Золотые туфельки - Василенко Иван Дмитриевич. Страница 13

Крупникова будто пружиной подбросило.

- Точка?.. Ну нет, это мы еще посмотрим!.. - Он замахнулся кулаком, но не ударил и принужденно засмеялся. - Фу, Артемка, какой же ты осел! Только взволновал меня. А мне, брат, волноваться нельзя, у меня ожирение сердца... Вот что: давай сейчас этот разговор прекратим. Я успокоюсь немного... Дурак, за тебя же волнуюсь!.. А ты подумай на досуге. Встретимся - тогда возобновим разговор.

- О чем разговор? Я все уже сказал: точка.

- Ну, ладно там, точка! "Точка, точка, запятая, минус рожица кривая..." На-ка вот, захвати с собой пачку махорки. А то вашему брату и покурить там не дают... Конвойный, уведи арестованного!

Три раза еще пытался Крупников уговорить Артемку "взяться за ум", но каждый раз слышал в ответ одно и то же слово: "точка". Потеряв терпение, Крупников ударил его с размаху кулаком в лицо. Артемка вытер рукавом кровь и дерзко сказал:

- Не родился еще тот кат на свете, чтоб сделать из Артемия Загоруйки предателя, - понял?

В день, когда он так неожиданно увидел па бульваре Лясю и почувствовал в груди страшный толчок сердца, его вели на тринадцатое по счету избиение.

БЕДА

Ляся лежала на топчане вялая, безразличная ко всему. За окном кончался серый, неприветливый день. Осторожно, как говорят с больными, Кубышка сказал;

- Лясенька, пора. Одевайся, деточка.

- Сейчас, - не сразу отозвалась девушка.

Она опустила с топчана ноги и начала обматывать их полотенцами.

Когда окончательно стемнело, Марья Гавриловна повела своих квартирантов к назначенному месту. В темноте несколько раз перелезали через мокрые изгороди, увязали в размякшей земле огородов. Когда вышли в тихий Блюковский переулок, впереди увидели красноватую светящуюся точку. Это Иван Евлампиевич раскуривал цигарку в знак того, что путь свободен.

Вот и темный силуэт извозчичьей пролетки. Верх поднят. Понурая лошадь не шевелится, покорно принимая на себя дождевые капли.

Из-за пролетки вышел в плаще Лунин; не здороваясь, сказал тихо:

- Садитесь скорей, промокнете.

Кубышка обнял Ивана Евлампиевича, поймал в темноте руку Марьи Гавриловны и поцеловал ее. Всхлипнув, Марья Гавриловна перекрестила его. Потом прижала к груди голову Ляси и зашептала:

- Красавица, милая, звездочка ясная! Василек тосковать будет. Услала его к соседям, вернется - глаза выплачет.

Сели в пролетку и сразу услышали дробный стук дождя о клеенчатый верх. Лунин поместился против Кубышки и Ляси на скамеечке.

Когда пролетка тронулась, Кубышка огорченно сказал:

- Эх, Петрушку забыл! Других кукол не жалко, а Петрушку... Ах, как же это я!

- Я вам его почтой пришлю, - пообещал Лунин.

- Ну, разве что... Очень буду вам благодарен, голубчик! Привязался я к нему, старый дурень, как к живому.

Пока ехали, Ляся не проронила ни слова. На пристани, около большого мрачного баркаса, копошились закутанные фигуры: несли на плечах разбухшие мешки, тащили по сходням огромные круглые корзины, сверху покрытые брезентом. Казалось, не люди, а хищные звери сбежались сюда в темноте со всех сторон, чтобы терзать и растаскивать добычу. Кубышка, работая локтями, пробрался сквозь эту толпу спекулянтов на баркас в поисках свободного местечка. Ляся И Лунин остались около пролетки.

- Вы можете меня спрятать? - шепотом спросила девушка.

- Что? - не понял студент.

- Я спрашиваю, вы можете меня где-нибудь спрятать? - твердо повторила она.

- Но ведь вы уезжаете.. - растерянно сказал Лунин.

- Я остаюсь. И не вздумайте меня отговаривать.

- У меня полгорода знакомых. Да, наконец, вы могли бы и у нас перебыть: я живу только со старушкой матерью... Но почему же, почему?..

- Потому, что я не могу оставить Артемку в беде. Он здесь, в контрразведке.

- Что-о? - забыв об осторожности, воскликнул Лунин. - Артемка здесь? И вы его видели?

- Я вам потом все расскажу. А сейчас помогите уговорить отца уехать.

Когда Кубышка вернулся, Ляся сказала:

- Папа, давай попрощаемся... И не трать лишних слов: я все равно останусь. Меня спрячут. А ты поезжай. Если ты тоже останешься, нас схватят скорее.

Старик застонал

- Папка, - прильнула к нему Ляся, - ты же у меня такой умный, ты же все на свете донимаешь!..

- Я так и знал, я так и знал... - сокрушенно бормотал Кубышка. - Господи, так лучше ж ты поезжай, а я останусь!

- Останусь я, - твердо сказала Ляся. - Я, а не ты. Не надо зря тратить время.

Кубышка знал, что, если Ляся уж решит что, с ней не сладишь. И он сказал:

- Деточка, так не гони ж, по крайней мере, меня. Я и до места не доеду умру в дороге от одного страха за тебя...

Ляся заколебалась: в голосе отца было столько муки!

- Едемте! - взял их под руки студент. - Я вас обоих спрячу.

И они опять сели в пролетку. Когда проезжали вблизи покинутой квартиры, Кубышка, выбитый из равновесия всем происшедшим, вдруг выскочил из пролетки и со словами: "Подождите за углом, я сейчас... Я не Тарас Бульба, но не хочу, чтоб и кукла оставалась вражьей силе!" - скрылся в темноте.

Время шло, а старик не возвращался. Лунин прокрался к домику, заглянул в окно - и скорей к пролетке.

- Гони!.. - шепотом бросил он вознице. - Гони что есть духу!...

- Боже мой, что случилось? - Испуганная Ляся рванулась из пролетки.

Но Лунин схватил ее в охапку и опять зашипел:

- Да гони же, гони!..

ПОСЛЕДНИЙ УДАР ПЕТРУШКИ

Когда Кубышку ввели в кабинет следователя, Крупников, начавший уже терять терпение, строго спросил:

- А дочь?

Вылощенный поручик, руководивший операцией, равнодушно сказал:

- Нет ее там. Я на случай, если появится, оставил людей. Вот вам ваш носатый тезка, - положил он на стол Петрушку.

- Ччерт!.. - выругался Крупников. - Вы мне, поручик, все дело загубили! Дернула ж начальника нелегкая поручить арест такому...

- Осторожней! - предупредил вылощенный Он подошел вплотную к Крупникову и брезгливо процедил: - Я не обязан доставлять девочек сынкам туго-сумов. Швейцар в доме моего отца на Лиговской рыбных промышленников дальше передней не пускал.

Крупников поморгал и оторопело сказал:

- Ну, то на Лиговской... Ладно, идите.

- И когда мне выйти, я тоже сам знаю. Бормоча под нос: "Толстобрюхое хамье..." - поручик вразвалку пошел к двери.

- Ну-с, товарищ кукольник, попались? - повернулся Крупников к смертельно бледному Кубышке. - Хотел я вас еще немного понаблюдать на воле, да очень уж вы обнаглели: под самым окном контрразведки большевистскую песню затянули.

У Кубышки на щеке вздрагивал мускул. Он старался овладеть собой, но щека все подергивалась, и это мешало ему найти нужные слова. Все же он сказал:

- Вы находите, что "Вдоль по Питерской" - песня большевистская?

- Я нахожу, что тебе не отвертеться... - Крупников потянул к себе лист бумаги. - Фамилия, имя, отчество?

Кубышка назвал себя.

- Профессия?

- Артист.

Крупников оттопырил губы:

- Арти-ист!.. Сколько получаешь?

- Дают, кто сколько может.

- Я спрашиваю, сколько большевики тебе платят в месяц? За сколько ты им продался?

- Я не продаюсь, - ответил арестованный, начиная по мере допроса овладевать собой.

- И ты будешь утверждать, что вот это носатое чучело говорит не по большевистским шпаргалкам?

- Этот народный любимец говорит раешником и пословицами, а пословицы есть соль народной мудрости.

Крупников с интересом поднял глаза:

- Хитер!.. Но какая польза в хитрости? Еще в прежних судах, где сидели присяжные заседатели, в увертках был какой-то смысл. А мы ведь тебя и судить не будем. Удавим - и все.

- Я - ваш пленник, - уже спокойно ответил Кубышка; он знал, что обречен, и только мысль о Лясе сжимала ему сердце.

Крупников взял со стола Петрушку, поиграл им, прищуренно глядя не на куклу, а на карниз стены, и сказал, растягивая слова: