Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна. Страница 26

— Обаяние таланта, — философски изрек Мате.

— Или талант обаяния. Не случайно Фридрих — герой многочисленных хроник, преданий, рассказов, легенд. Между прочим, одна из них утверждает, что Фридрих не умер, а скрылся в горе Кифгейзер и вернется, как только восстановится слава древней Римской империи.

— Постойте, — встрепенулся Мате, — что-то в этом роде я уже слышал, только не о Фридрихе Втором, а о Фридрихе Барбароссе. [24]

— Да, да, — важно закивал Фило, — очень любопытный случай. С течением времени эта легенда перенеслась с внука на деда. Не больно справедливо, но тут уж ничего не…

Он не докончил. В соседнем переулке послышались крики и звон клинков. Друзья опасливо выглянули из-за угла: два длиннокудрых молодых человека в бархатных безрукавках дрались на шпагах. Лица их раскраснелись, в глазах пылала жгучая ненависть. Они скрежетали зубами и осыпали друг друга яростными оскорблениями.

По обе стороны дерущихся двумя враждебными стайками расположились их приятели, такие же юнцы. Они с интересом следили за поединком и разжигали страсти желчными шутками.

— Клянусь решетом Эратосфена, где-то я уже это видел, — шепнул Мате.

— Не иначе как в трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», — разрешил его сомнения Фило. — Правда, действие ее происходит в Вероне, но, как видите, свои Монтекки и Капулетти имеются и в других итальянских городах.

Бой разгорался. Теперь уже дрались несколько пар, а вскоре побоище и вовсе стало всеобщим.

— Что делается! — волновался Мате. — Этак они перебьют друг друга по-настоящему… Я разниму их!

— Да вы что? — Фило даже побледнел от испуга. — От вас же мокрое место останется!

Но в Мате точно бес вселился. Он выхватил из рюкзака логарифмическую линейку и, отчаянно размахивая ею, устремился вперед. Фило ухватил его сзади за пояс и потянул изо всех сил обратно. Мате неистово отбрыкивался. Еще немного — и число дерущихся стало бы на одну пару больше…

Но тут в переулке появился человек в коричневой рясе, с волосами, подстриженными кружком, и выбритой макушкой.

— Во имя Господа нашего и пресвятой церкви, — закричал он, раскинув руки в широких рукавах, — остановитесь!

В пылу драки его не сразу расслышали. Тогда он закричал опять, прибавив к прежним словам новые: под страхом отлучения. Видимо, добавление оказалось внушительным. Противники опустили шпаги и стояли, тяжело дыша, обмениваясь исподтишка злобными взглядами.

— Нечестивцы! — обрушился на них монах. — Разве вы забыли, что сегодня суббота? Мало вам трех дней недели, отведенных церковью для подобных забав? Детям таких почтенных фамилий следует знать, что поединки разрешены от среды до пятницы. Дождитесь положенного срока — и бейтесь на здоровье. А сейчас ступайте с миром и благодарите Бога, что я не донес на вас епископу.

Мате просто из себя вышел, услыхав эту речь. Каково! Убийство в субботу — грех, а убийство в пятницу — милая шутка, разрешенная законом. Можно ли представить себе что-нибудь более дикое?

Юные пизанцы тоже были сильно раздосадованы, но совсем по иной причине.

— Старая лиса, — сквозь зубы проворчал один из них, глядя вслед уходящему монаху. — Пусть скажет спасибо, что мы до сих пор не выставили его епископа из нашего города.

— Дай срок — выставим! — пригрозил другой. — Не для того Пиза добилась права называться вольным городом, чтобы подчиняться папскому ставленнику.

— Что выдумал, — возмущался третий, — драться только от среды до пятницы… А если у меня семь пятниц на неделе?

Оба враждующих стана громко захохотали.

— Хорошо сказано, Уберти. — произнес тот юноша, что грозился прогнать епископа. — Что его слушать! Пойдем сейчас к крепостной стене и додеремся без помехи. Если только эти презренные трусы не собираются показать нам пятки…

— Эй, ты, замолчи, — вспылил кто-то из враждебной партии, — не то заткну тебе глотку здесь, на месте.

— Потерпи, Андреа, — остановил его другой. — Заткнешь ему глотку там, у стены.

И, воинственно потрясая шпагами, компания удалилась.

Мате утер рукавом влажный лоб. Жутко! И откуда столько ненависти?

— «Ужасный век, ужасные сердца», — процитировал Фило и тут же пояснил: — Пушкин, «Скупой рыцарь».

НА СОБОРНОЙ ПЛОЩАДИ

Они пошли дальше и скоро очутились на большой площади.

— А, наконец-то! Знаменитая Соборная площадь! — торжественно провозгласил Фило. — Тут сосредоточены здания, составляющие гордость пизанцев.

Мате скептически хмыкнул. Нашли чем гордиться! Один-единственный собор…

— Добавьте, единственный в своем роде, — поддел его Фило. — Настоящая романская базилика. [25] Ее воздвигли в честь победы пизанцев над сарацинами при Палермо. Конечно, где-нибудь в семнадцатом веке, когда здание восстановят после пожара, оно станет куда привлекательнее. Его украсят мозаики и фрески лучших итальянских художников, массивные бронзовые двери, покрытые искусным рельефным орнаментом…

Но меня, по правде говоря, больше интересуют архитектурные памятники в первозданном виде.

— Что значит — в первозданном? Надеюсь, не в строительных лесах?

— Ничего не имею против. — Фило указал на забранную лесами постройку. — Вот это, например, будущий баптистерий, иначе говоря — крестильня. Разве не интересно смотреть на нее сейчас, когда она еще не закончена, и думать о том, что лет через пятьдесят здесь возникнет беломраморный трехъярусный храм с грушевидным куполом, великолепными порталами и замечательной мраморной кафедрой?

— Не знаю, не знаю, — с сомнением пробормотал Мате. — Мое воображение устроено по-другому. Оно отыскивает закономерности в заданном ряду чисел. Ему ничего не стоит подметить в хаосе линий и поверхностей такие взаимосвязи, которые остаются скрытыми для неопытного глаза. Но что оно может провидеть в таком, с позволения сказать, обрубке, как этот?

Длинный палец Мате уперся в другое, окруженное лесами, здание, находившееся справа от собора.

— Держу пари, что вы сейчас же возьмете свои слова обратно, — загадочно произнес Фило.

— Не советую, проиграете.

— А если я скажу, что перед вами всемирно известная падающая пизанская башня?

— Возможно ли! — закричал Мате. — Так это она! Наклонная колокольня, кампанилла! Начата в 1174 году архитекторами Бонанном и Вильгельмом из Инсбрука, закончена в 1350-м, имеет 8 ярусов, высота 54,5 метра, в результате осевшего грунта дала отклонение от вертикали на 4,3 метра, которое, несмотря на искусственные укрепления, продолжает неуклонно увеличиваться… Уф!

— Как это на вас похоже, — упрекнул его Фило, — ничего не знать о баптистерии и все — о пизанской башне!

— Так уж я устроен…

— Да, да, запоминаете только то, что вам интересно. Но чем пленила вас пизанская башня?

— Странный вы человек! Здание падает более семисот лет и все никак не упадет… Разве тут не над чем подумать? Кроме того, с пизанской башней связано интереснейшее открытие Галилея…

— Не иначе как Галилей стоял на вершине колокольня, у него закружилась голова, и он воскликнул: «А все-таки она вертится!» — сострил Фило.

Мате презрительно улыбнулся. Вот она, сила предубеждения! Люди, черпающие сведения о науке из исторических анекдотов, видят единственную заслугу Галилея в том, что он подтвердил правильность учения Коперника. Но вряд ли это удалось бы ему, не будь его научные интересы так бесконечно многообразны! Пытливый ум Галилея стремится постичь и тайну приливов и отливов, и законы полета снарядов, и секреты прочности разного рода сооружений… Да, да, Галилей — один из родоначальников учения о прочности, именуемого у нас сопротивлением материалов. Он же заложил фундамент науки о движении — механики…

— И все это — на пизанской башне? — продолжал иронизировать Фило.

— Не паясничайте, — приструнил его Мате. — С пизанской башней связан открытый Галилеем закон свободного падения тел. Надо вам знать, что Галилей внимательно изучал поведение падающих предметов и установил, что, по мере приближения к земле, скорость их падения равномерно возрастает. Затем ему, естественно, захотелось выяснить, как изменяется ускорение в зависимости от веса падающего тела. Легенда гласит, что для этого он якобы поднялся на пизанскую башню и стал бросать оттуда предметы разного веса. И тут он заметил, что все сброшенные им предметы достигают земли за одно и то же время, независимо от тяжести. Стало быть, решил Галилей, все они падают на землю с одинаковым и притом постоянным ускорением…