7 историй для девочек - Дюма Александр. Страница 363

– И не пойдете туда, не сказав мне?

– Никогда.

– Поклянитесь.

– Поклялся бы, будь я гугенот, но…

– Но что?

– Но в данное время я изучаю догматы католической веры, а она учит, что не надо клясться никогда.

– Хитрец! – сказала мадам де Сов, покачивая головой.

– Шарлотта, а если бы я стал вас так расспрашивать, вы бы ответили на мои вопросы?

– Конечно, – ответила мадам де Сов. – Мне нечего скрывать от вас.

– Тогда объясните мне, как произошло, что, оказав мне отчаянное сопротивление до моей женитьбы, вы после нее перестали быть жестокой по отношению ко мне, беарнскому увальню, смешному провинциалу, к государю настолько бедному, что он не может придать драгоценностям своей короны должный блеск?

– Генрих, вы требуете от меня разрешения загадки, которую в течение трех тысяч лет не могут разгадать философы всех стран. Никогда не спрашивайте у женщины, за что она вас любит; довольствуйтесь вопросом: «Любите ли вы меня?»

– Любите ли вы меня, Шарлотта?

– Люблю, – ответила мадам де Сов с обаятельной улыбкой, кладя свою красивую руку на руку возлюбленного.

Генрих сжал ее руку в своей руке.

– А что, если бы разгадку, которую так тщетно ищут все философы в течение трех тысяч лет, я нашел, по крайней мере в отношении вас, Шарлотта?

Мадам де Сов покраснела.

– Вы меня любите, – продолжал Генрих, – следовательно, мне больше нечего просить у вас, и я считаю себя самым счастливым человеком на земле. Но вы знаете – во всяком счастье всегда чего-то не хватает. Даже Адам среди райского блаженства не чувствовал себя вполне счастливым и вкусил от злосчастного яблока, наградившего всех нас потребностью все знать, а поэтому в течение всей нашей жизни мы ищем то, что нам еще неведомо. Скажите, моя крошка, не было ли сначала так, что королева Екатерина приказала вам любить меня?

– Генрих, говорите тише, когда вы говорите о королеве-матери, – заметила мадам де Сов.

– О-о! – воскликнул Генрих с такой непринужденностью, с такой свободой, что обманул даже мадам де Сов. – Было время, когда мне приходилось остерегаться этой доброй матери, когда мы не могли поладить, но теперь я муж ее дочери…

– Муж королевы Маргариты? – спросила Шарлотта, покраснев от ревности.

– Лучше вы говорите тише, – сказал Генрих. – Теперь, когда я муж ее дочери, мы с королевой-матерью – лучшие друзья. Чего хотели от меня? Чтобы я стал католиком – по-видимому, так. Очень хорошо, благодать меня коснулась, и предстательством святого Варфоломея я стал католиком. Теперь мы живем по-семейному, как хорошие братья, как добрые христиане.

– А королева Маргарита?

– Королева Маргарита? Что ж, она-то и является для всех нас связующим звеном.

– Но вы мне говорили, Генрих, что королева Наваррская в награду за мою преданность, проявленную к ней тогда, поступила великодушно по отношению ко мне. Если вы мне сказали правду, если королева Маргарита великодушна ко мне, за что я очень ей признательна, и великодушна на самом деле, тогда она – только условное звено, которое нетрудно разорвать. И вам не удержаться за него, потому что мнимой близостью с королевой вам никого не провести.

– Однако я держусь и езжу на этом коньке уже три месяца.

– Значит, вы обманули меня! – воскликнула мадам де Сов. – Королева Маргарита ваша жена по-настоящему!

Генрих улыбнулся.

– Слушайте, Генрих, эти ваши улыбки выводят меня из себя до такой степени, что хотя вы и король, но иногда у меня является жестокое желание выцарапать вам глаза.

– Значит, мне удается провести кое-кого этой мнимой близостью, если бывают такие случаи, когда вам хочется выцарапать мне глаза, хотя я и король, – следовательно, и вы верите, что эта близость существует.

– Генрих, Генрих! Мне думается, что сам господь бог не знает ваших мыслей! – сказала мадам де Сов.

– Я мыслю, моя крошка, так, – сказал Генрих. – Сначала Екатерина приказала вам меня любить, потом в вас заговорило чувство, и теперь, когда начинают говорить оба эти голоса, вы прислушиваетесь к голосу лишь своего сердца. Я вас тоже люблю от всей души, и вот поэтому, если бы у меня и были тайны, я не поверил бы их вам из страха как-нибудь запутать вас… ведь дружба королевы-матери ненадежна – это дружба тещи.

Совсем не это требовалось Шарлотте: каждый раз, когда она пыталась проникнуть в бездны души возлюбленного, между ними опускалась какая-то толстая завеса и тотчас становилась для Шарлотты непроницаемой стеной, отделявшей их друг от друга. Она почувствовала, что у нее слезы набегают на глаза от его ответа, и, услышав звон колокола, пробившего десять часов, сказала Генриху:

– Сир, время спать, мне завтра надо очень рано приступить к моим обязанностям у королевы-матери.

– На сегодняшний вечер вы изгоняете меня, моя крошка? – спросил Генрих.

– Генрих, мне грустно. А в грусти я покажусь вам скучной, вы перестанете меня любить. Поймите, что будет лучше, если вы уйдете.

– Хорошо! Раз вы хотите этого, Шарлотта, я уйду, но – святая пятница! – окажите мне милость и разрешите присутствовать при вашем переодевании!

– А как же королева Маргарита, сир? Неужели вы заставите ее ждать, пока я переоденусь?

– Шарлотта, – серьезным тоном сказал Генрих, – у нас было условие никогда не говорить о королеве Наваррской, а сегодня мы говорили о ней чуть ли не весь вечер.

Мадам де Сов вздохнула и села за туалетный столик. Генрих взял стул, пододвинул его к своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и облокотился на спинку своего стула.

– Ну вот, милочка моя Шарлотта, – сказал Генрих, – теперь мне видно, как вы наводите красу, притом для меня, что бы вы там ни говорили. Боже мой! Сколько всяких вещей, сколько баночек с душистыми притираниями, сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!

– Это только кажется, что много, – со вздохом ответила Шарлотта, – а на самом деле очень мало; оказывается, и этого все же недостаточно, чтобы царить одной в сердце вашего величества.

– Послушайте! Не будем возвращаться в область политики, – сказал Генрих. – Что это за тоненькая маленькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моей богине?

– Да, сир, – с улыбкой ответила мадам де Сов, – вы сразу угадали.

– А этот гребешок слоновой кости?

– Делать пробор.

– А эта прелестная серебряная коробочка с чеканной крышечкой?

– О, это Рене прислал мне свой замечательный опиат; он уж давно сулился изготовить средство для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно мягкими и так.

Тогда Генрих, все больше развеселяясь, по мере того как разговор вступал в область женского кокетства, нагнулся и, как бы в подтверждение слов, сказанных очаровательной женщиной, поцеловал ее в губы, которые она с большим вниманием разглядывала в зеркало.

Шарлотта протянула было руку к серебряной коробочке, служившей предметом разговора, желая, вероятно, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.

– Мадам, кто-то стучится, – сказала Дариола, высовывая голову из-за портьеры.

– Узнай – кто и приди сказать, – ответила мадам де Сов.

Генрих и Шарлотта с тревогой переглянулись. Генрих уже собрался скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как появилась Дариола.

– Мадам, это парфюмер, мэтр Рене.

При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.

– Если хотите, я откажусь его принять, – сказала мадам де Сов.

– Нет, нет! – ответил Генрих. – Мэтр Рене никогда не делает ничего, не продумав заранее своих действий, и если он пришел к вам, значит, у него есть основания для этого.

– Может быть, тогда вы спрячетесь?

– Не стану этого делать, – ответил Генрих, – потому что мэтр Рене имеет сведения обо всем, и мэтр Рене отлично знает, что я здесь.

– Но у вашего величества могут быть причины чувствовать себя неприятно в его обществе.