7 историй для девочек - Дюма Александр. Страница 365

– Сир, вы станете королем.

– Святая пятница! Да я и так король, – сказал Генрих, пытаясь сдержать сильно забившееся сердце.

– Сир, мой друг знает цену своим обещаниям; вы будете не только королем, вы будете и царствовать.

– Понимаю, – тем же насмешливым тоном продолжал Генрих Наваррский, – ваш друг нуждается в пяти экю, не так ли, Рене? Ведь по теперешним временам такое пророчество сильно льстит тщеславию. Слушайте, Рене, я небогат, поэтому сейчас я дам вашему другу пять экю, а еще пять экю – когда пророчество осуществится.

– Сир, вы уже дали обязательство Дариоле, – заметила мадам де Сов, – так не давайте слишком много обещаний.

– Мадам, надеюсь, что, когда настанет это время, ко мне будут относиться как к королю; следовательно, если я сдержу даже половину своих обещаний, то все будут очень довольны.

– Сир, – сказал Рене, – я продолжаю.

– Как, еще не все? – воскликнул Генрих. – Ну хорошо, если я стану императором – плачу вдвойне.

– Сир, мой друг везет с собою из Флоренции ваш гороскоп, еще раньше проверенный им в Париже и все время предвещавший одно и то же; кроме того, мой друг доверил мне одну тайну.

– Тайну, важную для его величества? – оживленно спросила мадам де Сов.

– Думаю, что да, – ответил флорентиец.

«Он подыскивает слова, – подумал Генрих, не приходя мэтру Рене на помощь. – Высказать то, что у него на уме, как видно, нелегко».

– Так говорите же, в чем дело? – сказала мадам де Сов.

– Дело вот в чем, – начал флорентиец, взвешивая каждое свое слово, – дело в тех слухах о разных отравлениях, которые недавно ходили при дворе.

Ноздри короля Наваррского чуть-чуть расширились – единственный признак повышения его внимания к разговору, принявшему нежданный оборот.

– А ваш флорентийский друг кое-что знает об этих отравлениях? – спросил Генрих.

– Да, сир.

– Как же, Рене, вы поверяете мне чужую тайну, а тем более имеющую такое важное значение? – спросил Генрих, стараясь, насколько возможно, придать своему голосу естественную интонацию.

– Этому другу нужен совет вашего величества.

– Мой?

– Что ж в этом удивительного, сир? Вспомните старого солдата, участника сражения при Акциуме; у него был судебный процесс, и он просил совета у императора Августа.

– Август был адвокат, а я нет.

– Сир, когда мой друг поверил мне эту тайну, ваше величество находились в рядах протестантской партии, вы были первым ее вождем, а вторым был принц Конде.

– Что дальше? – спросил Генрих.

– Мой друг надеялся, что вы воспользуетесь вашим всемогущим влиянием на принца Конде и попросите его не питать вражды к моему другу.

– Объясните, Рене, в чем дело, если хотите, чтобы я вас понял, – сказал Генрих все с тем же выражением лица и тем же тоном.

– Сир, ваше величество поймете с первого слова: моему другу известно во всех подробностях, как пытались отравить его высочество принца Конде.

– А разве принца Конде пытались отравить? – спросил Генрих с прекрасно разыгранным изумлением. – В самом деле?.. Когда же?

– Неделю тому назад, сир.

– Какой-нибудь враг его?

– Да, – отвечал Рене, – враг, которого знаете вы, ваше величество, и который знает ваше величество.

– Да, да, мне кажется, я что-то слышал, – ответил Генрих, – но я не знаю никаких подробностей, которые друг ваш собирается мне рассказать, так расскажите сами.

– Хорошо! Принцу Конде кто-то прислал в подарок душистое яблоко, но, к счастью, в то время, когда принесли яблоко, у принца находился его врач. Он взял у посланного яблоко и понюхал, чтобы узнать, какой у него запах. Два дня спустя на лице у врача появилась гангренозная язва с кровоизлиянием, которая разъела ему все лицо; так поплатился он за свою преданность или за свою неосторожность.

– Но я уже наполовину католик, – ответил Генрих, – и, к сожалению, утратил всякое влияние на принца Конде, так что ваш друг напрасно обратился бы ко мне.

– Ваше величество, своим влиянием вы можете быть полезны моему другу не только в отношении принца Конде, но и в отношении принца Порсиан, брата того Порсиан, который был отравлен.

– Знаете что, Рене, – возразила Шарлотта, – от ваших рассказов пробегает мороз по коже! Вы зря хлопочете. Уже поздно, а разговор ваш замогильный. Честное слово, духи? ваши интереснее.

И Шарлотта снова протянула руку к коробочке с опиатом.

– Мадам, – сказал Рене, – вы собираетесь испробовать опиат, но, прежде чем это делать, послушайте, как могут злонамеренные люди воспользоваться подобными вещами.

– Рене, – ответила баронесса, – сегодня вечером вы просто зловещи.

Генрих нахмурил брови; ему было ясно, что Рене стремится к какой-то цели, но к какой, оставалось пока неясным, поэтому он решил довести до конца их разговор, хотя и возбуждавший в нем скорбные воспоминания.

– А вы знаете подробности отравления и принца Порсиан? – спросил Генрих.

– Да, – ответил Рене. – Было известно, что по ночам он оставлял гореть лампу, стоявшую около его постели; в масло примешали яд, и принц задохнулся от испарений.

Генрих стиснул покрывшиеся потом пальцы.

– Таким образом, – тихо сказал он, – тот, кого вы зовете своим другом, знает не только подробности этого отравления, но и его автора.

– Да, поэтому-то он и хотел узнать от вас, можете ли вы повлиять на здравствующего принца Порсиан, чтобы он простил убийце смерть своего брата?

– Но я наполовину еще гугенот и, к сожалению, не имею никакого влияния на принца Порсиан: ваш друг обратился бы ко мне напрасно.

– А что вы думаете о намерениях принца Конде и принца Порсиан?

– Откуда же мне знать, Рене, их намерения? Насколько мне известно, господь бог не наградил меня особою способностью читать в сердцах людей.

– Ваше величество могли бы в этом отношении спросить самого себя, – спокойно произнес Рене. – Нет ли в жизни вашего величества какого-нибудь события, настолько мрачного, что оно могло бы подвергнуть испытанию ваше чувство милосердия, как бы болезненно ни действовал на ваше великодушие этот пробный камень?

Даже Шарлотта вздрогнула от одного тона этих слов; в них заключался столь ясный, столь прямой намек, что баронесса отвернулась, скрывая краску своего смущения и не желая встречаться взглядом с Генрихом.

Генрих сделал над собой огромное усилие; грозные складки, набегавшие на его лоб, пока говорил Рене, разгладились, благородная, сжимавшая его сыновнее сердце скорбь сменилась раздумьем.

– Мрачного события… в моей жизни?.. – повторил Генрих. – Нет, Рене, не было; из времен юности я помню только свое сумасбродство и беспечность, а вместе с ними – неудовлетворенные, более или менее мучительные нужды, ниспосланные всем людям потребностями нашей природы и божиим испытанием.

Рене тоже сдерживал себя и пристально взглядывал то на Генриха, то на Шарлотту, как будто стараясь расшевелить первого и удержать вторую, так как Шарлотта, чтобы скрыть свое смущение, вызванное этим разговором, села опять за туалетный столик и протянула руку к коробочке с опиатом.

– Короче говоря, сир, если бы вы были братом принца Порсиан или сыном принца Конде и кто-нибудь отравил бы вашего брата или убил вашего отца…

Шарлотта чуть слышно вскрикнула и поднесла опиат к губам. Рене видел это, но на этот раз ни словом, ни жестом не остановил ее, а только крикнул:

– Ради бога, молю вас, сир, ответьте: если бы вы были на их месте, что сделали бы вы?!

Генрих собрался с духом, дрожащей рукой вытер на лбу капельки холодного пота, встал во весь рост и среди полной тишины, когда Шарлотта и Рене затаили даже дыхание, ответил:

– Если бы я был на их месте и если бы я был уверен, что буду царствовать, то есть представлять собой бога на земле, я сделал бы то же, что и бог, – простил бы.

– Мадам, – воскликнул Рене, вырывая опиат из руки мадам де Сов, – отдайте мне обратно эту коробочку! Я вижу, мой приказчик принес ее вам по ошибке; завтра я вам пришлю другую.