Флибустьерское море - Блон Жорж. Страница 9

Одежда буканьеров приспособлена к нуждам их ремесла: испанское сомбреро с обрезанными краями (в широкополой шляпе не очень побегаешь по густому лесу), короткие штаны, грубая рубаха навыпуск, пояс и башмаки из сыромятной кожи. Вся одежда обычно настолько пропитана кровью и грязью, что стоит колом. На поясе нож и пороховница.

Согласно свидетельствам старинных авторов, буканьеры делились на собственно буканьеров, охотившихся на быков, и охотников, добывавших диких свиней, из которых тоже готовился букан либо солонина. Но подобная специализация, судя по всему, соблюдалась не очень строго.

Буканьеры жили группами по четыре, пять, шесть человек в грубых хижинах из бычьих шкур, натянутых на колья и прикрытых сверху ветвями. В каждой группе все добро (весьма скудное, за исключением оружия и нескольких котелков) считалось общим владением, и, если один из членов группы погибал или умирал, остальные забирали имущество себе без лишних проволочек. Крохотные буканьерские общины назывались «матлотажами», ибо члены их хотя и не жили на судне, но именовали себя матросами («матлотами») и реже – компаньонами. В истории сохранилось другое наименование, пущенное в обиход буканьерами. С какого-то времени они стали называть себя береговыми братьями, желая подчеркнуть узы братства не только внутри каждой группы, но и между всеми обитателями острова. Двери не запирались: замков на Тортуге и Эспаньоле не знали.

Закономерно возникает вопрос об их нравах. Эксмелин на этот счет изъясняется достаточно обтекаемо: «Буканьеры живут весьма вольно, свято храня верность друг другу». Судя по намекам современников, буканьеры брали себе индейских женщин в качестве наложниц, но в принципе семейная жизнь на Эспаньоле была не в фаворе.

К 1635 году уроженец Дьеппа Пьер Легран находился в Карибском море уже довольно долго, сколько точно – установить невозможно. Достоверно известно лишь, что в один прекрасный день января или февраля того года он крейсировал по спокойному морю на траверзе мыса Тибурон, западной оконечности Эспаньолы, на своем четырехпушечном люгере [12] в компании двадцати восьми вооруженных до зубов молодчиков.

Судно, равно как и люди, находилось в плачевном состоянии: Легран упрямо вот уже которую неделю бороздил море, не разрешая пристать к берегу. Впустую! Порции были урезаны до крайности, воду выдавали чуть ли не по глотку – я имею в виду питьевую, поскольку в трюме воды было предостаточно, но то была забортная морская вода, которую приходилось безостановочно откачивать. И вот в таких обстоятельствах однажды к полудню были замечены три галиона, шедшие строем курсом норд, то есть на Кубу. Нападать на эту троицу было бы чистым безумием, и Пьер Легран с товарищами лишь с горечью глядели на уплывавшую богатую добычу – близок локоток, да не укусишь!

Три гордых галиона таяли на горизонте, когда рулевой, оглянувшись, вдруг заметил в противоположной стороне еще один парус. Галион шел один.

– Ну уж этот, – воскликнул Легран, – будет наш!

«Испанец» медленно двигался по левому борту против течения, подойти к нему не составляло никакого труда – надо было лишь пустить судно по воле ветра и волн.

Экипаж с превеликим восторгом встретил весть о предстоящем сражении. Однако по мере того как галион, приближаясь, становился все более отчетливым, восторги умерялись, ибо кусок был, похоже, не по зубам. Четыре мачты, пузатый корпус, а главное, заметные невооруженным глазом многочисленные порты, сквозь которые торчали дула орудий, действовали отрезвляюще. Самые горячие головы, правда, кричали, что, чем крупнее корабль, тем жирнее добыча, но более опытные морские волки помалкивали.

Пьер Легран знал хорошо свою братию. Он спустился ненадолго в каюту судового хирурга, преданного ему до мозга костей, и отдал ему приказ, о котором экипаж узнал лишь гораздо позже:

– Будем брать галион на абордаж. Все поднимутся на борт «испанца». Вы – самым последним. Но, прежде чем покинуть люгер, сделаете пробоину в днище. Пару раз стукнете топором, этого будет достаточно.

Обо всем случившемся в дальнейшем можно рассказывать, не прибегая к писательской выдумке, ибо все до мельчайших подробностей описано в старинных книгах. Вахтенные матросы на палубе «испанца» нисколько не обеспокоились появлением крохотного, неказистого люгера; о его приближении было доложено капитану, но тот даже не удосужился выйти из каюты, где играл в карты.

Все свободные от вахты матросы спали в кубрике или чинили дырявые робы. Лишь вахтенные, свесившись через борт, смотрели на суденышко, козявкой прилепившееся к борту галиона. Что им надо, этим оборванцам? Наверное, хотят выклянчить остатки провизии, ничего иного просто невозможно было себе вообразить.

– Эй! Чего вы хотите?

Ответы были неразборчивы. Может показаться странным, что вахтенный офицер галиона не заподозрил ничего дурного. Из рассказа мы узнаём, что он вторично послал предупредить капитана и сейчас ожидал приказаний.

Все последовавшее затем произошло очень быстро в типичной для флибустьеров манере. На планширь галиона наброшены «кошки», нападающие мгновенно оказываются на палубе, вахтенные перебиты, не успев поднять тревоги; флибустьеры кидаются на корму, и вот уже капитан с изумлением видит наставленный на него пистолет. Три минуты спустя Пьер Легран громогласно возглашает с юта сбежавшемуся экипажу галиона:

– Пороховой погреб наш. При малейшем сопротивлении взлетите на воздух!

Испанцы были поражены еще больше, чем их капитан, ибо не видели рядом с галионом никакого судна: люгер, продырявленный хирургом, затонул в считанные минуты. Мгновение спустя весь экипаж захваченного корабля был загнан в трюм.

Из шикарной каюты в кормовой пристройке показывается, озираясь в недоумении, почтенный седовласый сеньор – вице-адмирал. Оказалось, что этот галион не обычный корабль, а капитана (флагман) флота, доверху набитый богатствами и провизией, вооруженный пятьюдесятью четырьмя орудиями. Пираты были вне себя от радости, но Пьер Легран держал их в железной узде: нельзя было допустить, чтобы они накинулись, как звери, на еду и вино.

– Готовиться к маневру!

С помощью нескольких испанцев флибустьеры обрасопили реи, и галион взял курс на Эспаньолу. Легран выбрал для стоянки тихую, уединенную бухточку, где выгрузил пленников: «Катитесь ко всем чертям!» Те немедля двинулись в глубь леса. Несколько добровольцев остались на борту у пиратов марсовыми.

Никаких подробностей не известно о состоявшемся в бухте совете. Известно лишь, что на нем было принято самое поразительное в истории флибустьерства решение.

Галион подобных размеров и с таким мощным вооружением мог бы стать в руках разбойников грозной плавучей крепостью, способной взять любую добычу и навести страх на все Карибское море. Он один был равен целому флоту. Но нет. Захватившие его пираты порешили отправиться на нем... в Европу.

Пьер Легран тут же взял курс на Францию и без приключений прибыл в Дьепп. Деньги, вырученные от продажи груза и самого галиона, были поделены между участниками так, что никто не остался в обиде. Легран осел в Дьеппе, где зажил как богатый буржуа – заветная мечта всех прошлых и нынешних уголовников. Что стало с его людьми, источники не указывают, но позволительно думать, что многие из голосовавших с капитаном за возвращение в родные пенаты остались на родине.

История эта наделала много шуму. В Дьеппе тысячи зевак собрались поглазеть на захваченный галион, и зрелище его побудило немалое число рыцарей фортуны отправиться во Флибустьерское море. Испанские власти в обеих Америках попытались было скрыть позорную сдачу капитаны, но высаженному экипажу незадачливого судна нельзя было заткнуть рот, к тому же вести об этом подвиге французов текли из Европы. Флибустьеры, даже самые никудышные, чувствовали себя в ореоле славы – будто болельщики после победы любимой футбольной команды. Подвиг собратьев прибавил им отваги, и они, словно оводы, кинулись жалить галионы.