Преступник - Родионов Станислав Васильевич. Страница 18

Петельников смотрел в настороженные глаза отца и думал о словесном портрете, которого они добивались от свидетелей. Вот попроси его описать Вязьметинова — и он не смог бы: до того все непередаваемо заурядно. Круглые щеки, нормальный подбородок, общечеловеческий нос… Видимо, сын походил на мать: то же узкое лицо, те же скорые темные глаза.

— В понедельник прихожу с работы, ем, гляжу передачу и — спать.

— Во вторник?

— Прихожу с работы, перекушу, врублю телевизор…

— А в среду?

— И в среду так.

— А в четверг и пятницу?

— Дорогой товарищ, у меня работа с металлом.

— Ну а в субботу?

— В субботу, как правило, тоже работаю.

— А воскресенье? — упорствовал оперативник.

— Это мое. Еду в садоводство.

— В то самое, куда Саша не ездит?

— Не ездит, стервец.

— Когда же вы с ним общаетесь?

— Да хоть когда… Едим вместе.

Петельников вообразил, как они едят вместе. Молча, значительно, с разговорами типа «передай соль». Не обедают, а насыщаются. И эта представленная трапеза вопросила: есть ли польза от такого общения? Не лучше ли без него?

— Дмитрий Сергеевич, а вы шутите?

— В каком смысле?

— Острите, смешите, озорничаете, хохмите.

— Случается, — осторожно подтвердил Вязьметинов, сам сильно засомневавшись.

— Он не выпивает, — объяснила жена.

— Тогда не до шуток, — согласился Петельников.

— Да, не до шуток, — рассердился Дмитрий Сергеевич. — Работа, план, семья. Рассиживаться в креслах у каминов недосуг.

Петельников не знал, какое место занимает юмор в педагогических системах. Но из школьных учителей он ярче всех помнил веселого химика; удачливым сыщиком был, как правило, остроумный человек; умнее всех руководил тот начальник, который имел чувство юмора… И дружил Петельников с людьми веселыми.

— Шутить надо умеючи, — философски вставила Вязьметинова, будто говорила про обращение со взрывчатым веществом.

— Это уж точно, — подтвердил Петельников.

Шутить надо умеючи; нужно много знать и еще больше понимать, раскрепоститься духом, не грязнуть в пустяках и постоянно быть в отменном расположении духа.

Петельников встал.

— Вы Сашу отыщете? — негромко спросила Вязьметинова.

— Погуляет и сам придет, — ответил за него муж. — Вы лучше посоветуйте, как с ним быть дальше…

— Дмитрий Сергеевич, вы белье стираете? — вспомнил оперативник о своем белье, которое так и лежало, так и белело.

— Жена стирает.

— А на руках ходить умеете?

— К чему подобные вопросы? — догадался Вязьметинов, что задаются они неспроста.

— Вернитесь с работы, позвоните в дверь и войдите в квартиру на руках.

— И что дальше?

— А дальше встаньте на ноги и перестирайте все белье.

— Зачем?

— Чтобы увидеть, с каким любопытством смотрит на вас сын.

18

Мужа Смагиной привезли пораньше утром. Младенчески помаргивая от дневного света, будто его только что подняли со дна океана, Анатолий Семенович переводил взгляд с одного оперативника на другого. Леденцов хотел быть узнанным, чтобы избежать нудных вступлений и намеков. Но Смагин глядел на лейтенанта, как на свежую газету.

— Ну? — спросил Петельников, припечатывая его своим напирающим взглядом, которому Леденцов тщетно учился.

— «Ну» в смысле чего?

— В смысле пьянства.

— Это баловство признаю. Да ведь все выпивают.

— Знакомо! Хулиганы говорят, что все дерутся; воры — что все воруют; пьяницы — что все пьют… Одному-то неохота быть уродом, а?

Смагин поправил осыпавшиеся на уши волосы и спросил с философской хитрецой:

— Имею я право на вопрос?

— Имеете, имеете.

— Что вручают спортсменам за победу?

— Награды.

— А какие?

— Вымпелы, кубки… И что?

— Во, кубки! Спрошу: зачем?

— Полагаете, для пьянства?

— В точку! Чтобы спортсмены после соревнований попили из него сухонького. Заметьте, не вручают чашу для супа или, скажем, чайник для чаю.

В другой бы раз Петельников развеселился. Но сейчас даже усмешка не тронула его губ — сидел истуканисто, не опуская взглядом тусклых глаз Смагина. И Леденцов, пожалуй, впервые за время их совместной работы увидел, как сухая ненависть темнит лицо капитана, та самая ненависть, которая противопоказана оперуполномоченному уголовного розыска.

— Ну? — опять повторил Петельников.

— «Ну» в смысле пьянства?

— «Ну» в смысле совести.

Анатолий Семенович глянул на оперативника пристальнее. Капитан не шелохнулся и ничего не добавил. И смагинское сознание, еще запеленутое вчерашним хмельным туманом, успокоилось.

— Если касается совести, то на предприятии, дорогие товарищи, я не пью. У меня такая работенка, что, извините за выражение, выйти покурить некогда.

— Почему «извините за выражение»?

— Я хотел сказать «выйти в одно место».

— Значит, совесть ваша спокойна?

— Коли вы ищете людей без совести, то адрес подскажу. Вчера купил с лотка книжку. Под названием «Они появляются ночью». Думал, про шпионов, да и народ хватал. И кто это появляется ночью? Серебристые облака.

Оперативники знали, что людей без совести не бывает и дело лишь в том, как глубоко она сокрыта; оперативники умели до нее докапываться, как бы очищая слой за слоем социальные и психологические наносы. Но Смагин был фигурой процессуально непонятной: потерпевший, коли в его квартиру забрались; не потерпевший, коли ничего не украли; вор, коли забрал деньги и золотые вещи; не вор, коли брал совместно нажитое, свое.

Леденцов, сидевший на отшибе, встал и подошел к нему.

— А на какие деньги вы пьете?

— На свои, на трудовые.

— Разве жена зарплату не забирает?

— Зажилить червончик всегда можно.

— Червончик? Шестнадцатого числа вы пропили в баре пятьдесят четыре рубля, гражданин Шакало.

Анатолий Семенович воззрился на Леденцова изумленно. Волосы, теперь им не придерживаемые, свободно осыпались на уши. Кожа лица, почти не увидевшая прошедшего солнца и неопрятная, как у всех пьющих, желтела промасленной бумагой. Глаза выражали такую работу мысли, что, казалось, за ними идет прямо-таки физическое коловращение мозга. Что его так задело: пропитая сумма или подлинная фамилия?

— Вы не из восьмого автопарка? — наконец спросил он, так и не узнав лейтенанта.

Петельников тоже встал, подошел к растревоженному Смагину и навис — его длинный галстук, покачиваясь, касался подбородка сидевшего; Леденцов мог поручиться, что Анатолий Семенович сейчас вдыхает запах одеколона «Консул».

— Обокрасть кого? — жестко спросил капитан. — Собственную жену!

— Мною заработано! — не стерпел Анатолий Семенович слова «обокрасть». — Эти деньги я на халтурке сшибал!

— Свалить на кого? На подростка!

— Его бы по малолетству простили…

Петельников распрямился и скривил губы, словно раздавил во рту случайную клюквинку. И от этой чужой кислинки Анатолий Семенович вдруг потупился и стал ладонью тереть лацкан пиджака, стряхивая с него то, чего там не было.

— Подождите в коридоре, сейчас поедем к следователю.

Смагин дошел до двери и остановился, будто чего-то вспомнил. Но сперва он сдул со второго лацкана только одну ему видимую пушинку.

— Жене не скажете?

— А как ей сказать? — удивился Петельников. — Что кражу совершил подросток?

— Якобы неизвестный…

— Анатолий Семенович, мне попадались преступники, но не подлецы. Попадались подлецы, но не преступники. А вы и подлец, и преступник.

— Преступность мне не вешайте. — Смагин с «подлецом» согласился.

— Вы сделали ложное заявление о краже.

— Это жена заявила.

— Значит, дали ложные показания о краже.

Поразмыслив, Смагин вышел. Капитан торопливо убрал со стола бумаги, запер сейф, надел куртку и оказался возле Леденцова — они молча стояли друг против друга, лицом к лицу, глаза в глаза.