Юнги с Урала - Леонтьев Алексей Петрович. Страница 12

Мать выслушала сына и твердо сказала:

— Ни в коем случае!

Женя как-то сразу помрачнел, сжался, уткнулся головой в подушку. «Притворяется», — подумала Мария Никитична, ласково приподняла его голову — по щекам сына, чего никогда раньше не бывало, текли слезы.

— Я комсомолец. Стоять в стороне от борьбы с врагом не могу. Иначе перестану себя уважать, — со слезами на глазах, но твердо, по-взрослому, заявил Женя. — Я уже и заявление написал. Правда, твое согласие нужно. Распишись, пожалуйста...

И тетрадный листок в полстранички величиной оказался в руках матери. В нем торопливой рукой сына было написано:

«В горком комсомола от гр. Григорьева Е. Н.

Заявление

Убедительно прошу принять меня в Школу юнг. Очень хочу бить ненавистного врага.

К сему прилагаю свои документы.

Е. Григорьев.

5 июля 1942 года».

Делать было нечего, мать согласилась. И вот Женя вместе с нами.

— Давно в баньке не был. Все гражданские грехи

смоем, — с радостью сказал он и, подхватив свой тощий вещмешочек, первым побежал к дверям. Мы устремились за ним.

— Идите вниз по трапам. Тут недалече. Баня на барже! — кричал нам вслед рассыльный.

Прибежали. Но прежде чем мыться, пришлось стричься. Во всех четырех углах предбанника будущих юнг поджидали краснофлотские парикмахеры.

— А как будем стричься? — обращаясь к нам, спросил Женя.

— Как положено, под машинку, — спокойно, но в то же время твердо сказал вошедший пожилой моряк-банщик.

А из углов уже неслись нетерпеливые голоса лязгающих ножницами парикмахеров:

— Присаживайтесь! Не стесняйтесь! Сейчас всех под нуль оболваним...

Хоть и жаль было шевелюру, но спорить не приходилось. Краснофлотцы-парикмахеры и сами были острижены наголо.

— Длинные волосы — доброе житье для вши, — раздавая малюсенькие кусочки мыла, разъяснял банщик. — А где вша, там и хвори. Ни то, ни другое моряка не красит, на флоте лишнее, особенно в военное время — мешает врага бить.

Женя первым сел на стул готового к работе парикмахера. Его примеру последовали и мы. Не прошло и часа, как все стали лысыми, если не считать жесткой щетки торчавших во все стороны волос на голове каждого.

— А теперь раздевайтесь! Каждый свое белье и другие вещички должен аккуратно увязать в узелок, сверху, чтобы не потерялись, положить записку с указанием своей фамилии, имени и отчества. И марш мыться! — скомандовал банщик.

Натирая голову казенным мылом, безжалостно елозя

по своему телу и спинам товарищей новенькой мочалкой, я с удивлением отметил, насколько мы еще малы, да к тому же худы, особенно мальчишки, приехавшие из блокадного Ленинграда. Кожа да кости. С одним из ленинградцев, Сашей Ковалевым, я уже познакомился. Небольшого роста, влюбленный в технику, мечтавший стать корабельным мотористом, он был настолько истощен, что казалось, через кожу просвечивают не только ребра, но и ссохшиеся от недоедания внутренности. Это Саше врач на медкомиссии сказал:

— А то, что худой, ничего. На флотских харчах поправишься.

Хотелось в зто верить. В Экипаже только и говорили о морских пайках для плавсостава, подводников и морской пехоты, обедах из трех блюд с компотом. Думалось, что, наверное, и нас не обидят.

Ребята, приехавшие из деревень, городов Урала и Поволжья, в торя числе и прикамцы, сбегали еще в трюм баржи, где была оборудована жаркая парилка. С удовольствием погрелись на полках, похлестали себя березовыми вениками.

Смывали с себя накопившуюся за дорогу грязь долго, старательно. Наверное, мылись бы и еще, но вошел банщик и объявил:

— Закругляйтесь, ребятки. Час прошел — пора и честь знать. И другим помыться надо. Ведь не на век моетесь. Каждую неделю в баню ходить будете — таков на флоте порядок. Обкатитесь и прошу сюда, — и он указал на дверь, противоположную той, через которую мы входили.

—- Нам не туда! — крикнул кто-то. — Наше белье вон за той дверью осталось.

— Все верно. Только вас ждет другое белье — настоящая морская форма.

Слова банщика заглушило звонкое ребячье «Ура-а!»

Комната, в которую нас направил банщик, была раз-

делена столами на две части и таким образом превращена в своеобразную баталерку-кладовку. В большей части оказались мы, в меньшей за столами стояли пожилой старшина-баталер и его помощницы — девушки-краснофлотцы, те самые, что водили нас по кабинетам врачей. На столах, как мы сразу догадались, лежали аккуратные стопки предназначенного для нас обмундирования. Его было так много, что глаза разбегались. Не сразу можно было сообразить, что для чего. Белье постельное, нижнее, верхнее — все, начиная от наволочек и наматрасников, от носков, кальсон, тельняшек до шинелей и бескозырок. Сначала мы этому несказанно обрадовались, но тут же разочаровались.

— А где форменка и брюки-клеш? — спросил Володя Лыков.

— А у меня бескозырка без ленточки, — заволновался Ваня Семенов.

— Ремня нет! — возмущались Саша Ходырев, Валя Рожков и Володя Дьяков.

— Вместо красивой морской формы подсунули парусиновую, — чуть не плача, сообщил Ваня Неклюдов.

— А слюнявчик зачем? Что я, маленький? — недоумевал Ваня Умпелев. — Шишеньки, не надену.

Поднялся такой шум, что перекричать будущих юнг баталер и девчата-краснофлотцы даже не пытались. Пусть, мол, пошумят, надоест — перестанут. Но мы не переставали до тех пор, пока в баталерку не вошел Дубовой. С его появлением ребята поутихли, а когда заметили на рукавах кителя полюбившегося командира не среднюю и узкую нашивки, а две средних, и вовсе замолчали.

— Поздравляем с получением звания старшего лейтенанта, — чтобы хоть как-то сгладить наше не совсем достойное поведение, громко сказал я и тут же подумал: «Ну и время же нашел для поздравления, ведь все голые».

— Я зашел сюда не для принятия почестей, — улыбнулся Дубовой, — а узнать, по какому поводу поднят шум. Слышно даже на улице.

— Форма не та... Не морская какая-то... — опять загудела баталерка.

Дубовой поднял руку — все замолчали.

— А вам форма для гулянок или для службы нужна? Здесь флиртовать негде, да и не время. Придется нести службу, выполнять определенные флотские обязанности. Это дело повседневное. Вот и форма обычная, рабочая. Придет время — будет у вас и парадная. Все, что положено военному моряку: и суконные форменки, и бушлаты, и ленточки к бескозыркам, и хромовые ботинки...

Только тут я заметил, что в большой куче получаемого не было самого главного, что отличает настоящего моряка, — бушлата с двумя рядами блестящих золотом пуговиц с выдавленными на них якорями, ленточки с горящей на солнце надписью «Северный флот», хромовых ботинок, называемых моряками «корочками», и даже поясного ремня с полагающейся к нему бляхой. Вместо него стопку белья перетягивал скромный брезентовый ремешок с проволочной пряжкой, наподобие тех, которыми стягивают чемоданы.

— Да я в этой одежде утону! — воскликнул приступивший к переодеванию Ваня Умпелев.

— Размеры одинаковые. Самые маленькие из тех, что есть на складе, — пояснил нам и старшему лейтенанту баталер.

«Ну, уж если Умпелеву все велико, то я и в самом деле утону», — подумал я.

Так оно и случилось. Роба — рабочая форма моряков — оказалась не только велика, но еще и жестка. Рукава голландки-рубашки и брюки пришлось подгибать. Бескозырка держалась на ушах. Шинель — чуть не до пяток.

Почти в таком же виде предстало и большинство других ребят. Впору форма пришлась только одному рослому пареньку, приехавшему откуда-то из западных областей. Держался он обособленно, и потому фамилии его я еще не знал. Ходили слухи, что он многое испытал, был на оккупированной фашистами территории, сумел бежать из-под немца. Кто-то из младших командиров, сопровождавших ребят в Архангельск, приметил его на одной из станций, пожалел, приютил, помог определиться в ряды будущих юнг. Посочувствовали ему и при прохождении комиссии. А сейчас, надев хоть и рабочую, но все же морскую форму, он выглядел гораздо лучше нас. Почти на голову выше любого, стройный, подтянутый — настоящий моряк, не то что мы...