Задание - Родионов Станислав Васильевич. Страница 6

— Следователя?

— И соучастников. Их сейчас привезут.

— Каких соучастников? — попробовала удивиться Ирка.

— Назвать фамилии? — любезно спросил дежурный. — Пожалуйста. Эдуард Бледных, он же Бледный. Гриша Желубовский, он же Грэг-артист. Виктор Рундыгин, он же Шиндорга. Разве не так?

— Откуда знаете?

— Всему микрорайону известно, с кем ты резвишься в Шатре.

Ирка тяжело переступила с ноги на ногу и вдруг села перед столом дежурного. Ее выпуклые губы показались Леденцову беспомощными; вроде бы она ими шевелила, но слова до него не долетали; видимо, не слышал их и майор, вглядываясь в эти неуклюжие губы. Вошел помощник дежурного и ушел, заглянул какой-то сотрудник, дважды отзвонил телефон… Ирка все сидела — то ли не знала, что сказать; то ли не знала, на что решиться; то ли испугалась сильно. И когда в дежурке никого не осталось, кроме них троих, она спросила неожиданно детским голоском:

— Дядя, что теперь будет?

— Следствие будет.

— Что же делать?..

— Надо было раньше думать.

— Дядь, отпусти меня…

— Ты что, на рынке?

— Бумаг-то еще не писали…

— Верно, не писали, — заговорил майор как раз тем голосом, которым торгуются на рынке. — А куда я дену потерпевшего?

Ирка глянула на Леденцова, как ему показалось, с любовью. Он ответил взглядом непримиримым и легонько тронул залепленную скулу, как бы намекая.

— А что… потерпевший?

— Он же заявление подал, он же требует тебя привлечь…

Ирка вновь посмотрела в угол с некоторым удивлением: неужели желтоголовый этого требует? Леденцов хмурился и молчал, будто не слышал.

— Зачем ему меня привлекать?

— Удивляешь, Иванова. Ведь человека избили и ограбили.

— А если он простит?

— Это с чего? — удивился дежурный. — Ты ж ему не мозоль отдавила в трамвае…

— А если он свою бумагу заберет назад?

— Если бы да кабы.

— Дядь, можно я с ним поговорю?

Майор соображал долго. И, поморщившись от незаконной уступки, бросил:

— Согласится ли он…

Ирка подошла к Леденцову. Он смотрел в пол и видел неженски крупные сапожки и джинсы, колом стоявшие на ней. Запахло духами; нет, не духами, а чем-то свежим и природным, вроде сырой древесины или наловленной корюшки.

— Парень, выйдем.

Леденцов расселся поосанистей, показывая, что он тут прочно и надолго.

— А? — потише спросила Ирка.

— Мне и здесь не дует.

— Выйдем, Боря, — прошептала она.

Леденцов поднял взгляд. Над нависшей ее грудью что-то безвольно говорили Иркины губы, а темные глаза показывали на дверь. Он надел кепку и вышел в коридор, преследуемый ее валкими шагами.

— Боря, я деньги верну…

— Только не надо песен!

— Чтоб я облысела, верну!

— Разве дело только в деньгах? — почти визгливо крикнул он. — А морду отциклевали?

— Заживет.

— Ага, заживет! Пусть и тому, кто меня саданул, милиция нервы пощекочет.

Леденцов стоял почти лицом к стене, опасаясь, что кто-нибудь из пробегавших сотрудников его узнает. Ирка заглядывала ему за плечо, пытаясь видеть глаза. Ее волосы елозили по кепке, туго надвинутой на уши, поэтому он слышал глухой звон, походивший на скребки веток по брезенту палатки.

— Боря, ты хотел со мной встречаться…

— Ну, хотел, — убавил он запала.

— Я верняков не забываю.

— Не ты ж била.

— И он не забывает. Будь мэном, возьми свою кляузу.

Теперь Леденцов распознал запах, шедший от Ирки, — нет, не срубленная древесина и не выловленная корюшка; пахло хорошим вином, заеденным, видимо, свежим огурчиком. На его деньги. Всей компанией. В Шатре.

— Боря, а?

— Как я теперь возьму, — попробовал он замяться.

— Дядька же сказал, что имеешь право. Иди, Боря, иди…

Через десять минут он вышел из дежурки, поблагодарив майора за сыгранную роль. Ирка ждала, вглядываясь в его лицо.

— Ну?

Леденцов показал бумагу, озаглавленную аршинными буквами: «Заявление о грабеже». Она читала, напряженно шевеля губами, будто складывала их по слогам. Запах древесной свежести, то есть вина с огурцом, как-то покрепчал, — может быть, от долгого шевеления губ.

— Да брось! — Леденцов разорвал заявление на клочки.

— Ты мэн, — сказала Ирка возбужденно. — Я таких уважаю.

— А я — таких, как ты, — вдохновился Леденцов, чуть было не прибавив «таких мэних» или «таких мэнш».

— Ты нам подойдешь, — решила она, зорко поводя глазами.

— Кому «вам»?

— Я тебя сведу в клевое место, — шепнула Ирка.

— Когда? — подавил он жадную радость.

— Поехали.

6

Еще не смеркалось, но длинные августовские тени от разномерных домов легли одна на другую, вычернив дворы, скверы и проезды. Шатер, стоявший на отшибе, освещался слабым, уже нетеплым солнцем. Леденцов непроизвольно замешкался — так бывает, когда надо прыгать в остуженную воду.

— Не дрожи. — Ирка сильно подтолкнула его.

Он вошел.

Кусты сирени как бы лежали на деревянном каркасе, построенном конусом. Вдоль стены, если только можно назвать стеной реечный скелет с приваленной зеленью, шла опоясывающая, тоже реечная скамейка, замкнутая почти в квадрат. Закатное солнце не сумело одолеть плотную листву — тут жил какой-то тлеющий сумрак; впрочем, это мог быть и сигаретный дым, стоявший густо и нешелохнуто. Но солнце все-таки находило микронные поры, отчего куполок Шатра блестел звездочками и походил на цирковой, на игрушечный.

— Привет, кроты! — запросто бросил Леденцов.

Ему не ответили.

Привалившись к столбику, одному из четырех, стоял высокий широкоплечий парень с бледным и вытянутым лицом. Видимо, он саданул по скуле, и в переносицу тоже он. Бледный. Состоит на учете в инспекции по несовершеннолетним за избиение подростков и драки.

Упершись подбородком в поставленную гитару, согбенно сидел небольшой узкоплечий подросток с волосами до плеч. Полы замшевой куртки касались земли — куртка ли была велика, скамейка ли была низкоросла… Грэг-артист. Состоит на учете за озорство, а вернее, за мелкое хулиганство.

Рядом возлежал толстоватый паренек с недовольным лицом, он курил сигарету насупленно, посасывая ее, будто конфету. Витя Шиндорга. Состоит на учете за обирание школьников.

— Зачем здесь этот Желток? — спросил Бледный.

— Он замазал дело, — объяснила Ирка.

— Как?

— Забрал свою жалобу и порвал.

— То-то нас отпустили, — лениво заметил Артист.

— Я и говорю, клевый мэн, — подтвердила Ирка.

— Закуривай, — предложил Шиндорга.

Леденцов взял из протянутой пачки сигарету и закурил бодро, стараясь не закашляться.

— Натуральная импортяга. — Бледный щелкнул по пачке.

— Секу, — подтвердил Леденцов, хотя не уловил бы особой разницы между гаванской сигарой и тлеющим мхом.

Парни молча разглядывали его. Леденцов ждал, попыхивая сигаретой, — не гостю затевать разговор; ждал лениво, почти расслабленно, закаменев внутри до какого-то влажного родникового холодка. Примут ли?

Он уже начал изучать эту шатровую ячейку: кто лидер? По тому, как сейчас его примут, можно судить об Иркином влиянии. Ведь привела, никого не спросив. Если примут безоговорочно, Ирка тут начальник.

— Тебе сколько? — спросил Артист.

— Девятнадцать.

Леденцов надеялся, что соврал в последний раз. В крайнем случае, учитывая его оперативную работу, станет недоговаривать или умалчивать. Ибо та цель, ради которой он здесь, с ложью не уживется. В конце концов, он пришел сказать этим дуракам правду о них самих.

— Старик, — решила Ирка, умело закуривая.

— Где горбишься? — спросил по делу Бледный.

— В одном закрытом учреждении.

— В почтовом ящике, что ли?

— Вроде.

— Работаешь головой или руками? — заинтересовался Шиндорга.

— Тем и другим, но больше ногами.

— Шестеркой, значит, — объяснил Бледный.