Воскресный ребёнок - Мебс Гудрун. Страница 14

Можно было бы начать убираться, я ведь всё равно собиралась… Но сейчас мне неохота. Да и вообще тут всё вполне аккуратно. По крайней мере здесь, в комнате. Вокруг лежат книги, много книг, но это не мешает. Они такие… разноцветные. Я пихаю ногой какую-то книжку. Ну когда же Улла придёт?

Мне скучно. Может, сложить книги? Так будет красивее. Начинаю складывать их в стопки. Большие к большим, маленькие к маленьким. Получаются две высокие башни. Книжные разноцветные башни. Может, будет ещё красивее, если сложить их по цвету? Разбираю башни и выбираю книги с синими обложками, потом с красными и зелёными. И с пёстрыми. Получаются четыре не очень большие кучки. Одна высокая башня всё-таки лучше. И я снова складываю все книги, теперь в одну высокую башню. Она шатается.

И тут Улла зовёт:

– Иди на кухню, поиграем!

Ну наконец-то наговорилась! Давно пора. Но только зачем нам играть? Я думала, мы будем сидеть обнявшись и разговаривать. Я хочу сидеть обнявшись и разговаривать!

Иду на кухню. Улла сидит за столом. Бумаги отодвинуты в сторону, перед ней доска для игры в «Змеи и лестницы». Она смотрит на меня. И снова взгляд у неё такой, будто она где-то очень далеко. Это я сразу замечаю. Может, ей хочется поработать? Раз она так смотрит? Но тогда она не стала бы доставать игру.

В общем, ясно: разговаривать, прижавшись друг к другу, мы больше не будем. Сейчас мы будем играть. Мне не хочется. Почему все взрослые думают, что детям только того и надо, что играть, играть и играть? И вовсе это не так! Я подсаживаюсь к Улле, и мы начинаем. Играть совершенно не интересно. Улла всё делает неправильно. Постоянно ошибается, ходит моей фишкой вместо своей и нетерпеливо громыхает кубиком. И даже не замечает, что я частенько жульничаю, хотя такое заметил бы даже Карли.

Она играет и думает о чём-то своём. Не об игре и не обо мне. Это видно. Что случилось? Я всё время выигрываю, но удовольствия от этого никакого. Ведь противник играет хуже некуда. Просто руки опускаются! Когда Улла такая, мне становится не по себе. На меня она совершенно точно сердиться не может. Сегодня ничего плохого не было, совсем ничего. И тут до меня доходит: виновата не я, а тот, кто ей позвонил! До звонка она была спокойной и ласковой, а после стала такой странной. Вот ведь дурацкий звонильщик! У меня внутри всё сжимается от ярости. Беру кубик и швыряю его на пол, а за ним – свои фишки. Игра эта – дурацкая! И звонильщик – дурацкий! И воскресенье теперь – тоже дурацкое!

Наконец-то Улла поднимает глаза. Наконец-то замечает, что я здесь. Она смотрит на меня своими Зайчиковыми глазами, ничего не говорит, наклоняется и подбирает фишки с пола. Только кубик не находит. Я вижу, где он, – закатился под шкаф. И ничего не говорю. Пусть ищет! Она тоже дурацкая, гадкая и противная!

Но потом я смотрю, как Улла ползает по кухне в поисках кубика и даже не ругается, и мне становится её жалко…

Хочется извиниться, но опять не могу выдавить из себя ни слова. Я встаю, шарю под шкафчиком, достаю этот дурацкий кубик и протягиваю его Улле. Она берёт меня за руку. И опять ничего не говорит. Но она снова меня видит – как раньше. Как в ванне и на матрасе. Улла опять стала Уллой.

Тут меня прорывает! И я выкладываю ей всё. Не хочу, чтобы она так долго говорила по телефону, и никто не похвалил меня за книжную башню, такую аккуратную, и играла она отвратительно, и вообще играть мне совершенно не хотелось, и вообще я её о чём-то спросила, а она даже не ответила, и воскресенье почти прошло, и уже пора в интернат, а я туда не хочу, может, потом, позже, но не сейчас! И вообще…

Улла слушает. И держит меня за руку. За ту, в которой кубик. А потом говорит, что ей грустно. Из-за того, что звонок нас прервал. Это звонил Кристиан, её друг. Он приглашал её попить кофе, а она не может, потому что я здесь, и ей хочется, чтобы я была здесь, но Кристиана это не очень-то устраивает – он хочет, чтобы Улла была только его. И теперь она не знает, как быть. И как всё будет дальше.

Вот, значит, как… Теперь я всё знаю. Но ведь можно было об этом и раньше сказать! Я больше не злюсь. В своём просторном халате Улла как будто усохла. Мне её жалко. Почему этот Кристиан такой глупый и огорчил её? Так делать нельзя!

Да он просто завидует, потому что Улле больше нравится быть со мной. Так она ему сказала. Вот молодец! А что не похвалила меня за книжную башню и играла так рассеянно – это ничего! Она расстроилась, потому что глупый Кристиан мне завидует.

Я делаю шаг к ней и говорю, чтоб она не переживала, ведь теперь у неё есть я.

– Да, точно, – говорит Улла и улыбается немножко кривовато. А потом снова делается весёлой. Вот так вдруг. Такая уж она, Улла.

Мы убираем игру, а потом делаем какао. Вместе! Настоящее какао, а не такое, когда просто разводишь порошок молоком. Сначала перемешиваем какао с сахаром, потом Улла добавляет немножко молока, и я опять всё перемешиваю, пока не получается коричневая каша. Её мы выливаем в кастрюльку с горячим молоком и опять мешаем, чтобы ничего не пригорело. Но какао всё равно пригорает, потому что опять звонит телефон. И опять в самый неподходящий момент! Я быстро хватаю Уллу за халат. Не надо подходить к телефону. Наверняка это снова Кристиан, а он её только огорчит.

– Не подходи, – говорю я и, как назло, забываю мешать в кастрюльке… Какао убегает, шипит и воняет, а телефон звонит как бешеный.

Я крепко держу Уллу за полу халата. Какао пропало. Ну и ладно! Главное, чтобы она не брала трубку.

– Ёлки-палки, – тяжело вздыхает Улла, хватает кастрюльку и выливает всё в раковину. Но к телефону не подходит. Я не могу сдержать усмешку. Пусть звонит хоть до посинения. Улла останется со мной!

– Гадкий Кристиан, – говорю я вслух, и телефон замолкает.

– Эй, хватит уже! – Улла грозит кастрюлькой. – Остановись!

– Это же правда, – говорю я, и Улла усмехается…

Теперь хочешь не хочешь – придётся готовить какао из банки, растворимое! Я делаю его сама. Уж это я умею! Так ничего не пригорает, даже если трезвонит телефон. Мы садимся за стол, и Улла ставит передо мной красную чашку. Огромную, почти с тарелку.

– Теперь она твоя, – говорит Улла. – Из неё теперь никому нельзя пить, кроме тебя.

Она наливает мне какао. Я держу свою красную чашку-тарелку обеими руками. Моя чашка! Моя насовсем! Будет всегда стоять здесь и ждать, пока я приду в воскресенье. Каждое воскресенье я буду пить из своей огромной красной чашки. И больше никто! А уж противный надоеда Кристиан и подавно! А ещё лучше, если б можно было пить из этой чашки каждый день. Если б я жила тут и охраняла Уллу от надоеды Кристиана…

Я хочу спросить её, можно ли. Но тут Улла встаёт и говорит, что надо быстро собираться. Воскресенье закончилось, пора в интернат. Уже довольно поздно, надо спешить. И я ни о чём не спрашиваю. Жаль…

Мы одеваемся со скоростью света, на застёгивание друг другу пуговиц времени не остаётся. Бежим вниз по лестнице, бежим к трамваю… И вот мы уже у интерната, даже запыхаться не успели. Всё получилось очень быстро. Слишком быстро!

– Пока!

Улла чмокает меня в щёку, совсем коротко. Машет рукой. И вот уже уходит… Я даже «пока» не успела ответить, и вообще… Но в следующее воскресенье она придёт опять. В этом я ничуточки не сомневаюсь! Перед входной дверью я останавливаюсь и смотрю Улле вслед. Но её уже не видно.

Зато появляется Андреа – не из дома, а из парка. Это ещё почему? Подкарауливала меня, что ли? И тут я вспоминаю про блузку… И про обещанную книгу…

Я совершенно о них забыла! Ни разу не вспомнила.

Может, быстро убежать и где-нибудь спрятаться до ужина? За ужином Андреа ничего скажет – за едой ругаться не разрешается. Но я не убегаю. Ругаться Андреа всё равно начнёт. Если не сейчас, так после ужина точно. Уж лучше сейчас, побыстрей отмучаюсь.

Андреа ещё издали кричит:

– Где моя блузка? И где моя книга?

– Забыла, – говорю я. – Прости, пожалуйста, мне очень жаль.

«Прости, пожалуйста» вырвалось у меня случайно, само собой. Андреа, конечно, тут же начинает ругаться. И обзывает меня по-всякому. Гадиной, врушкой и воровкой. Я молчу. В чём-то она права. Я должна была вспомнить, я же обещала.