Утренний иней - Ширяева Галина Даниловна. Страница 5

Уже без страха, звонко шлепая босыми ногами по холодным каменным ступенькам, предчувствуя, что сейчас влипнете самое интересное в своей жизни приключение, она поднялась наверх, обошла все двери, проверив, закрыты ли они на ключ, и вернулась в спальню. Здесь она на всякий случай заглянула под кровати, за картину, потом закрыла на ключ дверь спальни изнутри, надела босоножки и вылезла через окно, прикрыв за собой скрипучие створки.

Лестница оказалась не такой уж надежной, ступеньки коварно прогибались под ногами, но Ветка все-таки спустилась на землю благополучно, оттащила лестницу к пристройке, а затем, изучив следы, установила, что вели они от ограды, где в одном месте не хватало железного прута, и возвращались снова туда же. Ветка двинулась по следу.

След вывел ее за ограду интерната и по узкой сырой тропинке повел в лес. Других следов на тропинке не было, кроме этого рубчатого с каблуком. Неизвестный пришел из леса и ушел обратно в лес…

В мокром, блестящем от влажных листьев, насквозь просвеченном солнцем лесу ей было не так тревожно, как в пустом, одиноком здании интерната. И хорошо, что это был лиственный лес. В таком лесу она всегда чувствовала себя спокойнее, чем в сосновом, где все просматривалось насквозь и однако же всегда было трудно разглядеть за многочисленными стволами какого-нибудь одинокого грибника, который, увлекшись, подойдет незаметно так близко, что, сам того не желая, напугает до смерти. А в лиственном лесу, среди так приятно шелестящих, почти домашних деревьев, было уютно и спокойно. Тропинка огибала то семейство кленов с крупными, кое-где уже покрасневшими листьями, то кусты малины с давно уже съеденными кем-то ягодами, то промокший до самых корней дубок. Даже заросли орешника с не созревшими орехами попались Ветке, даже яркий и нахальный мухомор попался.

Тропинка и следы на ней привели ее к глубокому, заросшему густым кустарником и высокой травой оврагу. Наверно, это и было то самое, неприятное для леса место, которое видела Ветка из окна интернатской спальни и от которого лес, расступившись, а затем сомкнувшись снова, убегал в далекую даль.

Выбрав не очень крутое и не очень заросшее место на склоне, тропинка спускалась в овраг и исчезала там внизу, уходила куда-то совсем глубоко, на самое дно оврага, в густую черноту, которую прикрывал зеленый кустарник. Человек, пришедший ночью, шел через эту черноту — наверно, еще более страшную и мрачную в ненастную дождливую ночь, — шел с трудом, скользя и сползая вниз по размокшему от дождя склону. Обратно же через овраг он не возвращался. Возвращаясь, он свернул, не дойдя до оврага, в сторону, и здесь, на зеленой траве, росшей над краем оврага, след терялся.

Ветка попробовала отыскать на траве хоть какие-нибудь его остатки — опустилась на коленки и проползла метра полтора по холодной и скользкой траве. И тогда неожиданно перед самым своим носом увидела красные резиновые сапоги… Они лежали на низеньком гнилом пеньке, нахально задрав рубчатые подошвы к Веткиной физиономии. Ветка с опаской тронула пальцем рубчатую подошву…

— Это мои!

Ветка вскочила и круто повернулась на голос.

Перед ней стояла девчонка чуть помладше ее самой. Она была в зеленой нейлоновой куртке и в пестром платочке, из-под которого на лоб и на виски, чуть затеняя их каштановой тенью, падали красивые завитки волос светло-шоколадного цвета. Первое, что Ветке бросилось в глаза, это необыкновенное сочетание в ее лице удивительно красивых и нежных красок. Светло-шоколадные завитки на лбу и на висках, каштановые тени на них, белое, с нежным румянцем, без единой веснушки лицо, черные тоненькие брови, розовые красивые губы и большие синие, совершенно синие, по-настоящему синие глаза.

— Это мои сапоги! — еще раз сказала эта розово сине-шоколадная девочка. — Промокли. Вот и сохнут.

— Чудо заовражное! — воскликнула Ветка. — Ты кто?

— Я — Настя, — ответила девочка, переступая на мокрой траве покрасневшими от холода маленькими босыми ногами.

Это Ветка отметила про себя сразу — сапоги большие, а ноги у девочки маленькие…

— Так! — произнесла Ветка. — Значит, это ты сегодня ночью влезла в мое окно! И что же ты там делала?

Девочка ни капли не смутилась:

— Спала.

— Батюшки! — воскликнула Ветка. — Бездомный ребенок объявился.

— А я не бездомная. Это — мой дом. У стенки, где висит картина, моя кровать. А вот тебя я не помню. Ты откуда?

— Она меня еще будет допрашивать! Влезла ночью в мое окно и меня же допрашивает! Между прочим, сегодня все утро в директорском кабинете трезвонил телефон. Это не тебя разыскивали? Ты откуда, между прочим, сбежала? Из какого пионерского лагеря? Предупредила-то хоть домашних, что сбегаешь?

— Предупредила! — холодно произнесла Настя.

— Я тоже каждый раз предупреждала, а что толку? — ляпнула Ветка.

После этой непродуманной фразы наступило неловкое молчание, а потом от неловкости Ветка ляпнула еще одно совершенно непродуманное:

— А здесь у вас красиво — и овраг этот, и лес… Еще бы вот гор сюда немножко — было бы совсем как в Альпах, в Испании…

— В Испании — Пиренеи! — воскликнула Настя так сердито, словно Ветка оскорбила лично ее. — Географию знать нужно!

— Ну да, — пробормотала запылавшая Ветка. — Конечно… Где уж нам… Мы через овраги не путешествуем, нас извозчик довезет… на телеге. Где уж нам!

— А тебя как зовут?

— Вета.

— Это как же? — Настя пошевелила губами, перебирая в памяти подходящие имена. — Как же полное? Виолетта?

То, что она попала сразу в самую точку, почему-то обидело Ветку еще больше — никто вот так сразу, с налету, не догадывался… Она сочла необходимым переменить тему разговора.

— У вас тут в вашем Каменске хоть какая-нибудь столовая есть? Или кафе?

— Есть. И столовая и кафе.

— Скажите, пожалуйста, как развернулись! Так пойдем. Я уже давно с голоду умираю.

— Не пойду! Иди одна, если умираешь.

— Ладно. Не ходи, — миролюбиво сказала Ветка. — Сядь вот на этот пень и сиди. Я выберусь в цивилизацию и принесу тебе чего-нибудь. Может, даже пирожных, если они тут у вас водятся.

— Я не хочу пирожных.

— А я, между прочим, ведь тоже сбежала! — призналась Ветка. — Из «Зорьки», из той, что у озера. Слыхала?

Она храбро выдала свою тайну, чтобы подкупить Настю, если уж нельзя было расположить ее к себе даже обещанием купить пирожных, но Настя все равно своей тайны не выдала.

— Я из-за одной вредной девчонки сбежала, из-за Таньки Кривошеевой. Такой вредной еще встречать не приходилось! Были вредные, но уж такой…

— А к кому же ты сюда пришла?

— К Евфалии Николаевне.

— К кому? — почти испуганно воскликнула Настя. — К кому?!

— К Евфалии Николаевне… А что? — с опаской спросила Ветка.

— А разве… разве она не уехала?

— Евфалия-то? Так подумаешь! Если уехала, так недалеко. Найду!

— Найдешь?

— Конечно! Не найду, так сама найдется. Это ж мамина подруга. Они ж еще в школе вместе учились. А она тебе что, тоже нужна, что ли?

— Нужна… Очень нужна! Очень! Уж ты, пожалуйста, ее найди. — Настины глаза как-то совсем по-доброму засинели. — Ты знаешь… я ведь не из лагеря… Я из дому.

— О-о! — поразилась Ветка. — Во дает!

— Да я бы здесь только переночевала, а утром к бабушке, в Миловановку. Да вот сапоги промочила.

Вот уж не думала Ветка, что упоминание о тете Вале так подействует на Настю. Похоже, с тетей Валей связывала она какие-то большие надежды. Похоже, у этой странной и такой красивой девочки случилась какая-то беда. Не бегают из дому вот так запросто, ни с того ни с сего. Да еще с ночевкой в холодном пустом доме! Да еще с путешествием через ночной, полный кошмаров глубокий овраг…

— Ладно, — сказала Ветка. — Я сейчас все-таки выберусь в цивилизацию, а ты пока садись вот на этот пенек и жди меня с пирожными. Вот поедим, и я тебе твою Евфалию хоть из-под земли достану! Договорились?

Настины глаза стали совсем добрыми и совсем синими, и Ветка поняла, что Настя будет послушно сидеть на пеньке и ждать ее хоть целую вечность.