Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич. Страница 2

И Ванька, между прочим, тоже был модой. Когда он рождался, московские родители — да и другие, конечно, — уже порядком ополоумели от всяких там Виолетт с Арнольдами и кинулись на Иванов, Федек, Егоров и тому подобные якобы очень народные имена.

Вот они и получились «два сапога пара» — Стелла и Ваня. Что-то вроде эклера под майонезом… Так всегда казалось Стелле и было предметом её немалых переживаний.

Хаджи-Мурат

Вдруг она услышала вполголоса разговор, тотчас выскочила из постели, надела через голову платье, тихо приставила к окну табуретку и теперь, облокотившись на подоконник, могла видеть, что делается внизу.

Человек, длинный и худой, нескладный, в кепке, надвинутой на самые глаза, в штанах и пиджаке бывшего чёрного, а теперь линялого, коричневатого цвета, стоял перед окном Гориного кабинета, опершись на косу. Это был тот самый дядя Веня.

Гориных слов Стелла почти не слышала, а только дяди Венины, из которых никак не могла понять, о чём там у них беседа. Сплошные: «Ну да… ну это конеш… а куды мы денемся… ну, если так, тогда…» Он был, пожалуй, ещё медлительней Горы.

Лишь однажды Стелла услышала Горино слово: «Пожалуй, в главном ты прав, Вениамин!»

И не успела Стелла удивиться такой неожиданной серьёзности, как дядя Веня вдруг, без всякой секундной хотя бы подготовки, поднял глаза прямо на Стеллу:

— Вот и Стеша проснулась. Молодец! Утро доброе.

— Здравствуйте, дядя Вень, — с перепугу голос её был чужой и хриплый. Ну буквально ворона из-под крыши.

Опять что-то спросил невидимый Гора. Дядя Веня покачал головой:

— Откуда, Горушка! — И Стелле: — Ведь спят ещё там, ваши-то?

Стелла приложила палец к губам, кивнула. Ей не то чтобы действительно жаль было будить Нину или Ваньку. Но жаль было портить утреннюю тишину и утреннюю беседу. Хотелось сверху посмотреть на них, на всю эту картину. Именно одной. Пусть даже она и оказалась рассекреченной… Хотелось кое о чём подумать.

О дяде Вене, например. Как он поднял голову, словно услышал Стеллин взгляд. А ведь это получается не у всех. Только у чутких. Стелла даже специально тренировала в себе способность замечать незаметные взгляды… И потом: как он сразу понял, что Нина с Ванькой спят? Глянул на дом и решил: спящий…

Или уж это она слишком?

Дядя Веня между тем с сомнением и горестью покачал головой, словно опять услышал Стеллины мысли, затем вынул из кармана брусок и принялся за косу. Такой от этого звук происходит — ни на что не похожий: дзык-джик, дзык-дзык.

В их посёлке заведено: кому из дачников какая хозяйка продает молоко, тот и должен разрешать выкашивать свой участок. Их семья отдаёт свою траву тёти Машиной корове.

А у Романовых как раз много травы — сколько участка, столько почти и травы, потому что они ничего не сажают. Раньше, давно Горины родители сажали — остались намёки на грядки. А теперь как-то всё… каждый год собираются, никак не соберутся.

Мама говорит: «Мне картошки вашей не надо. Но три-четыре грядки овощей… Георгий, в чём дело-то?» Гора разводит руками: «А что я могу — подумай! Стрелка — барышня, я — начальник, Иван — лентяй несусветный, у тебя маникюр… Нет, ты скажи мне, кого заставить, и я сейчас же возьмусь за ремень!» Нина поворчит-поворчит, а там уж огородничать поздно. И опять всё лето бушует трава.

Их семья такая траволюбная. А может, это из-за Горы повелось. У них многое из-за Горы. На других участках давно выкосили, у них всё стоит. Но тётя Маша не обижается. Или, по крайней мере, помалкивает. Потому что дядя Веня и Гора — друзья. Они бы сейчас, наверное, не были друзьями, но дело в том, что они друзья детства.

И вот наконец наступает последний срок. И приходит дядя Веня с косой, дзыдзыкает своим бруском…

Стелла тихо спустилась по разговорчивой лестнице, без спроса открыла дверь в Горин кабинет. Гора стоял у окна. Обернулся к ней, кивнул: давай заходи. Сказал дяде Вене:

— Ну что ты телешься-то? Роса просохнет, тогда гляди!

— Очень, Жорик, голова не работает, — и дядя Веня приложил руку с бруском к затылку, словно бы хотел показать, где именно у него голова.

Гора улыбнулся, тихонько подтолкнул плечом Стеллу, словно соучастницу:

— Давай коси. А там, глядишь, найдём, чем поправиться.

— Так чего дробить-то, Егорушка. Поправимся и… пошла вода.

Но Гора решительно покачал головой, и дядя Веня, не выронив больше ни просьбы, взялся за косу.

— Смотри, как работает! — тихо сказал Гора.

И верно! Коса летела свободно, лишь с лёгким присвистом. Трава падала так беззвучно и ровно, будто сама не понимала, что же такое с ней произошло.

Гора снова стал перед своим кульманом, нахмурив лоб, сложив на животе руки. Очень трудно было представить, что они когда-то играли в футбол, дядя Веня и Гора. А ведь играли.

Дядя Веня остановился, снял кепку, крепко вытер рукавом потную лысину. Лицо у него было коричневое, тёмное, а лоб и лысина совсем белые, даже розоватые. И дядя Веня, словно стесняясь, опять надел свою кепку.

И дальше всё косил да косил дядя Веня. И было уже неизвестно, то ли он думал об Горином угощении, то ли нет. А Гора всё стоял перед кульманом, сложив руки на животе. «И только я тут сижу одна да бездельничаю», — подумала Стелла.

Сверху поползли по стенам скрип и шевеление. Тогда она отправилась на кухню ставить воду и молоко для кофе, сполоснуть большую сковородку. Воскресный завтрак у них всегда один и тот же — яичница с хлебом.

Нина спустилась. Сразу стало куда громче в доме. Она успевала и за кофе доглядеть, и за Ванькой, чтоб он занимался зарядкой не халтуря. Хотя зарядка — это его абсолютно личное дело. Он и взялся за неё сам, с нынешнего марта, безо всяких родительских понуканий.

Чтобы зазря не лезть под пули родительского внимания, Стелла укрылась на террасе якобы для сервировки стола. А чего там сервировать? Села тихонечко и сиди…

Вдруг словно что-то подтолкнуло её глянуть в стеклянную террасную стену. Лужайка перед окнами уже вся была выкошена до последней былиночки. Дядя Веня, словно после боя, вытирал своё оружие пучком только что сваленной травы.

Стелла быстро вышла на крыльцо. Освобождённые от плена флоксы сверкали вдоль дорожки и были хороши до слёз. Их когда-то сажали Горины родители. И флоксы всё расцветали с тех пор — многолетние растения. Они начинались от снежных и потом розовели, краснели от куста к кусту, становились уже тёмно-бордовые, почти чёрные. Так задумала когда-то Горина мама. Стелла никогда не видела её. А уж Ванька и тем более.

Сейчас она смотрела мимо флоксовых красот на вырезанный под корень участок перед окнами.

Там, в углу у забора, должен был стоять Хаджи-Мурат.

Стелла пошла к тому месту, чувствуя сквозь тонкие тапки мстительную колючесть только что родившихся травяных пеньков. Она стала искать Хаджи-Мурата, высокий старый татарник. Его показал ей Гора ещё в начале лета. Хаджи-Мурат был молодой, с нераспустившимися бутонами. Ванька спросил:

— А почему Хаджи-Мурат?

И Гора ответил:

— После узнаешь…

Ванька забыл на другой день. А Стелла нет!

И вот сегодня, в последнее утро, даже не взглянула на него… А что я могла бы сделать, подумала она… Что сделать?! Да очень просто: попросить дядю Веню, наврать что-нибудь про гербарий. Но она не вспомнила, вот в чём дело.

Она опять стала искать Хаджи-Мурата среди ровных строчек скошенной травы. И не могла найти. Наверное, дядя Веня выкинул его, чтобы корова потом не наколола себе губы. Стелла постояла над тем местом, где он рос… ну и что особенного! Это она подумала, потому что ей нельзя было ни заплакать, ни уйти куда-нибудь — тихо посидеть одной. Ей следовало отправляться на воскресный завтрак. Это уж был закон. Ненарушимый…

Зачем-то она обернулась.

Гора смотрел на неё из окна своего кабинета.

«Надо же, — подумала она, — я как дядя Веня: на меня посмотрят, а я оборачиваюсь».

И тут же Нина крикнула: