Легион - Блэтти Уильям Питер. Страница 29

Амфортас рассказал следователю об опытах над скотч-терьерами, проведенных еще в 1957 году. Собак выращивали в изоляции, в специальных вольерах. Брали маленьких щенят и содержали их там до полового созревания. Они никогда не общались ни с другими собаками, ни с людьми. Их оберегали от всяческих травм, ушибов и даже царапин. Когда щенки подросли, им причиняли боль, и реакция на нее была весьма неадекватной. Многие щенки совали нос в горящие спички, затем инстинктивно отдергивали его, но через секунду снова пытались понюхать пламя. Если оно случайно затухало, точно так же собаки реагировали и на вторую спичку, и на третью. Другие щенки вообще не обращали на огонь внимания, однако тоже не пытались избежать контакта с огнем, когда ученые пытались обжечь их. И неважно, сколько раз это повторялось. К такому же результату пришли экспериментаторы во время опытов по укалыванию собак булавками. С другой стороны, такие же терьеры, но выращенные в естественной среде, сразу же понимали, откуда может исходить опасность, и при повторном появлении булавки или спички в руках ученого пытались увернуться.

– Боль – загадочное явление, – подытожил Амфортас.

– Скажите мне откровенно, доктор, как вы считаете, Бог мог бы защитить нас как-нибудь иначе? Скажем, придумать некую сигнальную систему, которая предупреждала бы нас о возможной опасности?

– Вы имеете в виду безусловный рефлекс?

– Ну, что-то вроде колокольчика, который звенел бы каждый раз у нас в голове.

– Представьте себе, что случится, если у вас, скажем, повреждена артерия, – произнес Амфортас. – Вы что, сразу же кинетесь накладывать жгут, или решите слегка повременить и закончить игру в карты? А если это произойдет с ребенком? Нет, это вряд ли поможет.

– Тогда почему не сотворить человеческое тело невосприимчивым к повреждениям?

– Об этом спросите у Бога.

– Но я спрашиваю вас.

– Я не знаю ответа.

– А чем вы занимаетесь у себя в лаборатории, доктор?

– Стараюсь выяснить, как можно отключить боль, когда в ней нет необходимости.

Киндерман затаил дыхание, но Амфортас так ничего больше и не сказал:

– Ешьте суп, – нарушил, наконец, молчание следователь и пододвинул к нему тарелку с супом. – А то он остынет. Как любовь Бога.

Амфортас взял ложку, но тут же отложил ее в сторону. Ложка тихонько звякнула, стукнувшись о край тарелки.

– Я тоже не голоден, – произнес врач. – Я вспомнил кое-что. Мне надо идти. – Он поднял глаза и уставился на Киндермана.

– Странно, что вы вообще верите в Бога, – отозвался Киндерман. – С вашими знаниями о мозге и его функциях.

– Мистер Киндерман? – послышался вдруг голос официанта. Он уже стоял перед столиком. – Мистер Маккуи, похоже, очень занят сейчас. Я подумал, что лучше его не беспокоить. Извините.

Подумав немного, следователь проговорил:

– Нет, пожалуй, побеспокойте его.

– Но вы же сами сказали, что это не так важно.

– Так-то оно так. Но все равно побеспокойте его. Я ужасно капризный человек, у меня свои причуды. Я старенький.

– Хорошо, сэр. – Официант немного постоял, но потом все же отправился наверх за хозяином кафе. Киндерман снова повернулся к Амфортасу:

– А вам не кажется, будто все, что мы называем «душой», на самом деле – не более, чем процессы, протекающие в нейронах?

Амфортас посмотрел на часы.

– Я вспомнил кое-что, – повторил он. – Мне надо идти.

Киндерман удивленно взглянул на него. «Может быть, я схожу с ума? Ведь он уже говорил это». – На чем вы остановились? – произнес он вслух.

– Простите, не понял, – замялся Амфортас.

– Ну, неважно. Послушайте, побудьте со мной еще чуточку. У меня пока не все. Меня тут мучают разные сомнения. Вы не задержитесь на минутку? Кроме того, невежливо прямо так уходить из-за стола. Я еще не допил чай. Разве цивилизованные люди так поступают? Даже всякие там знахари и шарлатаны не вытворяют таких штук. Вот они сидели бы себе спокойненько и наматывали все на ус, а старый глупый толстяк пусть распинается о чем угодно. Вот это и называется «правилами хорошего тона». Я не слишком отвлекся? Отвечайте прямо. Мне тут все пеняют, будто я неясно выражаюсь, хожу вокруг да около, и я должен рассеять эти утверждения. Неужели это и в самом деле так? Только честно.

Амфортас вздохнул, и что-то похожее на удовлетворение проскользнуло в глубине его глаз.

– Так чем же я все-таки могу вам помочь, лейтенант? – спросил он.

– Это все та же проблема мозга и ума, – объявил Киндерман. – Уже столько лет подряд я мечтаю проконсультироваться у хорошего невропатолога, но, вы понимаете, я очень стесняюсь незнакомых людей. А вот теперь меня свели с вами. И я счастлив, что мне представляется такой случай. Так вот, разъясните мне, неужели все чувства и мысли человека на самом деле являются процессами в нейронах мозга?

– Вы хотите сказать, будто это то же самое, что в нейроны?

– Да.

– А что вы сами думаете по этому поводу? – поинтересовался Амфортас.

Киндерман задумался и, приняв серьезный вид, кивнул:

– Я думаю, что это одно и то же, – важно изрек он.

– А почему?

– А почему бы нет? – парировал следователь. – Кому это приспичит продираться в таких дебрях, как душа, если мозг функционирует достаточно ясно, чтобы все объяснить. Я прав?

Амфортас слегка подался вперед. Видимо, эти слова тронули его, и он заговорил уже более мягко:

– Предположим, что вы любуетесь небом, – с жаром начал он. – Перед вами огромное однородное пространство. Это примерно то же, что и электрические разряды между клетками мозга. Вот вы видите грейпфрут. В вашем чувственном восприятии появляется образ округлого предмета. Но проекция этого грейпфрута в вашей затылочной доле мозга вовсе не круглая. Она более смахивает на эллипс. Так как же тогда эти вещи могут быть одним и тем же? Когда вы думаете о Вселенной, неужели вы в состоянии разместить ее в своем мозгу? Или, скажем, предметы, находящиеся в этом кафе. Они имеют иную форму, нежели клетки вашего мозга. Так что же, неужели они становятся таковыми в вашем мозгу? Есть и другие загадки, над которыми стоит поразмышлять. Одна из них – избирательная способность мозга. Каждую секунду на вас обрушиваются сотни, а может быть, тысячи чувственных впечатлений, но вы фильтруете их и выбираете именно те, которые необходимы в данный момент. Так вот, все эти бесчисленные решения принимаются даже не за секунду, а за долю секунды. Кто же принимает решение, что именно отбросить, а что – оставить? И вот еще что, лейтенант: мозг шизофреника структурно находится в более выгодном положении, чем мозг человека, не страдающего психическими заболеваниями. Между прочим, многие люди, после того, как у них удаляют большую часть мозга, все равно продолжают вести себя адекватно.

– А что вы скажете о том ученом с электродами, – заявил Киндерман. – Он дотрагивался до некоторых участков, и человек либо слышал голос из далекого прошлого, либо испытывал определенные эмоции.

– Знаю. Это Уилдер Пенфилд, – отозвался невропатолог. – Но испытуемые в один голос утверждали, будто все эти ощущения шли не от них самих, а откуда-то извне. Это было им НАВЯЗАНО.

– Весьма странно слышать такое от представителя ученых кругов, – вставил следователь.

– Уилдер Пенфилд также же считает, что мозг и ум – это одно и то же. Так же, как и сэр Джон Экклес, английский физиолог, который получил Нобелевскую премию за свои исследования мозга.

Киндерман удивленно вскинул брови:

– В самом деле?

– Да. Если бы ум и мозг были идентичны, то мозг обладал бы некоторыми штучками, совсем не обязательными для существования тела. Например, удивление или осознание самого себя. Некоторые ученые идут даже дальше, они считают, что человеческое сознание сконцентрировано не в мозгу. Есть некоторые теории, предполагающие, будто человеческое тело, включая и мозг, внешний мир, все это пространственно, а также расположено внутри сознания. И последнее, лейтенант. Хочу предложить вам веселый куплет.