Трещина во времени - Л'Энгль Мадлен. Страница 30
Что там сказала миссис Что-такое? «Тебе, Мэг, я дарю твои слабости»?
Так, какие у нее слабости? Вспыльчивость, нетерпеливость, упрямство. Да, это благодаря своим слабостям она до сих пор остается сама собой.
Сделав невероятное усилие, девочка попыталась дышать самостоятельно, не подчиняясь ритму Предмета. Однако Предмет был слишком могущественен. Всякий раз, стоило ей сделать вдох, грудь стискивало стальным обручем.
Тут она вспомнила, как они разговаривали с человеком с красными глазами. Он пытался ввести их в транс с помощью таблицы умножения, но Чарльз Уоллес разрушил наваждение, выкрикивая детские дразнилки, а Кельвин стал читать наизусть Геттисбергскую речь.
– Любит наш Питер тыкву поесть, а еще у Питера женушка есть… – закричала она.
Это оказалось плохой идеей. Оказалось, что ритм детских стишков слишком легко подстраивается под ритм Предмета.
Геттисбергскую речь она не знала. Как там начинается Декларация независимости? Ведь она учила ее прошлой зимой, и не потому, что задавали в школе, но просто потому, что ей понравились эти слова.
– «…наши отцы образовали на этом континенте новую нацию, зачатую в свободе и верящую в то, что все люди рождены равными!»
С каждым новым словом она ощущала, как ее мозг освобождается от наваждения, в то время как Предмет давит все сильнее, стараясь подчинить его себе. До нее не сразу дошло, что говорит Чарльз Уоллес – или это Предмет говорит через него.
– Но ведь именно этого мы и добились на Камазоце! Всеобщее равенство. Все люди у нас совершенно одинаковые.
На миг она смешалась от неожиданности. И тут Мэг осенило:
– Нет! – победоносно вскричала она. – Одинаковые и равные — вовсе не одно и то же!
– Молодчина, Мэг! – выкрикнул папа.
Зато Чарльз Уоллес бубнил и бубнил свое, как ни в чем не бывало:
– На Камазоце установлено всеобщее равенство. На Камазоце все похожи друг на друга, и никто ни от кого не отличается, – но Мэг так и не услышала ни ответа, ни возражений ее доводу и постаралась подольше удержать в себе это ощущение победы.
Одинаковые и равные – вовсе не одно и то же!
На мгновение ей удалось избавиться от власти Предмета!
Но как?
Она отдавала себе отчет в том, что ее жалкие детские мозги не в состоянии тягаться с этой разросшейся бестелесной пульсирующей, колышащейся и содрогающейся массой на платформе. Ее передергивало от страха и брезгливости всякий раз, стоило взгляду упасть на Предмет. В школьном кабинете биологии в лаборантской комнате стояла банка с формалином, в которой хранился человеческий мозг. Его изучали ребята из старших классов, собиравшиеся поступать в медицинский колледж. Мэг всегда считала, что никогда не заставит себя заниматься чем-то подобным. Но сейчас готова была пожалеть о том, что под рукой нет скальпеля – с такой яростью она бы вонзила его в Предмет, чтобы кромсать и кромсать на мелкие кусочки и кору, и мозжечок!
В голове зазвучали слова – на этот раз Предмет обращался к ней напрямую, а не через Чарльза:
– Неужели ты не понимаешь, что уничтожив меня, уничтожишь своего младшего брата?
Могло ли это быть правдой? Что если мозг-переросток будет искромсан и убит, с ним заодно погибнут все обитатели Камазоца, чьи мозги оказались под властью Предмета? Не только Чарльз Уоллес, но и человек с красными глазами, и человек, обучавший детей во втором классе, и дети, стучавшие по мячу и прыгавшие через скакалку, и их матери, и все мужчины и женщины, постоянно входившие и выходившие из серых зданий? Неужели теперь ее жизнь полностью зависит от этого Предмета? Неужели они лишены всякой надежды на спасение?
Едва она ослабила контроль над мыслями, как огромный мозг снова проник к ней в разум, а взгляд затянула кровавая пелена.
Она еле-еле расслышала папин голос, хотя мистер Мурри кричал во всю силу своих легких:
– Мэг, Периодическая таблица Менделеева! Вспомни ее!
Перед глазами возникла картина: зимний вечер, они с папой сидят у горящего камина и разговаривают.
– Водород. Гелий, – машинально начала она. Химические элементы надо расположить по порядку нарастания их атомной массы. Какой будет следующим? Она знала это. Да, знала! – Литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор, – отвернувшись от Предмета, она выкрикивала слова в сторону, где стоял папа. – Неон. Натрий. Калий. Магний. Алюминий. Кремний. Фосфор.
– Не пойдет, снова слишком простой ритм! – закричал папа. – Квадратный корень из пяти?
На миг ей все же удалось сосредоточиться. Рули своими мозгами сама, Мэг! Не позволяй рулить этому Предмету! И она победоносно выкрикнула:
– Квадратный корень из пяти равен 2,236, потому что если 2,236 умножить на 2,236, получится пять!
– Квадратный корень из семи?
– Квадратный корень из семи… – она запнулась. Мысли утекали и разбегались. Их всасывал в себя Предмет, и Мэг не в состоянии была больше сосредоточиться, даже на числах. Еще немного – и ее тоже вберет в себя Предмет, вернее она станет частью Предмета.
– Тессер, сэр! – сквозь волны алой тьмы едва различила она голос Кельвина. – Тессер!
Если перемещение через тессер с миссис Что-такое, миссис Кто и миссис Которой было всего лишь странным, но совершенно не пугающим Мэг ощущением, то с папой все обстояло совершенно по-иному. В конце концов, миссис Которая успела накопить богатый опыт, тогда как мистер Мурри вообще ничего толком об этом не знал! Мэг показалось, что жестокий вихрь подхватил ее и раздробил на мельчайшие частицы. Ей сделалось ужасно больно, так больно, что она потеряла сознание, провалившись в полную тьму.
Глава 10 Абсолютный ноль
Первым ощущением, пришедшим с вернувшимся сознанием, был холод. Затем звук. Да, она слышала голоса, достигавшие ее так, словно им приходилось преодолевать арктическую пустыню. Постепенно голоса сделались настолько отчетливыми, что Мэг узнала папу и Кельвина. Но она не слышала Чарльза Уоллеса. Она попыталась открыть глаза, но веки даже не шелохнулись. Мэг захотела сесть, но так и не двинулась с места. Тогда девочка попыталась сделать хоть какое-то движение: повернуться, поднять руку или ногу. Никакого проку. Хотя Мэг явно имела тело, владеть им она могла не больше, чем глыбой мрамора.
Снова пришел голос Кельвина:
– У нее сердце еле бьется.
– Но все же оно бьется, – возразил папа. – Значит, она жива.
– Едва-едва.
– Но сначала мы даже сердце не могли расслышать! И готовы были принять ее за мертвую!
– Да.
– А потом почувствовали, как сердце стало сокращаться, хотя слабо и очень редко. Но постепенно оно набирает силу. Значит, надо набраться терпения и ждать, – папин голос почему-то неприятно резал уши, как будто каждое слово было маленькой острой льдинкой.
– Да, – согласился Кельвин. – Вы правы, сэр.
Будь ее воля, Мэг сейчас закричала бы на них:
«Вы что, не видите, что я живая? Я очень даже живая, только почему-то превратилась в камень!»
Но голос отказывался ей служить, как и все остальное тело.
И снова она услышала голос Кельвина:
– Как бы то ни было, вам удалось вырвать ее у Предмета. Вы вырвали нас всех в последний момент. Мы больше не могли бы удержаться против него. Предмет оказался слишком жестоким и сильным, и… Но как вы вообще не поддались ему, сэр? Как вы сумели продержаться так долго?
– Потому что Предмет совершенно отвык от сопротивления, – ответил папа. – Только поэтому он не поглотил меня в первую же минуту. На протяжении долгих тысячелетий противостоять Предмету не отваживался ни один разум. Наверное, отвечающие за эту работу участки его коры ослабели и отмерли за ненадобностью. Но если бы вы не пришли за мной именно в тот момент, когда пришли, не знаю, как долго я еще смог бы сопротивляться. Я был уже на грани поражения.
– Да что вы, сэр… – запротестовал Кельвин, но папа его перебил:
– Вот именно! В тот момент я уже стремился только обрести покой, а уж Предмет мог предложить мне самый полный покой. И ему почти удалось убедить меня в том, что сопротивление не только бессмысленно, но и вредно, что по большому счету Предмет прав во всем, а все, во что я верил до сих пор, не более чем иллюзия, сон ненормального. Но тут вы с Мэг вломились в мое узилище, разбили наваждение, и я снова обрел веру и надежду.