Детская книга для мальчиков - Акунин Борис. Страница 70

И струсил, не побежал к Солянке. Решил, что лучше сходить к Кремлю. Уж там-то наверняка кто-нибудь да будет, все-таки главная площадь страны.

Он шел по Никольской улице, вертел головой.

Эти места Ластик знал очень хорошо. Тут почти ничего не изменилось, только кое-где появились другие вывески на магазинах.

Например, вот этого маленького супермаркета с объявлением над дверью «Мы открыты 24 часа в сутки» здесь не было.

Ластик осторожно потянул дверь — она распахнулась. В самом деле открыто?

Но внутри никого не было. Ни души.

Проходя мимо полок с товарами, Ластик вдруг увидел пакеты с соком, и так захотелось апельсинового — после малинового взвара да кислого кваса.

Схватил коробку — в ней пусто. Взял другую, с ананасовым соком, — то же самое.

Тогда, охваченный ужасом, попятился к выходу.

До ГУМа несся со всех ног. Неужто и там никого? Так не бывает!

Но и ГУМ оказался вымершим. Ластик шел по центральной линии, сквозь стеклянный купол безмятежно голубело небо.

У отдела компьютерных игр, где они с папой, бывало, проводили по нескольку часов, Ластик на секунду остановился. Всхлипнул, зашагал дальше.

В самом центре универмага, возле равнодушно журчащего фонтана, ему померещился какой-то звук, похожий на слабое жужжание.

Ластик замер, прислушался.

Правда жужжит! Со стороны Красной площади. Ага, там кто-то есть! Он так и знал!

Выбежал через боковой выход, стал озираться.

Жужжание вроде бы стало слышнее, но на площади всё было неподвижно.

Нет! Тронулась минутная стрелка часов на Спасской башне. Куранты пробили шесть раз — по контрасту с безмолвием показалось, что весь мир наполнился звоном.

Когда звон стих, жужжание усилилось. Кажется, оно доносилось откуда-то сверху.

Задрав голову, Ластик шел по площади, пока не оказался на самой ее середине.

Поднялся легкий ветерок, очень быстро набиравший силу. Дул он не так, как дуют обычные ветры, а снизу вверх.

Под ногами взвихрилась пыль, завилась столбом, понеслась к небу. А сора не было — ни бумажек, ни листьев.

Отросшие волосы на голове у Ластика тоже поднялись кверху. Очень возможно — от ужаса.

И тут из-за башенок Исторического музея выплыл странный летательный аппарат, похожий на огромный пылесос. От него-то жужжание и исходило — теперь это стало ясно.

Остолбенев, Ластик смотрел на чудо-пылесос. А тот долетел до центра площади и завис прямо над головой.

Инопланетяне! — прошибло Ластика. Это они всех забрали! Сейчас и его утащат!

Похоже, догадка была верной.

Ветер вдруг стих. От пылесоса вниз протянулся голубоватый луч и окутал Ластика мерцающим сиянием. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и затрепетал — рука просвечивала насквозь, так что было видно все кости.

Опустил глаза — сквозь одежду, сделавшуюся прозрачной, просматривался контур ребер, позвоночника.

И стало Ластику так страшно, что он сел на брусчатку, зажал руками уши и зажмурился, чтоб больше ничего не слышать и не видеть.

Но всё равно услышал. Вялый, задумчивый голос сказал… Нет, не сказал — словно прозвучал внутри самого Ластика:

— Ка-ак неверояятно интереесно. Живой ребенок.

Майский дождик

Голубоватый свет погас. Аппарат опустился на брусчатку и мягко закачался на упругих колесиках.

Не убежать ли? — пронеслось в голове у Ластика. Но куда? В пустой ГУМ?

Лучше уж узнать, что всё это означает.

Из брюха летающей тарелки (вернее, летающего пылесоса) вниз опустилась прозрачная кабинка, в которой сидел — нет, не инопланетянин с какими-нибудь там присосками на голове, а обыкновенный человек. И если судить по виду, совсем нестрашный: мягкое, чуть одутловатое лицо в мелких морщинках, желтовато-седоватые волосы до плеч, пухлые руки мирно сложены на груди. Одет человек был в просторный балахон. В общем, мужчина или женщина — непонятно.

— Я удивлено. Я ужа-асно удивлено, — услышал Ластик, хотя тонкие, бесцветные губы не шевельнулись. Оно (раз уж существо само говорило про себя в среднем роде, так и будем его называть) рассматривало «живого ребенка» своими чуть раскосыми полусонными глазами и вроде бы молчало, но вот голос зазвучал вновь. — Откуда ты взялся, мальчик?

Что было на это сказать? Коротко не объяснишь. А сейчас хотелось не объяснять — задавать вопросы самому. И вместо ответа Ластик спросил сам, хоть и знал, что это очень невежливо:

— Куда все подевались? И какой сейчас год?

— Поня-ятно. — Существо слегка покивало. — Ты говоришь губами и языком. Спрашиваешь про год. Значит, ты из прошлого. Хронодыра, да?

Ну конечно! Конечно! Я попал в будущее! — наконец дошло до Ластика.

— Так вы человек из будущего?! — ахнул он.

— Для тебя — да. Ты из какого года?

— Из 7113-го, то есть из 1914-го, то есть из две тыщи… — запутался Ластик и, чтобы не углубляться, поскорей снова спросил. — Где я? Это Москва или не Москва?

— Это Стеклянная Зона номер 284. Когда-то она называлась Москвой.

— Стеклянная? — упавшим голосом повторил Ластик. — В каком смысле?

— Она окружена защитным стеклянным колпаком. Для лучшей сохранности от биоэлемента и грязи. СЗ-284 — это памятник Эпохи КВД.

— Какой-какой эпохи?

— Эпохи, Когда Время Двигалось.

Ластик захлопал глазами.

— А теперь оно что, не двигается?

— А теперь не двигается. Теперь всегда двадцатое мая. Рассчитано, что в Северном полушарии в этот день самая лучшая погода. А в Южном полушарии теперь всегда двадцатое ноября.

Понять это было невозможно, поэтому Ластик не стал и пытаться.

— Скажите, пожалуйста, как вы со мной разговариваете?

— При помощи адресации мысли. Это гораздо удобнее, чем язычно-губно-зубным способом.

— Значит, я могу молчать? — сказал Ластик, а вторую половину вопроса проговаривать не стал — произнес ее мысленно. — Вы меня и так поймете?

— Конечно.

Так разговаривать, наверное, было удобнее, но без движения губ, без жестов беседа выглядела как-то дико.

— Можно я лучше буду говорить вслух? Я — Эраст. А вы?

— Магдаитиро Ямададженкинс.

— Очень приятно, — пробормотал Ластик, потрясенный таким именем.

— Кака-ая сенсация, — уныло протянуло существо. — Ребенок из хронодыры. Такого не было с тех пор, как в СЗ-72 забралась крыса из 1794 года.

Ластик так и не понял, что это было: мысли про себя или реплика, адресованная собеседнику.

— Садись в аппарат. — Белые пальцы потыкали в пульт. — Только сначала я проверю тебя на биоопасность, нейроагрессивность и радиоактивность.

Магдаитиро прилепило к стеклу кабины какой-то датчик, по дисплею побежали непонятные значки.

— Интере-есно. Четыре блохи в волосяном покрове. В двенадцатиперстной кишке латентные бациллы брюшного тифа. В правом легком намечающаяся раковая опухоль, минус восьмая стадия…

У сраженного таким диагнозом Ластика пересохло во рту. Ну, блохи — это спасибо семнадцатому веку, то-то он там без конца чесался. Но тиф, но раковая опухоль?!

А сонный голос всё бормотал:

— … Негативное излучение от правой лобной доли. Пневмотетралапс. Герпес. Вирусные инфекции — три, нет, четыре. Настоящий ходячий музей антикварных болезней. Жаль, но придется истребить.

Прежде чем носитель ужасных недугов успел испугаться, из кабины засочилось мерцающее сияние, окутало Ластика с головы до ног — по телу пробежала дрожь, на лбу выступили капли пота, но уже через секунду всё закончилось.

Стекло кабины уехало вверх.

— Теперь ты не представляешь опасности, мальчик из хронодыры. Можешь садиться.

— И у меня не будет тифа, рака и этого, как его, пневмо…? — встревоженно спросил Ластик.