Флибустьерское море - Блон Жорж. Страница 29

Но, каковы бы ни были дальнейшие планы, первейшей целью было обрушиться на врага, как удар молнии. Голландцы на Кюрасао, безусловно, держались настороже после разграбления Сен-Стефана. Поэтому на палубах пиратских судов радостные выклики сменились тишиной удивления, когда адмиральский флагман, нацелившийся было на северное побережье Кюрасао, вдруг круто повернул. Что задумал старый Мансфельт? Выбрал другую точку для атаки? С расстояния в три мили различить что-либо на берегу было невозможно, но голландцы непременно должны были засечь эскадру. А странный маневр давал им лишнее время на подготовку.

Нападающие несколько успокоились, когда флагман, обогнув северо-западную оконечность острова, двинулся вдоль побережья, обращенного к континенту. Однако берег кончился, и адмирал, по-прежнему держась от него на дистанции в несколько миль, снова вышел на прежнюю позицию. К чему водить хоровод вокруг Кюрасао?

Дисциплина на судах и взаимоотношения между командирами и экипажем, между каютами и кубриком существенно изменились за прошедшие эпохи. Герман Мелвилл прекрасно показал в «Белом ките», что на борту американского военного судна XIX века матросы в глазах офицеров с шевронами были быдлом, сбродом, приказания которому отдавались с помощью ругани и плетки; рядовым членам экипажа не приходило даже в голову осведомиться о месте назначения, изменениях в курсе или перипетиях плавания.

Подобная картина наблюдалась, с небольшими послаблениями, и позже. Когда я был рядовым матросом, телесные наказания давно уже исчезли из уставов и даже из практики, но каждый раз отход корабля и смена курса были для нас полной неожиданностью. Нашей единственной задачей было исполнение приказа, и мы были счастливы, если удавалось получить обрывки зачастую противоречивых сведений от унтер-офицеров, окриками заставлявших нас шевелиться быстрее. Позже, особенно на союзных судах во время второй мировой войны, подобный абсолютизм смягчился. Командование осознало, что человеческое существо не машина и от людей можно добиться гораздо большего хорошим обращением, в частности, хотя бы говоря им, куда направляется корабль.

Мы имели случай убедиться ранее в том, что протест входил в обычаи вольнолюбивых рыцарей флибустьерского промысла у всех экипажей, в особенности у набранных из «береговых братьев». Разбойничий аппетит не мешал им чувствовать себя собратьями по общему делу, несмотря на частые кровавые драки; поэтому, соглашаясь признавать авторитет капитана на период плавания и во время боя, они требовали в остальном равноправия. Назначенный губернатором адмирал был в свое время избран ими на пост вожака, он оставался в известной степени их ровней, хотя все признавали за ним право в случае надобности застрелить ослушника или отрубить головы бунтовщикам. Их концепция власти напоминала одновременно структуру вольной дружины и преступной банды. Во всех случаях они считали, что главарь – капитан или адмирал – обязан время от времени давать им объяснения по поводу принятых им решений.

Меж тем необъяснимое крейсерское плавание Мансфельта в виду Кюрасао продолжалось уже несколько дней. Немного бы нашлось капитанов, которые взяли бы на себя смелость поступить подобным образом. И тот факт, что на палубах не слышалось ропота, показывает, сколь велик был авторитет адмирала-предводителя. Конечно, по эскадре ходило множество слухов:

– Ожидается прибытие голландской флотилии с богатым грузом, и Старик хочет заодно захватить его... Старик получил приказ держать блокаду острова, и мы все передохнем здесь от голода, больше нет мочи болтаться в море... Да нет, ночью с острова подошла шлюпка с парламентерами. Старик знает, что голландцы хотят сдаться, и тянет время, чтобы взять с них побольше...

И так далее в том же духе. Капитаны, когда к ним обращались с вопросами, лишь пожимали плечами, нетерпеливо поглядывая на адмиральский корабль, ожидая вот-вот увидеть на фале сигнал.

Сигнальный флаг был поднят лишь на четвертый день; вице-адмиралу приказывалось прибыть на борт флагмана.

Когда он возвращался на свой корабль, сорок загорелых почти дочерна физиономий, свесившись через планширь, сверлили его вопрошающими взорами.

Морган коротко бросил:

– Отваливаем. Идем потрошить испанцев.

В ответ раздался дружный радостный вопль. Еще бы! Ведь карательная экспедиция против Кюрасао была лишь нагрузкой к настоящему походу, коего жаждали их истосковавшиеся по добыче сердца. Испанские владения манили тусклым блеском золота – наградой за все тяготы предшествующих недель. Новость мгновенно облетела корабли, и экспедиция на всех парусах двинулась курсом вест. Длинный скалистый остров вскоре растаял на горизонте.

Надо полагать, пираты провожали его не без сожалений: «Повезло этим канальям – отделались легким испугом!» Упущенная добыча, какая бы она ни была, бросала тень на их репутацию. Однако нам нигде не встретилось указаний на то, что они задавались вопросом, который бередил умы многих историков последующих поколений:

– Почему Старик не напал на Кюрасао?

Характеру морских добытчиков не было свойственно задумываться над прошлым, даже весьма близким; они были несказанно рады концу изнурительного крейсирования вокруг голландского острова, а новое направление сулило радужные надежды. В путь! Вперед! На запад! Эскадра летела, подталкиваемая попутным ветром. Сказочный континент был все ближе.

Четыре дня они держали курс вест. Среди флибустьеров было немало людей тертых, многие прекрасно знали эти места по прошлым походам. Они прикидывали, что континент должен показаться через сутки. Но вечером четвертого дня адмирал и вице-адмирал сообщили участникам, что захвату подлежит испанский остров, находившийся в двадцати морских милях прямо по курсу: Санта-Каталина.

Этот остров на современных картах называется Провиденсия.

Провиденсия представляет собой географическую достопримечательность в огромном «мешке» на юго-западе Карибского моря: соседствующие с ней острова, по сути, едва выступающие из воды песчаные отмели, Провиденсия же является вершиной подводного хребта, рожденного подвижкой тектонических плит, случившейся не в столь отдаленные – с геологической точки зрения – времена. Шесть километров в длину и пять – в ширину. Поистине островок был игрушкой Провидения, в честь которого он и был поименован.

В 1666 году, однако, туда было за чем ехать: были даже веские основания остаться там надолго. Пароходов в те времена еще не изобрели, и морские путешествия были значительно продолжительнее нынешних. Санта-Каталина, лежавшая почти на середине маршрута Панама – Ямайка, становилась, таким образом, стратегическим пунктом, своего рода сторожевым аванпостом перед испанскими владениями Центральной Америки. Гавань на острове была вполне удобной, гарнизон – вполне солидный, причем, что было особенно важно, он мог существовать без внешней помощи. Короче, испанцы чувствовали себя на Санта-Каталине неуязвимыми.

Не исключено, что по возвращении в Порт-Ройял Морган передал губернатору Томасу Модифорду слова, сказанные ему Мансфельтом в конце четырехдневного плавания вокруг Кюрасао, однако никаких письменных следов этого разговора нигде не обнаружено. Определенно то, что Мансфельт самолично принял решение не нападать вопреки приказу на Кюрасао, а двинуться к Санта-Каталине.

Причины, выдвигавшиеся много позже в обоснование этого решения, звучат неубедительно: «Он отказался от нападения на Кюрасао, поскольку сам был голландец, к тому же родом с этого острова». Нет, прославленный адмирал без возражений принял губернаторский приказ перед отплытием; однако, подойдя на несколько миль к Кюрасао, он рассмотрел в подзорную трубу мощные береговые укрепления. Что же касается сомнений, мог ли он повернуть оружие против «своих», то сама постановка вопроса вызвала бы гомерический смех у любого капитана той поры. Понятие родина еще не включало в себя тот матерински требовательный аспект, которым оно характеризуется сегодня. Настоящей родиной Мансфельта было Флибустьерское море, служба которому выпестовала его.