Павлик Морозов [1976] - Губарев Виталий Георгиевич. Страница 12
Дымов переглянулся с учительницей и рассмеялся так заразительно, что следом за ним захохотали ребята и гулким басистым емехом закатился сам Потупчик.
— Ай да Мотя! Вот так придумала!
— И ничего смешного нет! — говорила она, тяжело дыша. — Я такой секрет знаю, как красную краску делать. Вы знаете, какая скатерть будет? Первый сорт!
— Вот и потолкуй с ней, — махнул рукой Потупчик.
Дымов вынул платок и вытер глаза.
— Что за ребята у вас, Зоя Александровна! Положи ты эту простыню на место, Мотя! Мы вам из района скоро пришлем и скатерть, и занавески на окна, и разные картины, и новые книги.
— Вот это да! — восторженно вырвалось у Павла. — А «Чапаев» будет?
— Фурманова? Будет, Павлик!
Павел спросил с надеждой:
— А вы Чапаева видели? — Ему очень хотелось, чтобы этот хороший человек знал Чапаева, о геройских подвигах которого пионерам много рассказывала Зоя Александровна.
— Чапаева не видел, Павлик… А вот Фурманова хорошо знал. Вместе против беляков воевали. — Дымов прикоснулся пальцем к шраму на щеке. — Вот она — памятка о тех временах. — Он обернулся к учительнице и прибавил: — Заждались меня, ребята, наверное? Сейчас я вам текст для лозунгов дам.
Взрослые ушли в избу, а пионеры в ожидании уселись на крылечке.
— Сейчас дождик пойдет, — тихонько сказал Федя, опасливо косясь на нахмурившееся небо.
Уже совсем стемнело, в избах засветился огонь. Набежал ветер, пошевелил волосы ребят и снова стих.
— А дождь, это самое, и впрямь сейчас посыплет, — вздохнул Яков и вдруг настороженно стал прислушиваться.
С улицы донесся сердитый женский крик:
— Яшка! Яшка!
Яков слетел с крыльца, словно его толкнули в спину.
— Ой, ребята, пропал! Мать зовет… Иду-у, маманька!.. — он перемахнул через забор и исчез в темноте.
— И я побегу… — Клава поднялась. — Как бы и мне не досталось! Федя, идем, я до дому доведу.
Федя вопросительно взглянул на брата.
— Паша, пойдем?
— Иди, иди, братко. Я лозунги возьму у Дымова.
Клава и Федя ушли. Было слышно, как они мягко шлепали босыми ногами по пыльной дороге.
Павел и Мотя сидели молча. Мотя долго смотрела на его неясный профиль, наконец прошептала:
— Паш…
Он не слышал и сидел по-прежнему неподвижно, облокотившись на колено и положив подбородок ладонь.
— Паш…
— А?
— Ты про что думаешь?
— Да так… — неопределенно повел он плечами.
— А я тоже люблю думать… Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?
— Снятся.
— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.
Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:
— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждую деревню электричество проведут? Вот только колхоз сначала надо.
— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула, помедлила. — Паш, а один раз… ты мне приснился.
— Я?!
— Ага… — Она снова помедлила. — А я тебе никогда не снилась?
— Не… — подумав, ответил он.
Вдали глухо зашумела тайга. Сильный порыв ветра внезапно налетел на деревню. Острая молния вспыхнула и погасла, словно опущенная в воду; вдали неясно зарокотал гром.
На огороде, неистово захлебываясь, залаял пес.
— На кого это Кусака? — Удивленная Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:
— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю, Кусака!
В небе снова загромыхало. Тяжело дыша, девочка подбежала к крыльцу.
— Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так…
Павел встревоженно приподнялся:
— Не хромает?
— Да разве ж разберешь в темноте? — пожала она плечами и, увидев, что Павел заторопился к плетню, сказала:
— Да ты сиди, Паш. Может, мне показалось…
Павел стоял у плетня, настороженно вглядываясь в темноту.
— Мотя! — вдруг позвал он.
Она послушно подошла и стала рядом.
— Как Зоя Александровна говорила про пионерский салют?
— Как? — Она помолчала, вспоминая. — Ну, что общественные интересы пионер ставит выше личных…
Он задумчиво повторил про себя:
— Общественные интересы выше личных…
— Да ты что трясешься? Простыл?
— Не знаю… Наверно, простыл.
На крыльцо снова вышли Дымов, учительница и Потупчик.
— Возьми, Павлик, лозунги. — Зоя Александровна протянула ему листок.
Дымов сказал:
— Прежде всего о колхозе напишите. Это самое важное! Значит, завтра за работу?
— Прямо с утра сядем, — кивнула Мотя.
— Молодцы!.. До завтра, Зоя Александровна. На собрании встретимся.
Учительница ушла. Все молча стояли у крыльца, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам. Потупчик тихо заговорил:
— Конечно, я думаю, трактором пни будет сподручнее корчевать. Плохая у нас земелька. Лучшую Кулуканов да другие такие, как он, забрали себе, заешь их гнус!
— Столько я об этом Кулуканове сегодня наслышался! — качнул головой Дымов.
— Да ведь такой кулачище он, Николай Николаевич!
— А в списках сельсовета середняком числился…
— Записать как угодно можно. Бумага — она все терпит.
Мотя взглянула на Павла, шепнула:
— Ты слышал, Паш?
— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил он, глядя на небо. — Я побегу.
Павел перескочил через плетень.
«Чудной какой-то он сегодня, — подумала девочка. — Лихорадка у него, что ли?»
Она вышла на середину двора, запрокинула голову. Крупная холодная капля ударила её по щеке.
Мотя протянула к черному небу руки и тихо запела:
— Дождик, дождик, припусти…
Подошел Дымов и обнял ее за плечи.
— Хорошо как! — он глубоко вдохнул свежий грозовой воздух. — Вот и у меня такая пионерка растет, — задумчиво, ни к кому не обращаясь сказал Дымов.
— А как зовут вашу дочку? — спросила Мотя.
— Как зовут? — рассеянно переспросил он и вдруг громко крикнул ушедшему в избу Потупчику: — Василий Иванович!
— Да, — откликнулся он, выглядая из двери.
— А это правда, Василий Иванович, что Морозов бил сына, когда он в пионеры записался?
— Пашку-то? Люди говорят, бил…
— А мальчик он, кажется, славный.
— Очень душевный парень, не в отца пошел!
Над самыми их головами оглушительно ударил гром, косой дождь тугими струями захлестал по двору. Мотя и Дымов разом вскрикнули. Он, смеясь, схватил девочку за руку:
— Ой, бежим, пионерка! Скорей. А то утонем!
ГЛАВА VIII
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Татьяна сидела у окна, вглядываясь в темноту и кутаясь в шаль.
— И где его носит в такую непогоду… Федя!
— Чего, маманька? — откликнулся Федя из соседней комнаты.
— Где Паша?
— С Дымовым заговорился.
— Заговорился! Вон дождь какой находит…
Скрипнула дверь. Она быстро повернулась к порогу, но это вошел Кулуканов.
— Где Трофим? — спросил он глухо, не здороваясь.
— В сельсовете.
— Я подожду.
— Подождите… — пожала она плечами и ушла в соседнюю комнату укладывать спать захныкавшего Романа.
Кулуканов снял картуз, перекрестился и сел к столу, подперев ладонями голову. Долго просидел так, вздрагивая при звуках шагов, изредка доносившихся из-за окна.
В избу быстро вошел, почти вбегал запыхавшийся Данила.
— Дядя Трофим!..
Кулуканов опустил руки.
— В сельсовете. Заработался!.. — тихо, со сдержанной злостью произнес он. — Нагнал на него Дымов страху.
Он медленно поднялся.
— Дрянь дело, Данила!
— А чего?
— А того!.. Не должно быть завтра собрания! Потому конец тогда! Понимаешь? Конец!
— А что сделаешь?
— Придумать надо такое, чтоб собрания не было завтра. Только с Трофимом теперь не договориться, наверно. Запуган!
— Захаркина арестовали, вот и боится.