7 историй для девочек - Дюма Александр. Страница 242
Исследуя различную форму растений, анализируя те чувства, которые, казалось, выражал весь их облик, она стала искать связь между музыкой и цветами и задумалась над тем, как эти два увлечения совмещаются в душе хозяина этого дома и сада. Ей уже и раньше приходило в голову, что гармония звуков отвечает гармонии красок. А гармонией гармоний ей казался аромат. Консуэло погрузилась в смутные сладкие мечтания, и в эту минуту ей чудилось, будто она слышит голоса, исходившие от каждого прелестного венчика, голоса, рассказывавшие ей о тайнах поэзии на языке, до сих пор ей неведомом. Роза говорила о страстной любви, лилия – о своей непорочности, пышная магнолия втихомолку поведала о чистых радостях святой гордости, а крошечная маргаритка шептала о прелестях простой, скромной жизни. Некоторые цветы громко и властно заявляли: «Я красива и царствую». Другие шептали еле внятно, но таким нежным, в душу проникающим голосом: «Я мала и любима». И все вместе качались в такт с утренним ветерком, образуя воздушный хор, который постепенно замирал среди умиленных трав и листвы, жаждавших уловить таинственный смысл происходящего.
Вдруг в эту идеальную гармонию ворвались пронзительные, ужасные, мучительные человеческие крики, нарушившие восхитительно созерцательное настроение Консуэло; крики неслись к ней из чащи деревьев, скрывавшей монастырскую ограду. Вслед за криками, замершими в деревенской тиши, послышался грохот экипажа, затем экипаж, по-видимому, остановился, и кто-то принялся колотить в решетчатые ворота, замыкавшие сад» с этой стороны. Но либо в доме все еще спали, либо никто не хотел ответить, – потому что приезжие долго стучали впустую, а пронзительные крики женщины, прерывавшиеся энергичной бранью мужчины, взывавшего о помощи, разбивались о монастырские стены, не вызывая в них отклика, как и в сердцах живущих под их сенью людей. Все окна фасада были так хорошо законопачены для охранения сна каноника, что ни единый звук не мог проникнуть сквозь сплошные дубовые ставни, обитые кожей на конском волосе. Слуги, занятые во внутреннем дворике позади дома, не слышали криков, а собак в приории не имелось: каноник не любил этих назойливых стражей, которые под предлогом ограждения от воров нарушают покой своих хозяев. Консуэло попробовала было проникнуть в дом, чтобы дать знать о прибытии путешественников, оказавшихся, по-видимому, в бедственном положении, но все было так крепко заперто, что она отказалась от этой мысли и в волнении бросилась к решетчатым воротам, из-за которых доносился шум.
Дорожный экипаж, нагруженный доверху багажом и побелевший от пыли после долгого пути, стоял перед главной аллеей сада. Форейторы слезли с лошадей и старались расшатать негостеприимные ворота, а стоны и жалобы все неслись из экипажа.
– Откройте, если вы христиане, – кричали оттуда, – у нас тут умирает дама!
– Откройте! – закричала, высовываясь из окна кареты, женщина, черты лица которой были незнакомы Консуэло, но чье венецианское произношение поразило ее. – Госпожа моя умрет, если ей сейчас же не дадут приюта. Откройте, коли вы не звери!
Консуэло, не думая о последствиях своего порыва, бросилась открывать ворота, но на них висел огромный замок, ключ от которого, вероятно, находился в кармане Бригиты. Звонок тоже не действовал благодаря потайной пружине. В этой спокойной местности, где жители отличались большой честностью, такие предосторожности принимались не против воров, а, по-видимому, против шума и беспокойства, причиняемых слишком поздними или слишком ранними посетителями. Несмотря на страстное желание помочь, Консуэло, не в силах ничего сделать, с горестью выслушивала брань горничной, которая, обращаясь к своей хозяйке, нетерпеливо выкрикивала по-венециански:
– Дуралей, увалень этакий! Открыть ворота не умеет!
Немецкие форейторы, более терпеливые и спокойные, старались помочь Консуэло, но так же безуспешно. Тут больная дама, высунувшись из окна кареты, крикнула громким голосом на ломаном немецком языке:
– А! Черт тебя побери! Да беги же за кем-нибудь, чтоб открыли! Мерзкая скотина!
Энергичное обращение дамы успокоило Консуэло относительно угрожавшей больной близкой смерти. «Если она близка к кончине, то во всяком случае к какой-то весьма буйной кончине», – подумала девушка и обратилась к путешественнице по-венециански:
– Я не из этого дома, меня здесь приютили только на ночь. Постараюсь разбудить хозяев, но этого так скоро и просто не сделаешь. Неужели, сударыня, вы в такой опасности, что не можете немного обождать, не приходя в отчаяние?
– Я рожаю, дурень! – закричала путешественница. – Мне некогда ждать! Беги, кричи, хоть разнеси все, а приведи людей и помоги мне войти сюда. За труды тебе хорошо заплатят…
Она снова принялась вопить, а у Консуэло задрожали колени: это лицо, этот голос были ей знакомы.
– Как зовут вашу хозяйку? – крикнула она горничной.
– А тебе что до этого? Беги же, негодный! – проговорила взволнованная горничная. – Если будешь медлить, ничего от нас не получишь!
– Да я ничего и не хочу от вас, – горячо возразила Консуэло, – но мне надо знать, кто вы. Если ваша госпожа музыкантша, ее примут здесь без всяких разговоров, а она, если я не ошибаюсь, знаменитая певица.
– Иди, мальчик, – сказала роженица, находившая в себе силы в промежутках между схватками быть хладнокровной и энергичной. – Иди скажи жителям этого дома, что знаменитая Корилла может умереть, если какая-нибудь христианская душа или душа артиста не сжалится над ее положением. Я заплачу… скажи, что я щедро заплачу.
– София, – обратилась она к горничной, – прикажи положить меня на землю; я буду меньше мучиться, лежа на дороге, чем в этой адской карете. Консуэло уже мчалась к приории, твердо решив устроить оглушительный шум и во что бы то ни стало добраться до самого каноника. Девушка уже не думала удивляться или приходить в волнение от странной случайности, которая привела сюда ее соперницу, причину всех ее несчастий. Она хотела только одного – помочь ей. Стучать Консуэло не понадобилось: она встретила Бригиту – домоправительница каноника, привлеченная криками, выходила из дома в сопровождении садовника и камердинера.
– Хорошенькая история, нечего сказать! – сурово проговорила старуха, когда Консуэло изложила ей суть дела. – Не ходите туда, Андреас, не двигайтесь и вы с места, господин садовник. Разве вы не видите, что все подстроено этими бандитами для того, чтобы нас ограбить и убить? Я ждала этого. Тревога эта – хитрость! Шайка злодеев шныряет вокруг дома, в то время как те, которых мы приютили, стараются под благовидным предлогом ввести их к нам. Ступайте за ружьями, господа, и будьте готовы прикончить эту мнимую роженицу с усами и в штанах. Ну хорошо! Пусть даже это роженица. Допустим! Она принимает наш дом за больницу, что ли? У нас тут нет акушерки, я лично ничего не смыслю в таких делах, а господин каноник не любит писка новорожденных. Как же дама могла пуститься в дорогу, зная, что ей время родить? А раз она это сделала, кто же виноват? Да можем ли мы избавить ее от страданий? Пусть родит в своей карете: ей там будет не хуже, чем у нас, где ничего не приспособлено для такого неожиданного подарка.
Эту речь, начатую для Консуэло, Бригита, брюзжа, продолжала, пока они шли по аллее, и закончила у ворот – уже для горничной Кориллы.
В то время как путешественницы после тщетных переговоров обменивались упреками и даже бранью с несговорчивой экономкой, Консуэло, надеясь на доброту каноника и слабость его к музыке, проникла в дом. Напрасно искала она комнату хозяина – она только заблудилась в обширном помещении, закоулки которого были – ей неизвестны. Наконец она натолкнулась на Гайдна, разыскивавшего ее, и он сказал, что видел, как каноник направился к оранжерее. Они вместе бросились туда и вскоре увидели в сводчатой жасминной аллее почтенного хозяина: он шел им навстречу. Лицо его сияло весельем, как утро этого прекрасного осеннего дня. Взглянув на приветливого каноника, гулявшего в своем уютном стеганом ватном шлафроке по дорожкам, где его изящная нога мягко ступала по мелкому, пройденному граблями песку, Консуэло не сомневалась, что такое счастливое существо, с такой чистой совестью, столь удовлетворенное во всех своих желаниях, будет в восторге от возможности совершить доброе дело. Едва она заговорила, передавая просьбу бедной Кориллы, как появилась Бригита и перебила ее.