дрались за монетное деревце. Третий повернулся ко всем спиной и что-то закапывал прямо в грядку с редиской.

Илька нахмурилась, сбросила мешок в мусорную яму и грозно отряхнула лапы.

— Так, — деловито объявила она, хватая за шкирки дерущихся и встряхивая их с незверюшливой силой. — А ну-ка оба вон отсюда!

— Ты чево, зверюша? — вытаращили глаза матросы. — Ты чево, ты совсем?

— Совсем, — подтвердила зверюша, подталкивая их к шлюпке. — Никто здесь не смеет драться! Не позволю! Еще зубы повыбиваете друг другу! А мне потом выпалывай! Зубовные деревья и кровавую траву!

Речь ее состояла из таких коротких восклицаний, потому что Илька волокла к шлюпке двух увесистых, дрыгающихся зверьков и пыхтела от усилий.

— Федя! — позвала она. — Федь, давай сюда скорее.

Федя, уже совершенно расслабившийся среди зверьков, понял по голосу, что случилось что-то серьезное, спрятал в карман окурок и побежал к Ильке.

— Держи этих разбойников, — пропыхтела Илька, сдавая ему на руки матросов. — Я сейчас еще одного притащу.

Через минуту она приволокла того, кто копался в ее редиске, и вручила Феде здоровенный пук кусачей крапивищи.

— Надумают удрать — стегай, — бросила она и зашагала к монетному дереву.

Дерево выросло уже большое и отчаянно звенело, когда Илька выламывала, выдергивала, выкорчевывала его, мокрая от пота и слез, и продолжало звенеть, когда она, рыдая, отволокла его к мусорной яме и закидала сухой травой, бумажками, хворостом.

Илька развела в яме огонь, и когда пламя окрепло, направилась к грядке с редиской. В развороченной земле среди разбросанной редиски поблескивало стекло. Илька потянула, и в руке у нее оказалась бутылка рома. Сердитая зверюша забросила бутылку в яму, стекло раскололось, и огонь взвился выше, заиграв прозрачной синевой. Над ямой стояла зверюша, в мокрых глазах у нее сверкало пламя, по усам бегали огненные блики, а сама она уговаривала себя не плакать.