Земля лунной травы - Ширяева Галина Даниловна. Страница 22

Солнце уже собралось уйти с земли, и тени от деревьев-посадок легли далеко, накрыв огороды, когда Наташа совсем выбилась из сил от этой бесполезной теперь и никому не нужной прополки. Но зато теперь не было той прежней пустоты в руках, и Наташа была довольна. Она сгребла тяжелые стебли полыни и лопухов на тропинку и села на них отдохнуть.

С Дайки, как и вчера, вновь доносилась чужая музыка, и ей снова захотелось подняться высоко-высоко, выше черных птиц, уже пролетевших над совхозом, в вечернюю чистую прохладу, чтобы остались с нею лишь родные, знакомые с детства звуки…

Солнце еще освещало кусок неба, и отцовский завод светился, и потому небо оставалось еще совсем светлым. А здесь, над огородами и железной дорогой, сумерки сгущались быстро так быстро, что посадки вдруг начали по-зловещему прикидываться мрачным Князьевским лесом. Наташа заторопилась. Путаясь в длинных стеблях молочая и упругих завитках вьюнков, она отыскала десятка полтора толстых переспелых огурцов, побросала их в корзину и заспешила домой.

Тропинка, плутающая между огородами и выводящая к дороге, была длинной и путаной, а в одном месте переплеталась с другой, проложенной через посадки и огороды от станции к рыжим буграм. По этой тропинке обычно ходили жители Дайки к автобусной остановке, когда надо было сократить путь к автобусу. И обычно на переплетении этих двух тропинок в том месте, где начиналась полоса посадок, Наташа встречалась с Алей, — после того, как та переселилась к тетке, когда удирали на реку или за барбарисом.

Чаще всего Але удавалось улизнуть из дому первой, тетка не очень за ней смотрела, и, когда Наташа прибегала к знакомому перекрестку тропинок, Аля уже нетерпеливо расхаживала взад и вперед по тропинке, сердито размахивая лукошком для барбариса. Наташа же, которой дольше приходилось добираться сюда (да еще надо было незаметно ускользнуть от бабушки Дуси), обычно опаздывала и почти всегда бежала к перекрестку бегом.

Теперь она тоже спешила, как когда-то. Правда, на этот раз подгоняли ее сумерки да шорох листвы в гущине посадок. И все-таки, добежав до знакомого места, Наташа остановилась и обернулась к тому перекрестку.

Небо было еще светлым, и просвет между деревьями на тропинке был ясен, тонкие стволы деревьев по ее краю выступали четко, даже были видны выступы коры на молодом дубе справа, и Наташа не могла ошибиться… По тропинке шла Аля!

Она шла своим, таким знакомым Наташе, размашистым шагом прямо в ее сторону. Она была в длинном темном пальто или плаще, а в правой руке несла чудовищно огромное лукошко для барбариса…

Наташа зажмурила глаза и даже не позвала, а вскрикнула:

— Аля!

Ответа она не услышала, потому что ее звенящий голос заглушил для нее все звуки, даже шум подходящего к Дайке поезда… Она открыла глаза.

Просвет тропинки был пуст. Только кусочек все еще светлого неба, и на его фоне — шевелящиеся ветви. Словно деревья пытались поймать кого-то черной кружевной сетью…

Наташа беззвучно ахнула и бросилась прочь, напрямик, через чужие огороды, цепляясь ногами за колючие тыквенные плети, роняя огурцы из корзины, подгоняемая все нарастающим, как ей показалось, за ее спиной шорохом листвы в посадках.

…Когда не переводя дыхания она подбежала к дому, бабушка Дуся уже закрыла ставни, и дом стоял молчаливый, притихший.

— Что топаешь-то? — возмутилась бабушка, когда Наташа, промчавшись через сени, влетела в ярко освещенную кухню. — Всю деревню перебулгачила.

— Я Алю видела!

— Вернулась, значит, — помолчав, спокойно сказала бабушка. — Ну вот, а ты давеча скисла — не пишет, в плен попала, в окружение сдалась.

— На тропинке у посадок… В черном плаще. Я ее позвала. А она исчезла…

— Значит, не захотела с тобой видеться-то?

— Да нет же! Просто исчезла, и все! И я только вчера у Доры Андреевны про нее спрашивала. И замок на двери у них все время висит.

— Ну что ж, — задумчиво сказала бабушка Дуся. — Может, и привиделась.

— Как это привиделась?..

— А когда очень долго думаешь или ждешь, то и привидеться может. Мне вон дед твой привиделся после смерти. Надо было тогда-то, на похоронах, земли с могилы за воротник насыпать. Тогда не привиделся бы. Петровна виновата, не догадалась.

Наташе было давно известно, что самое непонятное, даже таинственное, бабушка Дуся умела объяснять легко и просто. Наташа и сама научилась у нее этому… Но уж до того просто объяснять, что мурашки по спине начинают бегать, умела только одна бабушка Дуся!

— Как это привиделась? Что такое ты говоришь? Привидение она, что ли?

Но бабушке Дусе было не до привидений — с собрания она вернулась очень расстроенная и взволнованная, и в вишневый кисель, который принялась варить на завтра, вместо картофельной муки положила чайной соды. Кисель взбунтовался, залил таганок, расшипелся по-страшному, и бабушка Дуся сердитым шепотом вторила ему:

— Специалистов нет, транспорт аховый. Компактность территории говорит, есть. Вот, говорит, Князьевку рассосем. И вот она, компактность. А Князьевку-то он на наше поле рассасывать собирается. Все равно, говорит, фитофтора, и урожаев нету. Пустырь пустырем и остался. Зря, говорит, засеяли… Застраивать его, говорит, надо. Бабу Груню к нам вместо картошки под окно — вот радости! До начальства дойдет, что из-за компактности поле загубить собирается, будет ему, горемычному!

И Наташу заодно она отругала, за огурцы:

— И где таких зверюг насобирала?

Потом они наконец-то, все трое — и Наташа, и бабушка Дуся, и кисель, угомонились, и тишина вошла в дом, холодная ночная тишина, наполненная сыростью мокрой земли и травы и шелестом леса… Вспомнилось Наташе, как однажды мать Нюрки Деминой рассказала, что в сумерках в лесу, по дороге на Князьевку, она встретила женщину, у которой в полумраке светились зеленым светом глаза, а бабушка Дуся объяснила это по-простому, не страшно: «Чему ж тут удивляться-то? Болезнь такая есть, когда глаза светятся. От болезни это». А тут сразу — «привиделась!»

За стеной, на пустующей половине дома опять что-то шевелилось, шуршало. Потом запиликал сверчок, к которому Наташа еще не привыкла заново, а в широкую щель разбитой временем ставни опять вполз лунный свет, и выступили отчетливо из темноты очертания стола, старой этажерки в углу, легких стульев с фанерными спинками, которые бабушка Дуся так Терпеливо называла «венскими», висящая на спинке одного из них Наташина кофточка с длинными рукавами. Наташа долго раздирала веки, боясь уснуть и остаться безоружной перед этим лунным лесным шелестом, перед этой ночной тишиной, вдруг ставшей такой тревожной сегодня, и так и этак представляя кофту на спинке стула человеческой фигурой. Но кофточка оставалась кофточкой, хотя длинные, свесившиеся почти до пола рукава были очень похожи на скрюченные человеческие руки. «Не привиделась!» — думала она, засыпая.

Не солнечный свет и не шум дождя разбудили ее на этот раз. Еще не кончился рассвет, когда она проснулась, и лес все еще шелестел по-ночному, хотя и не так мертво, как глубокой ночью. Он уже уходил, прятался до следующей ночи, этот шелест, и уносил с собой все таинственное и страшное, что было связано с появлением Али на темной тропинке, оставив лишь одно, четкое и ясное: Аля вернулась!

Но в ясности этой ничего радостного не было. Вокруг черной Алиной фигуры в черном плаще на фоне кружевной сети жила тревога. Она-то, тревога эта, и разбудила Наташу еще до того, как кончился рассвет.

Аля вернулась! Это она шла вчера по тропинке от Дайки к автобусной остановке в модном черном плаще, и в руке у нее был чемодан. Аля вернулась и не захотела с Наташей видеться. Она спряталась в темных посадках, когда Наташа ее окликнула, и посадки совсем по-лесному укрыли ее…

Наташа редко просыпалась на рассвете, а если и просыпалась, то тут же засылала снова, и рассвет оставался или частью ее ночи, или частью ее сна. На этот раз ей не удалось заснуть, и, когда рассвет окончательно стал куском нового наступающего Наташиного дня, она прежде всего удивилась тому, что ставни в доме уже открыты, что рядом, на соседней кровати, бабушки Дуси нет и что дверь в кухню плотно прикрыта, как бывает прикрыта только по утрам, когда бабушка Дуся, поднявшись, начинает хлопотать у печи, и, хоть еще не гремит железом, ее присутствие в кухне всегда чувствуется. Однако на этот раз в кухне стояла мертвая тишина.