Как море подарило нам брата - Канониди Зинаида Михайловна. Страница 4

Феля и дельфин

У дяди Гургена нога была в гипсе. Мама сама помогала, когда ему делали операцию и потом обмазывали ногу гипсом. Сперва гипс мягкий, как тесто, потом делается твёрдым. И с такой гипсовой ногой дядя Гурген ходил к нам в гости, а один раз даже пошёл на пляж.

Он, конечно, не купался, как мы. Он сидел и бросал камешки в воду. Он здорово бросал их! Камешки не тонули, а раза три-четыре выскакивали из воды.

И Феля так умел бросать, только у него выскакивал камешек не больше двух раз. А мои и Микины камни сразу тонули. Хотя мы тоже старались разыскать на берегу самые круглые и самые плоские, как блюдца. Но у нас ничего не выходило.

Солнце жарило нам спины, мы лежали на песке, а дядя Гурген разговаривал с Фелей. Разговаривал, как будто Феля был тоже взрослым и тоже солдатом. Как равный с равным. Он не жалел Фелю и не плакал над ним, как тётя Муся. Поэтому Феле было с ним интересно. И он рассказывал всякие истории, какие с ним случались.

И в тот день на пляже Феля рассказал о себе:

— Я, — сказал Феля, — хорошо плавал. И нырял здорово. Это я сейчас приослаб, а до войны — знаете, как далеко уплывал!

— Ты и сейчас молодцом! — похвалил его дядя Гурген, но Феля только головой покачал и рассказывал дальше:

— Мы жили на самом берегу, в Геленджике. Знаете? Там скалы такие, что у берега плавать нельзя. Кто не умеет плавать — тот и не может купаться. А меня отец научил. Посадил себе на спину и поплыл вглубь. А там скалы не мешают — они же на дне! Плыл, плыл и вдруг нырнул. Я с ним тоже. Потом перестал держаться за его шею, глотнул воды и давай руками и ногами молотить! Так вот и научился плавать… Ничего не помню, даже какое лицо у папы — не помню, а вот как плавали с ним — помню.

— Молодцом! — опять сказал дядя Гурген. — И ты не боялся?

Феля пожал плечами.

— Боялся, конечно, но не так, чтоб очень. Я же знал: отец нарочно нырнул и мне утонуть не даст… А потом мы с ним далеко плавали, до самых буйков и ещё дальше. Там и дельфины с нами купались.

— Дельфины? — удивился дядя Гурген, а мы с Микой подползли по песку ближе, чтоб лучше слышать.

— Ну да, дельфины. Не верите? Они весёлые и добрые. И напрасно их зовут «морскими свиньями», никакие они не свиньи!

— А мы с дельфиньим салом не стали мамалыгу есть, — сказала Мика.

— Ну и правильно! — кивнул Феля. — Дельфины — такой славный народ! Это ещё папа говорил, что дельфины — народ! Они умные. Я с одним подружился, так он меня до самого Сухуми провожал, когда нас на пароходе везли. И ночью всё вокруг парохода плавал. Не верите? А когда бомба в пароход попала и я вылетел за борт, дельфин мой — я его Кушкой звал — тут как тут! И бомб не испугался. Я плыть не мог — воды, наверное, наглотался и совсем оглох, а он, дельфин мой, меня снизу под живот, под грудь толкает. Так и дотолкал до самого берега… Не верите?

— А где он теперь, твой Кушка? — спросили мы с Микой.

— Да, может, здесь где-нибудь плавает, — сказал Феля и подошёл к самой кромке воды. Вода была августовская, тёплая, как молоко от нашей козы, когда её только что тётя Муся подоит. Плавать в такую погоду — одно удовольствие. Но дельфинов в этот вечер близко не было. Может, обратно в Фелин родной Геленджик уплыли.

Мы не людоеды

Прошло лето, прошла короткая зима, и снова у нас на балконе цвела глициния, и Эсси ходил по сугробам опавших лепестков и разгребал их своими шпорами. В лепестках были жуки, и он их глотал. Эсси стал огромным золотисто-красным петухом с зелёными перьями на хвосте. Они свисали до самой земли и переливались на солнце.

— Какой красавец, — говорила тётя Муся, — жаль, что трус!

Эсси, правда, всех боялся: соседский петушок, маленький и щупленький, клевал ему гребень, сидя у Эсси на спине, соседские куры гонялись за ним, и потому он старался держаться поближе ко мне и Мике. Особенно он любил Мику: куда она — туда и Эсси на своих длинных ногах со шпорами. Рядом с Микой идёт гордо, как будто он и не трус вовсе!

Мика любила с ним бегать наперегонки, и бежали они с горы во весь дух. Но Эсси мог раскрыть крылья и полететь, а у Мики крыльев не было. Да и болеть она стала часто.

А тут ещё коза перестала давать молоко — у неё должен был появиться козлёнок, и Кулека к концу зимы не несла яиц. «Мика и ослабла», — так сказала тётя Муся, когда Мика упала и расшибла коленку. Теперь уже не Феля, а Мика целыми днями лежала в постели и смотрела в окно. На подоконник вспрыгивал Эсси и о чём-то там разговаривал с ней.

Мама стала беспокоиться: Микина нога всё пухла, из коленки потекла какая-то водичка, и на ногу нельзя было ступить. Мама привела доктора из госпиталя. Доктор так и пришёл в белом халате — ведь госпиталь был под горой. Доктора звали хирург. Он посмотрел Микину ногу и сказал как-то странно:

— Резать не будем.

Тут на подоконник взлетел Эсси. Перья его переливались на солнце золотом.

— Это ваш? — спросил хирург.

— Наш, — ответила мама.

— Вот кого надо резать! — сказал хирург и ушёл.

В тот день на обед тётя Муся сварила нам чудесный суп. В супе не было ничего — ни крупы, ни картошки, только один лавровый лист плавал — куст лавра рос у самой двери — рви сколько хочешь, но мы не рвали, потому что не знали, что суп из этого листика так вкусен.

Ели мы суп и на второй день, и на третий. А ещё тётя Муся дала нам мяса — маленькие белые кусочки. И котлеты жарила из этого мяса. Как они пахли! Не то что дельфиний жир. От таких обедов Мика стала поправляться. Нога у неё уже не так болела, и она встала, чтобы поискать Эсси в саду — он уже несколько дней не приходил к ней на подоконник.

Мика кричала:

— Эсси, Эсси!

Но он не летел к ней, как всегда, растопырив крылья.

— Эсси ушёл в Эстонку, — сказала Мике мама.

Мика немного успокоилась, но когда нашла у костра зелёные перья от Эссиного хвоста, стала плакать и кричать на всех:

— У, людоеды противные, съели Эсси!

— Если бы ты не ела супа, то бы до сих пор лежала с больной ногой, — уговаривала мама Мику, но сестрёнка так плакала, что мне её было жаль больше, чем Эсси, из которого получился хороший суп. Мы, ведь, правда, не людоеды, зачем же мы его съели?

Сирень расцвела в день Победы

Мы уже стали забывать о налётах и бомбёжках. Теперь начались салюты. Как возьмут наши солдаты новый город, так вечером — салют. Очень это красиво, когда над морем летят красные, синие, жёлтые «салютики». Мы смотрим с балкона, и мама говорит:

— Ну, скоро войне конец, скоро папа вернётся.

Но папа наш далеко-далеко заехал, в Болгарию. Мама говорит, что Болгария — по ту сторону Чёрного моря. А море такое большое, что другого берега не видно.

Мика по-прежнему любит петь песни. Теперь уже не «Аби доришки», а взрослые: «Расцветают яблони и груши» и «Хороша страна Болгария».

Мы обе уже говорим правильно. Мика твёрдо выговаривает «Ш», а я «Р». Даже так: «Хорроша стррана Болгар-рия, а Рроссия лучше всех».

Мама учит Фелю писать, готовит прямо во второй класс, и мы тоже понемножку учимся. Читать я умею лучше Фели, но стихи помнит лучше всех Мика. И папины письма она тоже помнит от слова до слова.