7 историй для девочек - Дюма Александр. Страница 359
– Подождите, господа, подождите, я к вашим услугам.
И Рене начал отодвигать засовы, поднимать щеколды и наконец открыл дверь молодым людям, после чего запер ее, но лишь на ключ, провел их по наружной лестнице и впустил во вторую половину верхней комнаты.
Входя в комнату, Ла Моль перекрестился под плащом, лицо его было бледно, рука дрожала: он не мог справиться с собой.
Коконнас начал рассматривать все предметы по порядку и, очутившись во время этого занятия перед входом в келью, хотел отворить дверь.
– Позвольте, граф, – внушительно сказал Рене, положив свою руку на руку пьемонтца, – все посетители, оказывающие мне честь входить сюда, располагают только этой половиной комнаты.
– А-а, это другое дело, – ответил Коконнас, – да я не прочь и посидеть. – И он сел на стул.
На минуту воцарилась полная тишина: мэтр Рене ждал, что кто-нибудь из молодых людей скажет о цели их прихода. Слышалось только свистящее дыхание еще не совсем выздоровевшего пьемонтца.
– Мэтр Рене, – сказал он наконец, – вы человек знающий; скажите мне: я так и останусь калекой, то есть всегда ли будет у меня такая одышка? А то мне трудно ездить верхом, фехтовать и есть яичницу с салом.
Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно выслушал легкие.
– Нет, граф, вы выздоровеете.
– Правда?
– Уверяю вас.
– Очень рад.
Снова наступило молчание.
– Не хотите ли, граф, узнать что-нибудь еще?
– Конечно! Я бы хотел знать, влюблен ли я на самом деле или нет? – сказал Коконнас.
– Влюблены, – отвечал Рене.
– Откуда вы это знаете?
– Потому что вы спрашиваете об этом.
– Дьявольщина! Мне кажется, вы правы. А в кого?
– В ту самую, которая при всяком случае произносит то же ругательство, что и вы.
– Ей-богу, мэтр Рене, вы молодец! – сказал озадаченный Коконнас. – Ну, Ла Моль, теперь твой черед.
Ла Моль покраснел и смутился.
– Ну же! Какого черта! Говори! – воскликнул Коконнас.
– Говорите, – сказал флорентиец.
– Я не стану спрашивать у вас, влюблен ли я, – начал тихо и нерешительно Ла Моль, но затем стал говорить увереннее: – Не стану спрашивать потому, что я сам это знаю и не скрываю от себя; но вы скажите мне, буду ли я любим, хотя все, что раньше давало мне надежду, повернулось теперь против меня?
– Возможно, что вы не делали всего, что нужно.
– Что же надо делать, как доказать уважением и преданностью даме моей мечты, что она глубоко, истинно любима?
– Вы знаете, – ответил Рене, – что подобные проявления любви иногда бывают недостаточны.
– Значит, в таком случае надо оставить всякую надежду?
– Нет, тогда надо прибегнуть к науке. В человеческой природе может существовать нерасположение к чему-нибудь или кому-нибудь, которое можно преодолеть, и, наоборот, можно вызвать склонность к чему-нибудь или кому-нибудь. Железо не магнит, но, если его намагнитить, оно само притягивает железо.
– Верно, верно, – прошептал Ла Моль, – но мне противны всякие заклинания.
– Если они вам противны, зачем же вы сюда пришли?
– Ну, ну, нечего ребячиться! – сказал Коконнас. – Месье Рене, не можете ли показать мне черта?
– Нет, граф.
– Досадно, я бы сказал ему два слова – это, может быть, подбодрило бы Ла Моля.
– Ну, хорошо, – сказал Ла Моль, – будем говорить в открытую. Мне рассказывали о каких-то восковых фигурках, сделанных по подобию любимого человека. Это помогает?
– Без ошибки!
– Но в этом опыте нет ничего, что может повредить здоровью или жизни любимого существа?
– Ничего.
– Тогда попробуем.
– Хочешь, начну я? – спросил Коконнас.
– Нет, – ответил Ла Моль, – раз уж я начал, то и закончу.
– Есть ли у вас, месье де Ла Моль, стремление к чему-то точно определенному – стремление сильное, горячее, всевластное?
– О, смертельное, мэтр Рене! – воскликнул Ла Моль.
В эту минуту кто-то тихонько постучал во входную дверь с улицы, но так тихо, что только один мэтр Рене услышал стук, да и то, вероятно, потому, что ждал его.
Не подавая виду и продолжая задавать Ла Молю ничего не значащие вопросы, он приложил ухо к трубке и услышал на улице смешки, видимо, очень заинтересовавшие его.
– Теперь сосредоточьтесь на вашем желании, – сказал Рене Ла Молю, – и призывайте любимую особу.
Ла Моль стал на колени, точно взывая к какому-нибудь божеству, а Рене прошел во вторую половину комнаты и бесшумно спустился вниз по внешней лестнице; через минуту легкие шаги на цыпочках прошелестели в лавке.
Когда Ла Моль поднялся с колен, перед ним уже стоял мэтр Рене; в руках флорентийца была восковая, грубо сделанная фигурка с короной на голове и в мантии.
– Все так же ли хотите вы, чтобы вас полюбила ваша коронованная возлюбленная? – спросил парфюмер.
– Да, хотя бы ценою моей жизни, гибелью моей души! – ответил Ла Моль.
– Хорошо, – сказал флорентиец; он взял кувшинчик, налил себе на пальцы воды и брызнул несколько капель на голову фигурки, произнося какие-то латинские слова.
Ла Моль вздрогнул, понимая, что совершается святотатство.
– Что вы делаете? – воскликнул он.
– Я нарекаю этой фигурке имя Маргариты.
– Но для чего?
– Чтобы создать взаимочувствие.
Ла Моль уже открыл было рот, собираясь прекратить это святотатство, но его удержал насмешливый взгляд пьемонтца.
Рене, поняв намерение Ла Моля, остановился в ожидании.
– Нужна полная, беззаветная воля, – сказал он.
– Действуйте, – ответил Ла Моль.
Рене написал на маленькой полоске красной бумаги какие-то каббалистические знаки, вдел бумажку в стальную иглу и проткнул иглой статуэтку в том месте, где должно быть сердце.
Странная вещь! На краях ранки появилась капелька крови. Тогда Рене поджег бумажку. Накалившаяся игла растопила воск вокруг себя и высушила кровяную капельку.
– Так ваша любовь своею силой пронзит и зажжет сердце женщины, которую вы любите.
Коконнас, как полагалось вольнодумцу, исподтишка посмеивался, но Ла Моль, по природе любящий и суеверный, чувствовал, как холодные капли пота выступают у корней его волос.
– А теперь, – сказал Рене, – приложитесь губами к губам статуэтки и скажите: «Маргарита, люблю тебя, приди!»
Ла Моль исполнил его требование.
В то же мгновение послышалось, как кто-то отворил дверь во второй половине и вошел легкими шагами. Любопытный и ни во что не верующий Коконнас, опасаясь, что Рене опять сделает ему замечание, как тогда, когда пьемонтец собирался отворить дверь в келью, вынул кинжал, проткнул толстый ковер, разделявший комнату, приложил глаз к дырке и вскрикнул от изумления, а в ответ на его крик вскрикнули две женщины.
– Что там такое? – спросил Ла Моль и едва не выронил из рук фигурку, но Рене подхватил ее.
– А то, – ответил Коконнас, – что там герцогиня Невэрская и королева Маргарита.
– Ну что, маловер?! – со строгой улыбкой заметил ему Рене. – Вы и теперь будете сомневаться в силе взаимочувствия?
Ла Моль так и застыл на месте, увидев свою королеву. На одно мгновение закружилась голова и у Коконнаса, когда он узнал герцогиню Невэрскую. Ла Моль вообразил, что Маргарита только призрак, вызванный чарами мэтра Рене. Коконнас же, видевший приоткрытую дверь, в которую вошли очаровательные призраки, сразу объяснил чудо причинами самыми естественными, присущими нашему земному, материалистическому миру.
Пока Ла Моль крестился и тяжело дышал, точно ворочал каменные глыбы, Коконнас уже успел призвать на помощь философию и отогнать злого духа кропилом неверия; поэтому, как только заметил он сквозь дырку в занавеске, что герцогиня Невэрская совершенно растерялась, а Маргарита ехидно улыбается, он сразу определил данный момент как момент решающий; сообразив, что от лица своего друга можно говорить то, чего нельзя сказать от самого себя, Коконнас подошел не к герцогине Невэрской, а прямо к Маргарите и, став на одно колено, наподобие царя Артаксеркса в ярмарочных шествиях, воскликнул довольно громким голосом, несмотря на сиплый звук, происходивший от раны в легком: