Том 13. Большая Душа - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 13

Дося лежала на широкой отоманке, в уютном маленьком кабинете Юрия Львовича Зарина. Ее белокурая голова покоилась на подушке, и молодой хозяин квартиры, при помощи служанки, ежеминутно менял на этой бедной голове холодные компрессы и давал ей нюхать соль, в то время как старичок-доктор накладывал повязку на разбитую и вывихнутую при падении ногу девочки.

Веня приблизился к отоманке, неслышно встал в ногах ее и с трепетом вглядывался в помертвевшее лицо своей подруги.

"Дося, бедная Дося, неужели она умрет?"

И, словно отвечая на его мысль, старичок-доктор обратился к Юрию Львовичу:

— У бедняжки сотрясение организма. Что же касается до вывиха ноги и ушиба ребер, то это обстоятельство, само по себе, не может принести существенной опасности. Но необходимо, во что бы то ни стало, как можно скорее привести в чувство пострадавшую и дать ей слабительного.

— Вы надеетесь на благоприятный исход все-таки, доктор? — озабоченно и тревожно обратился Зарин к врачу.

— Пока трудно сказать что-либо заранее. Я осмотрел ее и, кроме упомянутых повреждений, не нашел ничего. Вся суть, повторяю, в общем сотрясении организма.

Не успел Веня вникнуть в эти слова, мало понятные для него, как на пороге комнаты появилась Подгорская.

Ирина Иосифовна приблизилась к отоманке и обессиленная опустилась на колени перед крестницей.

Сколько раз видел ее Веня, но никогда не замечал такого выражения в лице актрисы. Страх, отчаяние и глубокая нежность чередовались на этом лице.

Как ни был убит своим собственным горем и страхом потерять Досю маленький горбун, но он не мог не заметить чужого горя. Слишком тяжело переживала несчастье, случившееся с ее крестницей, Ирина Иосифовна!

"Она любит Досю. Любит мою бедняжечку. Она страдает за нее, а я-то ее считал холодной эгоисткой", — проносилось в голове маленького горбуна, и он уже совсем иными глазами глядел теперь на Ирину Иосифовну. А та шептала чуть слышно:

— Детка моя, бедная моя детка. Любимая моя крошка. Только живи! Только живи, моя Дося! О, Господи! Сохрани мне ее, Ты, Всемилостивый и Всемогущий!

Между тем молодой организм Доси боролся всеми своими силами.

Здоровая, крепкая натура девочки не хотела сдаваться. Падение с третьего этажа на мостовую двора для более слабого ребенка стало бы смертельным. Дося еще жила…

Ее сердце билось. Холодные компрессы, спирт, нюхательные соли и подкожные впрыскивания сделали свое дело, и она открыла глаза. Морщась от боли, оглядела она лица присутствующих и, не видя Подгорской, остановила взгляд на Вене. Слабая улыбка озарила прояснившееся личико. Она узнала своего друга.

— Это ты, горбунок? Подойди ко мне.

И когда Веня пододвинулся к изголовью Доси, закрывая от нее стоявшую на коленях Ирину Иосифовну, девочка подняла с усилием руку, положила ее на руку горбуна и заговорила срывающимся шепотом:

— Послушай, горбунок, ты не говори крестненькой, что мне очень больно, что я так страдаю. И как все это было тоже не говори. А то она взволнуется, бедняжка. Я ведь все помню отлично. Я мыла окна, оступилась и упала. Ах, как было странно, горбунок, и ничуть не страшно! И пускай крестненькая знает, что нисколько не страшно и не больно. И пусть не сердится на свою несносную, гадкую Доську и не наказывает ее… Скажи ей все это, горбунок мой миленький. И еще скажи, что со мной этого в другой раз ни за что уже не случится, ей-Богу. Мне же и без того стыдно, что я опять обманула ее и убежала даже без башмаков, в то время, как должна была сидеть тихонько и смирненько "под арестом" дома. И еще скажи крестненькой, что Доська ее получила хороший урок, и что теперь она уже остепенится… остепенится, во что бы то ни стало, непременно, честное слово! Да и придется остепениться волей-неволей. Три месяца пронесутся быстро, их и не увидишь даже. А там, уедем мы отсюда с крестненькой. Уедет несносная Дося и будет служить в театре. Будет ходить по сцене, размахивать руками, изображать «толпу» и получать за это жалованье. Понимаешь, горбунок? Зарабатывать будет Дося самостоятельно… Ой-ой, как больно…

— Вам вредно много разговаривать, полежите спокойно, тогда и поправитесь вы значительно скорее, — тихо произнес старичок-доктор.

Дося удивленными глазами посмотрела ему в лицо.

— То есть как это? Скоро поправлюсь. Разве я больна и должна лежать в кровати? — не то испуганно, не то изумленно вырвалось у нее.

И тут только заметила незнакомую ей обстановку.

— Горбунок, миленький, да где же это я, скажи мне на милость? — совсем уже растерянно проронила она.

— Не беспокойтесь, вы у друзей, милая Дося, — послышался новый, незнакомый еще девочке голос, и Юрий Львович подошел к больной и встал подле ее ложа, рядом с Веней.

— Господи! Да никак это наш музыкант, горбунок, миленький, скажи! Или мне показалось только? — И Дося улыбнулась.

— Нет, не показалось, это действительно — я, игравший не раз на скрипке для вас и для вашего маленького друга, — произнес с ответной улыбкой Юрий Львович.

— Ах, как я рада, как я рада, наконец, познакомиться с вами! Горбунок, Ася, где вы? Не правда ли, какое счастье! Теперь-то уж, раз мы знакомы, я посмею попросить вас сыграть мне и Вене что-нибудь. Я так люблю вашу скрипку. И право же, если я и больна на самом деле, то от нее я выздоровею тотчас же и отправлюсь сама к крестненькой. Я так боюсь, чтобы это противное падение мое из окна не подействовало на нее слишком сильно.

Тут Ирина Иосифовна не выдержала и, протянув руки, осторожно обвила ими плечи Доси.

— Твоя крестненькая здесь, моя детка. Я здесь, с тобою. Я около тебя. И все знаю. И не сержусь нисколько на мою бедняжку. Но, ради Бога, не волнуй себя разговорами, полежи тихо.

— Вы здесь, крестненькая? Вы здесь, дорогая? И не сердитесь на меня? О, не сердитесь! Лучше накажите меня. Я виновата, ужасно виновата перед вами, крестненькая. Нельзя было уходить. Но вы подумайте только, я так долго мечтала очутиться наверху, между небом и землей. Точно на скале, над морем. И вот дождалась-таки. Я взобралась на скалу у старого замка над морем. Я была там, у старого замка короля, где маленькие пажи так чудесно играют на лютнях, и где море шумит и клокочет под скалой внизу…

— Она начинает бредить. Не отвечайте ей ничего. Покой необходим девочке, — произнес доктор.

— Да, да, я не потревожу ее, я только поцелую ее. Дося, детка моя, слышишь ли, что говорит тебе твоя крестная? Я забыла все, я простила, не волнуйся же, дитя мое!

Веня взглянул на Ирину Иосифовну и опять не узнал в ней прежней суровой, холодной девушки. Ее красивое лицо дышало почти материнским чувством к девочке.

Однако Дося не слышала этих ласковых, добрых слов своей крестной, не видела обращенного к ней любящего взора. Она впала снова в беспамятство.

Несколько дней пролежала в квартире Зариных больная девочка, временами забываясь и бредя, временами приходя в себя. Было решено оставить Досю здесь, где за нею был гораздо более тщательный уход, нежели дома. Ирина Иосифовна не смела манкировать своею службой в театре, и, таким образом, пришлось бы перенести домой Досю и поручить больную заботам хозяйской прислуги. Да и обстановка меблированных комнат мало отвечала удобствам, необходимым больной.

Оставалось или поместить больную в лечебницу, или принять предложение брата и сестры Зариных и оставить Досю у них в квартире. И Ирина Иосифовна, видя, с какой готовностью шли ей навстречу ее новые знакомые, согласилась оставить у них на время больную.

Теперь Ася с прислугой Матрешей, Веня и сам Юрий Львович дежурили у постели Доси. Очень часто к ним присоединялась и Лиза, не перестававшая казниться за то, что не сумела "доглядеть тогда за Досенькой". Все свое свободное время проводила у ложа крестницы и Ирина Иосифовна.

Боязнь за жизнь Доси сквозила в каждом движении, в каждом взгляде девушки. А когда Дося, разметавшись в жару, ничего не сознавая, выкрикивала в беспамятстве дикие, непонятные слова, Подгорская приходила в отчаяние.