Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна. Страница 28

— Понятно. Значит, карнавал связан с временем, предшествующим великому посту. Воображаю, как торопятся наесться впрок умученные многочисленными постами прихожане!

— Недаром они так стараются продлить это время! В некоторых европейских городах карнавалы начинаются не за неделю до великого поста, а чуть ли не на второй день Рождества.

— А что же церковь? Неужели мирится с откровенными остатками язычества?

— Наоборот. Но так как искоренить их не удается, довольствуется тем, что всячески старается сократить сроки карнавала, довести их до минимума.

Тут зазвучал поблизости хриплый низкий голос:

— Эгей, посторонись, барашек! Не видишь — волк идет…

В ответ заблеял другой, высокий и насмешливый:

— Вот еще! Ты хоть и волк, да какой с тебя толк? А я баран, да не так уж прост, захочу — накручу тебе, волку, хвост.

— Пресвятые угодники, что делается! — всплеснул руками «волк», здоровенный детина в устрашающей, грубо сработанной маске. — Бараны перестали бояться волков… Не иначе как скоро конец света!

Слова его были встречены дружным хохотом окружающих. Ободренный успехом, «волк» продолжал разыгрывать им самим придуманную сценку.

— Сдается мне, это совсем не барашек, а жирненький, аппетитный монашек, — плотоядно пропел он, как бы предвкушая лакомую добычу.

— А что, — отозвался кто-то, — сейчас сдерем с него шкуру и разберемся, кто он такой.

— Правильно! — снова захохотали в толпе. — Не все ему с нас семь шкур драть.

Несколько рук протянулось к «барашку».

— Стойте, братцы, — отбивался тот, обхватив руками голову и защищая таким образом свою маску. — Какой я монах!

— А это что? — возразил «волк», похлопывая его по объемистому животу. — Откуда у мирянина такое толстое брюхо?

Он рванул «барана» за ворот. Карнавальный балахон распахнулся, обнажив набитую сеном подушку, из-под которой смешно торчали тоненькие, обтянутые полосатым трико ножки. Все кругом так и покатились со смеху!

— Горе мне, — притворно сокрушался «волк», — да он тощий, как святые мощи. Мне его и на один зуб не хватит.

— Выходит, волку — зубы на полку! — изощрялись зрители.

Мате иронически усмехнулся. Похоже, служителей церкви здесь не больно-то жалуют!

— Только ли здесь? — возразил Фило. — Корыстолюбие духовенства вызывает возмущение во всех европейских странах. Все чаще раздаются голоса, требующие церковной реформы. Ненасытная алчность и продажность священников — излюбленная мишень сатир и памфлетов. В первой части «Божественной комедии», живописуя страшные картины ада, Данте изобразил между прочим множество круглых отверстий, из которых торчат объятые пламенем ноги. Так он представлял себе кару, уготованную тем, кто при жизни продавал духовные отличия и должности.

— Наверное, он был атеистом, ваш Данте?

— Вовсе нет. Но особенность этой эпохи как раз в том и состоит, что церковь восстановила против себя всех: и верующих и неверующих.

Как всегда, Фило не удалось договорить: грянули трубы.

— На колени, на колени! — загомонили там и тут. — Их шутейные величества прибыли!

Над площадью среди моря голов медленно плыл деревянный помост, украшенный цветами и погремушками. На помосте восседали две пестро разряженные фигуры в красных шутовских колпаках. Мате обратил внимание на особый покрой этих странных головных уборов, напоминавших лыжные шлемы. Раздвоенные наверху, они закрывали не только голову, но также плечи и шею, оставляя открытым только лицо. Длинные концы их, украшенные бубенчиками, свисали, как ослиные уши.

— Да здравствуютих шутейные величества! Да здравствуют король и королева Глупиндии! — голосила толпа.

Царствующие особы преувеличенно важно раскланивались, сопровождая поклоны уморительными ужимками и гримасами.

— Благодарю тебя, мой добрый народ! — надрывался король.

— Благодарю, мои верные подданные! — визгливо вторила королева, сильно смахивающая на переодетого колбасника.

Но вот помост достиг середины площади и остановился. Король соскочил со своего трона, прошелся колесом по дощатой платформе и по-хозяйски оглядел свои владения.

— Ну, дуры, дурынды и дурашечки, хорошо ли вы потрудились? Сколько напели? Много ли напрыгали?

— Много, ваше дурацкое величество! — понеслось со всех концов. — Как кот наплакал! И как с козла молока!

— Ха-ха-ха! — закатился король. — Вот спасибо, мои милашки, развеселили. А теперь повеселим и мы вас. Слушайте спор двух мудрецов, двух служителей Эскулапа. [28] Один мудрец — из княжества Болвании, другой — из графства Ослании.

Ему отвечали бурными рукоплесканиями.

Над подмостками выросли два длинных шеста, увенчанных поперечными перекладинами, с которых, как с вешалок, свисали длинные черные мантии. Над мантиями покачивалось что-то вроде больших воздушных шаров с грубо намалеванными на них лицами и черными квадратными шапочками на макушках.

— Ну и головы у этих медиков, Мате! Наверное, надутые бычьи пузыри.

— По-моему, это ученые-схоласты [29] — из тех, что подсчитывают, сколько чертей умещается на острие иголки.

Мате хотел продолжать, но тут «ученые» заговорили, и ему пришлось умолкнуть.

— Уважаемый коллега из Болвании, — начал первый, — поделитесь со мной своей премудростью. Для начала объясните, как вы лечите воспаление хитрости?

— О, это вопрос тонкий, — отвечал второй. — Тут все зависит от расположения небесных светил. Если болезнь началась в тот день, когда Марс и Юпитер находились на одной линии, надо дать больному чихательного порошка, и ручаюсь, что к вечеру боль в пояснице исчезнет бесследно.

— Святой Глупиций, что он говорит? — возопил первый. — Разве так лечат сердце, ушедшее в пятки? В этом случае больному следует съесть толченую лягушку, и тогда можно не сомневаться, что колики под коленкой пройдут совершенно.

— А что говорит по этому поводу святой Дураций? — ехидно осведомился второй. — Он говорит: никогда не знай, что делаешь, и не делай того, что знаешь.

— Вот как! Как же тогда прикажете толковатьизвестное латинское изречение: «Умориссими пациентес кровопускаре»?

— Нет, вы только послушайте, что он плетет! Где это видано, чтобы зайцы брили бороды в новолуние?

— В таком случае, уважаемый коллега из Болвании, позвольте мне заявить, что вы болван.

— А мне, уважаемый коллега из Ослании, позвольте заявить, что вы осел.

— А я вот возьму да как дам тебе по башке! — неожиданно рассвирепел первый, и из-под мантии его высунулась увесистая дубинка.

— Нет, это я как дам тебе по башке, — возразил второй, тоже доставая дубинку.

После этого «ученые» перешли от слов к делу и принялись лупить друг друга под общий хохот. Бычьи пузыри с шумом лопнули, и площадь огласилась ликующими возгласами.

— Лопнули ученые головы! Так им и надо! Пусть другим головы не морочат!

ДОИГРАЛИСЬ!

— Я вижу, ученых здесь жалуют не больше, чем святош, — сказал Фило.

Мате недоуменно поморщился. Может ли быть иначе, если наукой занимаются такие, с позволения сказать, мудрецы, как эти!

— Очень уж вы категоричны, — запротестовал Фило. — По-вашему, все средневековые ученые — дураки, невежды и шарлатаны?

— Вы не так меня поняли, — смутился Мате. — Не сомневаюсь, что были среди них люди по-настоящему талантливые и знающие. Весь вопрос в характере их познаний! Согласитесь, что наука, опирающаяся не на собственные наблюдения и выводы, а на писания отцов церкви и древние обветшалые авторитеты, немногого стоит. Ведь вместо того чтобы активно познавать мир, схоласты слепо повторяли устаревшее, к тому же значительно искаженное, «приспособленное» к священному писанию учение Аристотеля и нагромождали горы бесплодных комментариев вокруг творений какого-нибудь блаженного Августина или святого Фомы Аквинского… Впрочем, третий закон Ньютона недаром утверждает, что всякое действие порождает равное противодействие! Разум человеческий — преупрямая штука: вспомните историю пятого постулата! Чем крепче были преграды на пути к истине, тем сильнее становилась потребность преодолеть их. И тринадцатый век — как раз то время, когда возникают первые попытки раскритиковать схоластов.