Румынские сказки - Крянгэ Ион. Страница 43

«Теперь, — думает, — стану порядочным человеком, может быть, даже старостой в родном селе».

И вправду стал Пэкалэ добрым хозяином.

Выстроил себе дом, да такой, что любо-дорого смотреть, с закрытой завалинкой на столбах да с большим крыльцом. Купил себе землю, воз, две пары быков, верховую лошадь, стельную корову, породистых овец одним словом всё, что полагалось иметь в порядочном доме.

По всей деревне не сыщешь такого хозяина. Всё бы так, да уж больно глупы односельчане. Увидели, как строится Пэкалэ, всё покупает да покупает, из кошеля вынимает, а обратно не кладёт, и стали тут промеж себя шептаться. И додумались они, что у Пэкалэ, должно быть, пропасть денег: не то нашёл он их, не то получил, не то отобрал у кого-нибудь.

И захотелось им узнать, откуда взялись у Пэкалэ деньги.

— Слушай, Пэкалэ, — спросил один из них, — откуда у тебя такая пропасть денег? Тратишь да тратишь, конца им не видно.

А Пэкалэ сидит себе на крыльце, трубкой попыхивает и глаз не отводит от телеги с двойной упряжью, которая как раз в это время въезжала на широкий, богатый двор.

— Откуда у меня столько денег? — говорит. — Грехи мои тяжкие, да за что же мне получить их, как не за проданное добро?

— Какое такое добро, Пэкалэ? Никакого добра у тебя не было.

— Не было, не было!.. А телячья-то шкура чья была, братец?! Разве не моя? Вот она-то и есть моё добро; продал, получил денежки и завёл себе новое хозяйство.

— Столько денег за какую-то телячью шкуру?

— Ну и глуп же ты, как я вижу, — ответил Пэкалэ, который зарёкся не обманывать больше людей. — Невдомёк тебе, что тёлка та была не простая, а породистая. Попридержи я её ещё — отелилась бы, а тёлка стала бы коровой, и вот тебе уж две коровы. А две коровы отелились бы, вот тебе уж четыре, а из четырёх — восемь, из восьми — шестнадцать, и так со временем было бы у меня целое стало. Вот как надо вести расчёт, когда идёшь на рынок продавать товар.

Не отдавать же за здорово живёшь такое богатство.

Покачал головой собеседник, покачали головой и призадумались все жители села. У многих были породистые тёлки. Почему же только Пэкалэ сумел продать шкуру за такую цену? Что они, глупее его? Зачем отдавать такое богатство за малые деньги?

Недолго думая прирезали они своих породистых тёлок, наелись до отвала мяса, а шкуры, по примеру Пэкалэ, повезли в город продавать.

Только не всегда бывают чудеса на свете, не всё люди умеют показать товар лицом, как Пэкалэ.

Что они ни говорили, как ни доказывали, что шкуры не от простых тёлок, а от породистых, никто не давал сколько они запрашивали, и пришлось им вернуться домой ни с чем.

Горе им — да только горе и Пэкалэ. Увидев, какой они понесли убыток, какого сраму натерпелись, собрались опять люди, стали думу думать, как тут жить да быть. Судили-рядили, что бы такое выдумать и как поступить, лишь бы отделаться от Пэкалэ. Никакого сомнения пет: коли останется он жив — погубит всю деревню.

— А ну как взбредёт ему в голову поджечь свой дом, чтобы и мы тоже подожгли свои? — высказался один, поосмотрительней других.

— А то сломает себе ногу, чтобы мы тоже сломали, — отозвался другой.

— Он и в колодец может прыгнуть, чтоб мы за ним попрыгали, — закричали все.

Сомневаться не приходилось. Нужно было отделаться от Пэкалэ, пока не погибли все селяне до единого.

Только как отделаться, вот в чём загвоздка. Можно зарезать его быков, корову и верховую лошадь, поджечь дом и выгнать Пэкалэ из деревни. Но кто поручится, что он не вернётся опять?

Нет, нужно его убить: только так и можно от него избавиться навсегда.

И порешили они убить Пэкалэ. Однако не хотелось им проливать кровь, и никто не решался поднять на него руку. Тогда снова стали советоваться промеж себя односельчане, думу думать, как жить да быть, и порешили утопить Пэкалэ в Дунае, в самом глубоком месте, чтобы и правнукам его не повадно было по белу свету шататься.

А что, если Пэкалэ и со дна Дуная вернётся?

Вот она где загвоздка. Что, если вернётся? Что тогда делать?

Никакого сомнения нет: нужно так всё устроить, чтобы Пэкалэ ни за что не спасся.

И опять стали думу думать, как жить да быть, опять советовались промеж себя и порешили упрятать Пэкалэ в мешок, хорошенько завязать его и накрепко прикрутить мешок к мельничному жёрнову. Жёрнов круглый — вот он и покатится до самого дна Дуная и потащит за собой Пэкалэ.

Порешив на том, собрались все жители деревни, и стар и млад, взяли с собой мешок, верёвку потоньше, чтобы мешок завязать, верёвку потолще, чтобы к жёрнову привязать, прихватили и жёрнов, да такой, какого не найти за три дня пути, и всем народом, от мала до велика, отправились к дому Пэкалэ, чтобы схватить его, связать, отнести к Дунаю да так забросить, чтобы покатился он на самое дно.

А Пэкалэ сидит себе на крыльце, трубкой попыхивает и любуется телегой с двойной упряжью, которая только что въехала на широкий и богатый двор. Сидит Пэкалэ, трубкой попыхивает, как вдруг, откуда ни возьмись, глядь, вся деревня от мала до велика заполнила двор, да ещё не все уместились. Что ему было делать, бедняге? Ничего ему не оставалось, как дать себя связать. Эх, почему он не остался там, где раньше скитался? Потянула его нелёгкая в родную деревню, захотел он вести порядочную жизнь, не обманывать больше людей. Да что поделаешь, двум смертям не бывать, одной не миновать.

«Видно, так уж суждено мне, — сказал про себя Пэкалэ, — умереть порядочным человеком в родной деревне».

Порядочнее, чем он был, Пэкалэ стать не мог; это он сам хорошо чувствовал.

Обидно всё же было ему умирать как раз теперь, когда у него был и собственный дом, и сытный стол, и телега с четырьмя быками, и широкий двор. Хотелось бы ему спастись, но только по-честному, — ведь решил же он не обманывать больше людей. Да где уж тут спастись! Односельчане были люди злые и хитрые.

Делать нечего! Смирился Пэкалэ, а люди засунули его, как кота, в мешок, подняли и понесли на лютую казнь. Пэкалэ во главе шествия, за ним жёрнов, потом деревенские богатеи, потом вся деревня, от мала до велика — так они вышли из ворот широкого двора, прошли по деревне и прямо через пески отправились к могучему, глубокому Дунаю.

— Погодите, братцы! — крикнул самый рассудительный из селян.

Все от мала до велика остановились, как вкопанные.

— Забыли мы одну вещь, — сказал рассудительный.

— А что мы забыли? — спросили остальные.

— Жердь, — надо глубину измерить.

— Верно, — хором ответили селяне, — мы забыли жердь. Надо глубину измерить.

Пэкалэ был у них в руках; как же они могли бросить его, не зная, куда бросают?

Вернулись они, значит, в деревню, выбрали из длинных жердей ту, что всех длинней, и только тогда вновь отправились к Дунаю: впереди несли жердь, за жердью Пэкалэ в мешке, за ним жёрнов, потом шагали деревенские богатеи, а потом уже вся деревня, от мала до велика.

— Погодите, братцы! — снова крикнул самый рассудительный.

Опять остановились.

— Надо привязать его к жёрнову, чтоб не сбежал, пока мы будем жердью измерять глубину!

— Привязать, привязать, чтоб не сбежал! — закричали все.

Привязали Пэкалэ к жёрнову, потом стали всем народом измерять глубину Дуная и искать самое глубокое место, чтоб бросить туда Пэкалэ.

Самый рассудительный веялся за жердь, ударил ею по волнам, опустил её как можно глубже, а до дна так и не достал.

— В этом месте, — сказал он, — нет у Дуная дна. Надо искать в другом.

— Верно, — крикнули все, — нужно найти такое место, где есть у Дуная дно!

Иначе и быть не могло: порешили ведь, что жёрнов покатится на самое дно Дуная. Где же ему остановиться, если у Дуная нет дна? Нет, надо было точно знать, где остановится жёрнов с мешком, в котором лежал Пэкалэ.

Снова двинулись всем народом искать дно Дуная. Нельзя же было бросать Пэкалэ в неподходящее место, упустить его из рук, как раз теперь, когда он и пойман и связан. Односельчане должны были точно знать, где остановится жёрнов с мешком, в котором находился Пэкалэ.