Чучело-2, или Игра мотыльков - Железников Владимир Карпович. Страница 42

Машина тронулась. Зойка, не соображая ничего, растолкав всех, бросилась следом. Она бежала по середине дороги, хотя «воронок» давно уже исчез и ее могли сбить каждую секунду. Глазастая обогнала ее по тротуару, бросилась наперерез и повисла на Зойке, чтобы остановить.

Сколько времени они блуждали по улицам, Зойка не помнила. Она шла вперед не глядя, а с двух сторон ее держали Ромашка и Глазастая. А Каланча, опустив голову, упрямо брела следом. Потом она вдруг выскочила вперед и загородила дорогу Зойке.

— Ты долго будешь молчать? — спросила она. — Сил больше нет ждать. Скажи… Что там случилось?

— Он сознался… — с трудом выдавила Зойка, — что угнал…

— Вот чума! — возмутилась Ромашка. Ее пухлые губы вытянулись в ниточку. — Нашел, где правду говорить… В суде. В этой помойке. Ну, он слепой и глухой.

— У него не было другого выхода. — У Зойки задрожал голос. — Если бы он не признался, Судакова бы посадили.

— Ну и что? — не сдавалась Ромашка. — Это ведь надо было еще доказать. Может, Судаков бы сел, а может, и нет. А теперь Костю обязательно засадят за милую душу. Не пожалеют. И чистосердечное признание не поможет.

Зойка подавленно молчала. Какая-то сила бурлила в ней и требовала выхода, но она ее сдерживала.

— Ромашка права, — сказала Глазастая. — Не надо было признаваться. Тонка у него оказалась кишка. У нас с ними война… и нечего было играть в честность.

— Ух ты какая! — сорвалась Зойка, не помня себя. На Глазастую сорвалась, на любимую подругу. — Тебя бы на его место — покрутилась бы… — Ее крик остановил взгляд Глазастой, она увидела в нем такое отчаяние и сочувствие, что сразу замолчала.

Потом до нее дошел вопрос Каланчи:

— А нас он не заложил?

— Ах вот ты о чем? — неожиданно спокойно заговорила Зойка. — Ты о себе? Успокойся, ни слова… — И с гордостью за Костю добавила: — Он же благородный.

— Да я меньше вашего боюсь! — хохотнула Каланча. — Я же стукачка. А стукачей, как известно, не сажают. Просто если меня привлекут, то тренер вышибет из баскетбольной команды. Он у нас чистоплюй. — Она отбежала в сторону, высоко прыгнула вверх, оторвавшись от земли, вытянула руку, словно в ней был мяч, и бросила его в несуществующую корзину. Улыбнулась, помахала им рукой: — Счастливой прогулки! — и широким быстрым шагом скрылась вдали.

— Вымахала, чудище… — вздохнула Ромашка. — Скоро выше столба будет прыгать.

— А ты что, завидуешь ей? — удивилась Глазастая.

— Конечно, — призналась Ромашка. — Она весь мир исколесит, пока мы будем здесь гнить.

— Маленькие завидуют длинным. — Глазастая вытащила сигарету, щелкнула зажигалкой, сильно затянулась. — Длинные завидуют маленьким.

— Может, скажешь, ты никому не завидуешь? — рассмеялась Ромашка. — Воображала.

Глазастая промолчала. Она сосредоточенно курила. А Зойка стояла отрешенная, не слыша перепалки девчонок, не понимая, о чем они спорят. Она ощутила, что у нее в груди образовалась пустота, словно душа ее вылетела изнутри. И эта пустота расширялась и душила ее. Ей захотелось сделать себе больно, чтобы спастись, и она несколько раз изо всех сил стукнула себя кулаком в грудь.

Глазастая и Ромашка перестали разговаривать и молча наблюдали за тем, как Зойка остервенело дубасила сама себя.

— Может, у нее чердак поехал? — испуганно шепнула Ромашка в ухо Глазастой.

— Отстань, — не разжимая губ, отпихнула ее Глазастая и ласковым голосом спросила: — Зойка, ты что? — И тронула ее за плечо.

Зойка, не помня себя, отшвырнула ее руку, выбежала на волжский откос и бросилась вниз с обрыва, цепляясь за кусты, падая, катилась вниз и вниз, сбивая в кровь руки, пока не выкатилась на ровную площадку, уставленную старыми, полусгнившими скамейками. Она уселась на одну из них и затихла.

Здесь ее нашли Глазастая и Ромашка. Сели рядом и стали ждать, когда та очухается и заметит их.

— Несет от реки. Вонища, — сказала Ромашка, зажимая двумя аккуратными пальчиками ноздри. — И чего они в нее напихали!

— Родная река. Великая, — ответила Глазастая. — Терпи.

Тут Зойка заговорила, сбиваясь, путаясь в словах, заикаясь:

— Костя знаете как держался… Плюю, мол, на вас и не боюсь. Его допрашивал этот… — Она мучительно припоминала, кто допрашивал Костю, — лоб у нее сжался гармошкой, уголки губ беспомощно и горестно опустились, — и не могла вспомнить.

— Прокурор, дурочка, — пришла ей на помощь Ромашка.

— Точно… Прокурор! — Зойка обрадовалась, как прежде, без обиды. — Таким тихим голосом все вы-вы-выпытывал. А сам глядел в сторону. Спрашивал: «Свидетель Зотиков, вы хорошо помните тот день?» Он, су-су-сука, подвел его к черте.

Зойка замолчала, словно забыла про девчонок, неожиданно испуганно, счастливо улыбнулась.

— Сбрендила. — Ромашка отодвинулась от Зойки. — Ты что улыбаешься, Зойка?

— Вспомнила… У меня был день рождения, и вдруг он пришел и принес мне цветы. Сунул их мне в руку и убежал. Я закричала: «Костик, не уходи!» А он убежал, и я заплакала. Степаныч взял меня на руки, вытер мне слезы и сказал: «Дай, — говорит, — я поцелую твои глазки, чтобы они не плакали». Вот с того самого дня я Костю полюбила. — Зойка снова замолчала, по ее лицу пробежала судорога, и она продолжила свой рассказ: — Костик с Лизой сидели на второй с-с-скамейке. А я на последней… Спряталась в углу, только их затылки видела. А потом появился этот… которого мы сбили… старик. Потапов его фамилия. Ну, подумала я, сгорели. И точно, он нас похоронил: сказал, что узнал Судакова, что это именно он был за рулем. В тюрьму его, говорит, за решетку! А жена Судакова стала плакать. А сам он кричал и возмущался и звал на помощь Костю. А Костя молчал. И тогда Судаков тихо так произнес: «За что губишь меня, Костюха?» А старик вдруг сел мимо стула, упал и не шевелился. И все решили, что он умер. Глебов бросился к нему, закричал: «Вызовите „Скорую помощь“!» А потом старика унесли санитары, и Костя сознался. Суд отложили, а Костю арестовали по требованию прокурора.

— Теперь, может, и нас поволокут, — сказала Ромашка.

— Ну и пускай. Мы же соучастники. — Зойка криво улыбнулась.

— Ты что, не боишься? — спросила Ромашка.

— Не боюсь.

— Дура. А если в тюрягу? — побелела от злости Ромашка.

— Отсижу, — спокойно ответила Зойка. — Думаешь, тюрягу перетерпеть нельзя?

Глазастая мрачно посмотрела на Зойку:

— Ах, Зойка, Зойка, что ты знаешь про тюрягу!

Они сидели на мокрой скамейке. Шел мелкий дождь. А на той стороне работали гигантские подъемные краны. Их скрежет был похож на вопли динозавров.

Лиза вошла в комнату, сняла пальто и уронила его на пол. Услышала звонок от бабы Ани. Та часто названивала, но Лиза не снимала трубку. А тут сняла. С тех пор как Костю осудили на два года и отправили в детскую колонию за город, она беспрерывно добивалась свидания с ним. Но это ей никак не удавалось. Суд прошел гладко. Никто никого не привлекал за соучастие, а донос Куприянова, который он заставил подписать Каланчу, не понадобился, потому что отец Глазастой, генерал Сумароков, все решил по-своему: Куприянова с его доносом прогнал, а Глебова от ведения дела отстранил.

— Алло? — произнесла Лиза чужим голосом.

— Лизок? — испуганно спросила баба Аня, не узнавая дочери. — Это я, твоя мама. Поговори, пожалуйста, со мной чуток.

— Конечно, поговорю. — Лизе вдруг стало жалко бабу Аню. — Я здесь добиваюсь свидания с Костей. Кажется мне, увижу его — мне легче станет, а главное, ему тоже. А разрешения нет. Выследила в городе их начальника колонии, вполне нормальный на первый взгляд, а на самом деле законченный садист. Ему нравится, что все у него просят свидания с детьми, а он отказывает и от этого получает удовольствие. «Какие дети? — говорит. — Они преступники». Стою, прошу, плачу, а он смотрит на меня и улыбается. Садист.

— А что же ты ждешь от тюремного начальника? — сказала баба Аня. — От него другого и ждать не надо. Он ведь антихрист небось.